Его телосложение вряд ли могло заставить женщину затаить дыхание — мускулистые, крепкие ноги, плечи и грудная клетка широковаты, чтобы считать их гармонично развитыми. Он был выше всех мужчин, которых она видела гуляющими с дамами по Бонд-стрит. И волосы у него не светлые, что считается привлекательным, а черные и густые, не завитые, как сейчас очень модно, а прямые и довольно длинные. Он не носил бороды, его подбородок был чисто выбрит — явная странность, когда большинство мужчин тщательно ухаживают за растительностью на своих лицах.
И все же она навсегда запомнила Арчера Сент-Джона из-за его глаз. Жгуче-черные, не освещенные надеждой, непроницаемые, как беззвездная ночь, они очаровали Мэри-Кейт во сне еще до того, как она наяву разглядела в них ум и юмор и отголосок чего-то еще — темного и неясного.
В последний раз она видела его из окна гостиницы. Он стоял у экипажа и выглядел так, как и полагается выглядеть перед путешествием человеку благородного происхождения, обладателю большого состояