воображение рассказывало ему обо всем, что скрывалось от взора. Но он не сказал ни об этом, ни о том, что в последнее время видел сны, полные любовных похождений, отчего просыпался с бурлившей кровью и в полной боевой готовности.
Она взяла с полки книгу. Арчер заметил, что девушка спокойна лишь на первый взгляд: движения скованны, взгляд нервно мечется, перебегая с предмета на предмет.
Однажды в окно желтой гостиной залетел воробей. Сент-Джон смотрел, как он в ужасе кружит по комнате, а горничные гоняют его щетками. Мэри-Кейт напомнила ему того воробья, насмерть перепуганного, с готовым выскочить из груди сердечком. Она дрожала точно так же.
Ты будешь в безопасности только под замком, Мэри-Кейт. Жаль, что он мысленно предостерег ее. Честнее было бы сказать ей об этом.
Снаружи завывал ветер, предвещая зимний холод, вьюги с севера и обледеневшие ветки деревьев: в голосе природы звучало предостережение. Даже огонь, казалось, предупреждал о чем-то, пощелкивая в камине.
Мэри-Кейт прижала книгу к груди. Ему захотелось сказать, что «Дунсиада» Попа — слабая защита от его желаний и навязанного ему воздержания. Объяснить, что ее взгляд и вся ее фигура в отблесках идущего от камина света, полные губы, сладкие, как мед, манят и искушают.
Мэри-Кейт молчала, не подозревая о его внезапном вожделении, и он тут же устыдился своих мыслей и решил немного приоткрыть забрало, чтобы уравнять их позиции:
— Вам не следовало сюда приходить.
Так, предостережение произнесено. Она пришла, чтобы убедить его в своей невиновности? Он не хочет слушать, благоразумие советует ему держаться от нее подальше. Неужели она не прибегнет к хитрости? И как долго он будет сомневаться в ее словах? Наверняка сдастся слишком быстро.
Она подняла на него глаза — широко раскрытые, как у ребенка. «Кто-нибудь должен сказать ей, что не надо быть такой доверчивой!» — с досадой подумал он, забыв, что ему самому следует соблюдать осторожность.
Молчание. Его можно ощутить на вкус: темное, густое, с оттенком недоверия, с привкусом боли. Оно было насыщено искрами. Сент-Джон почувствовал, как наполняется желанием, как откликается на вечный зов естества мужчина, нашедший свою подругу. Совершенно непредсказуемый отклик на появление женщины, настолько во всем на него непохожей — положением, намерениями, прошлым. И тем не менее он не мог предотвратить ни это, ни гнев, который она в нем вызывала.
— Я не хотела вас потревожить.
— Вас учил говорить муж? С ним вы избавились от акцента?
Он старательно выкладывал на столе гусиные перья, а сейчас одним движением разрушил стройный ряд.
— Моя мать не желала слышать в своем доме ирландской речи. Она секла нас, если мы не слушались.
— Ваша мать кажется мне верхом совершенства. А другая? Читала с вами Попа, учила, как очаровывать словами, Мэри-Кейт?
Она вспыхнула. От его слов или от пристального взгляда?
— Миссис Тонкетт? Она была гувернанткой и сохранила любовь к обучению детей. Во мне она нашла благодарную ученицу, научила меня читать и считать. Вечерами я почти всегда сидела у камина. Горели свечи, а я читала вслух Голдсмита, Попа и Джонсона.
— И мечтали о том времени, когда вам больше не придется работать прислугой?
Он слишком сильно зажал перо между пальцами, и оно сломалось. Сент-Джон положил его на стол, уколов при этом палец, и взглянул на Мэри-Кейт.
— Вам досаждает, что я хотела для себя большего? Или что вышла за Эдвина, оставив поденную работу?
Когда она стоит, расправив плечи, и бросает ему в лицо все, что думает, на нее легко рассердиться.
— Зачем вы здесь, Мэри-Кейт?
— Потому что вы считаете меня повинной в грехе, о котором я не знаю, Арчер Сент-Джон. Потому что вы преследуете меня и сделали своей пленницей, когда я забочусь только о вашем благополучии.
— И говорите об Алисе так, словно знаете, где она находится. Как будто вы устроили заговор.
— Как мне доказать, что я ничего подобного не делала? Гораздо легче признаться в обратном. Мне нечего сказать в свое оправдание.
— А если я скажу, что это не имеет значения? Что я прощаю вас? — Его голос прозвучал обманчиво лениво.
Она молча рассматривала его.
— Я не сделала ничего, за что меня надо прощать. Он улыбнулся ей в ответ:
— Что за муж был Эдвин?
— Вы уже спрашивали об этом. Неужели это вас так интересует?
— Не перестаю удивляться, почему в ответ на вашу ложь я отвечаю искренне. Вам удалось разбудить во мне интерес, выходящий за грани разумного. Вам нравится быть загадкой?
— Еще один трудный вопрос, Арчер.
— Тогда вот полегче. Почему у вас не было детей?
— Я ждала ребенка, но не доносила его. Повитуха сказала, что у меня будет другой. Но другого не получилось.
— А вы хотели? Она сцепила пальцы.
— Мой муж не захотел, сказал, что слишком стар, чтобы брать на себя такую ответственность. У него были дочь и сын, но уже давно умерли.
— И с того дня он к вам не прикасался?
— Это вас не касается.
— Нет?
На его губах заиграла улыбка. Она отвела глаза и взглянула поверх его головы в окно. За распахнутыми шторами чернела ночь.
— Мой муж был по-своему неплохим человеком, — сказала она, без труда направив его любопытство в другое русло. Теперь ему захотелось узнать, что же сделал Эдвин Беннетт, если она хранит о нем добрую память. В чем заключалось его хорошее к ней отношение?
— Он трудился не покладая рук, был усердным работником.
— И холоднее могилы?
— И снова это вас не касается.
— Но вы не любили его. Почему?
— Я должна ответить на этот вопрос, чтобы доказать свою невиновность?
— Нет, — сказал он. — Возможно, для того, чтобы удовлетворить мое любопытство.
— Напрасно вы идете у себя на поводу. Подозреваю, что любопытство для нас с вами — вещь опасная. Помню, как я захотела удовлетворить свое и получила в ответ насмешки.
— Поэтому вы и убежали, предпочтя опасности Лондона роскоши Сандерхерста?
Она покачала головой.
— А не поэтому ли вы сейчас здесь, хотя было бы безопаснее лежать в постели, с головой накрывшись одеялом?
— Возможно.
Ей не следовало произносить этого слова. Но она вдруг сказала:
— Мне очень неуютно одной. По крайней мере этим вечером.
Он не верил своим ушам — она приглашает его, подтверждая, что их мысли текут в одном направлении!
Отблески огня в камине перекликались с пунцовым цветом штор, отражались от обитых шелком стен, смягчали резкие очертания мебели красного дерева. Комната располагала к тому, чтобы покурить сигару, потягивая портвейн или бренди, от души посмеяться или поспорить о ценах на товары и о расширении рынка. Но здесь не место для мятежной извечной борьбы между мужчиной и женщиной.
— Так вот каким образом вы хотите убедить меня в своей невиновности, Мэри-Кейт? Ослепив страстью?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74
Она взяла с полки книгу. Арчер заметил, что девушка спокойна лишь на первый взгляд: движения скованны, взгляд нервно мечется, перебегая с предмета на предмет.
Однажды в окно желтой гостиной залетел воробей. Сент-Джон смотрел, как он в ужасе кружит по комнате, а горничные гоняют его щетками. Мэри-Кейт напомнила ему того воробья, насмерть перепуганного, с готовым выскочить из груди сердечком. Она дрожала точно так же.
Ты будешь в безопасности только под замком, Мэри-Кейт. Жаль, что он мысленно предостерег ее. Честнее было бы сказать ей об этом.
Снаружи завывал ветер, предвещая зимний холод, вьюги с севера и обледеневшие ветки деревьев: в голосе природы звучало предостережение. Даже огонь, казалось, предупреждал о чем-то, пощелкивая в камине.
Мэри-Кейт прижала книгу к груди. Ему захотелось сказать, что «Дунсиада» Попа — слабая защита от его желаний и навязанного ему воздержания. Объяснить, что ее взгляд и вся ее фигура в отблесках идущего от камина света, полные губы, сладкие, как мед, манят и искушают.
Мэри-Кейт молчала, не подозревая о его внезапном вожделении, и он тут же устыдился своих мыслей и решил немного приоткрыть забрало, чтобы уравнять их позиции:
— Вам не следовало сюда приходить.
Так, предостережение произнесено. Она пришла, чтобы убедить его в своей невиновности? Он не хочет слушать, благоразумие советует ему держаться от нее подальше. Неужели она не прибегнет к хитрости? И как долго он будет сомневаться в ее словах? Наверняка сдастся слишком быстро.
Она подняла на него глаза — широко раскрытые, как у ребенка. «Кто-нибудь должен сказать ей, что не надо быть такой доверчивой!» — с досадой подумал он, забыв, что ему самому следует соблюдать осторожность.
Молчание. Его можно ощутить на вкус: темное, густое, с оттенком недоверия, с привкусом боли. Оно было насыщено искрами. Сент-Джон почувствовал, как наполняется желанием, как откликается на вечный зов естества мужчина, нашедший свою подругу. Совершенно непредсказуемый отклик на появление женщины, настолько во всем на него непохожей — положением, намерениями, прошлым. И тем не менее он не мог предотвратить ни это, ни гнев, который она в нем вызывала.
— Я не хотела вас потревожить.
— Вас учил говорить муж? С ним вы избавились от акцента?
Он старательно выкладывал на столе гусиные перья, а сейчас одним движением разрушил стройный ряд.
— Моя мать не желала слышать в своем доме ирландской речи. Она секла нас, если мы не слушались.
— Ваша мать кажется мне верхом совершенства. А другая? Читала с вами Попа, учила, как очаровывать словами, Мэри-Кейт?
Она вспыхнула. От его слов или от пристального взгляда?
— Миссис Тонкетт? Она была гувернанткой и сохранила любовь к обучению детей. Во мне она нашла благодарную ученицу, научила меня читать и считать. Вечерами я почти всегда сидела у камина. Горели свечи, а я читала вслух Голдсмита, Попа и Джонсона.
— И мечтали о том времени, когда вам больше не придется работать прислугой?
Он слишком сильно зажал перо между пальцами, и оно сломалось. Сент-Джон положил его на стол, уколов при этом палец, и взглянул на Мэри-Кейт.
— Вам досаждает, что я хотела для себя большего? Или что вышла за Эдвина, оставив поденную работу?
Когда она стоит, расправив плечи, и бросает ему в лицо все, что думает, на нее легко рассердиться.
— Зачем вы здесь, Мэри-Кейт?
— Потому что вы считаете меня повинной в грехе, о котором я не знаю, Арчер Сент-Джон. Потому что вы преследуете меня и сделали своей пленницей, когда я забочусь только о вашем благополучии.
— И говорите об Алисе так, словно знаете, где она находится. Как будто вы устроили заговор.
— Как мне доказать, что я ничего подобного не делала? Гораздо легче признаться в обратном. Мне нечего сказать в свое оправдание.
— А если я скажу, что это не имеет значения? Что я прощаю вас? — Его голос прозвучал обманчиво лениво.
Она молча рассматривала его.
— Я не сделала ничего, за что меня надо прощать. Он улыбнулся ей в ответ:
— Что за муж был Эдвин?
— Вы уже спрашивали об этом. Неужели это вас так интересует?
— Не перестаю удивляться, почему в ответ на вашу ложь я отвечаю искренне. Вам удалось разбудить во мне интерес, выходящий за грани разумного. Вам нравится быть загадкой?
— Еще один трудный вопрос, Арчер.
— Тогда вот полегче. Почему у вас не было детей?
— Я ждала ребенка, но не доносила его. Повитуха сказала, что у меня будет другой. Но другого не получилось.
— А вы хотели? Она сцепила пальцы.
— Мой муж не захотел, сказал, что слишком стар, чтобы брать на себя такую ответственность. У него были дочь и сын, но уже давно умерли.
— И с того дня он к вам не прикасался?
— Это вас не касается.
— Нет?
На его губах заиграла улыбка. Она отвела глаза и взглянула поверх его головы в окно. За распахнутыми шторами чернела ночь.
— Мой муж был по-своему неплохим человеком, — сказала она, без труда направив его любопытство в другое русло. Теперь ему захотелось узнать, что же сделал Эдвин Беннетт, если она хранит о нем добрую память. В чем заключалось его хорошее к ней отношение?
— Он трудился не покладая рук, был усердным работником.
— И холоднее могилы?
— И снова это вас не касается.
— Но вы не любили его. Почему?
— Я должна ответить на этот вопрос, чтобы доказать свою невиновность?
— Нет, — сказал он. — Возможно, для того, чтобы удовлетворить мое любопытство.
— Напрасно вы идете у себя на поводу. Подозреваю, что любопытство для нас с вами — вещь опасная. Помню, как я захотела удовлетворить свое и получила в ответ насмешки.
— Поэтому вы и убежали, предпочтя опасности Лондона роскоши Сандерхерста?
Она покачала головой.
— А не поэтому ли вы сейчас здесь, хотя было бы безопаснее лежать в постели, с головой накрывшись одеялом?
— Возможно.
Ей не следовало произносить этого слова. Но она вдруг сказала:
— Мне очень неуютно одной. По крайней мере этим вечером.
Он не верил своим ушам — она приглашает его, подтверждая, что их мысли текут в одном направлении!
Отблески огня в камине перекликались с пунцовым цветом штор, отражались от обитых шелком стен, смягчали резкие очертания мебели красного дерева. Комната располагала к тому, чтобы покурить сигару, потягивая портвейн или бренди, от души посмеяться или поспорить о ценах на товары и о расширении рынка. Но здесь не место для мятежной извечной борьбы между мужчиной и женщиной.
— Так вот каким образом вы хотите убедить меня в своей невиновности, Мэри-Кейт? Ослепив страстью?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74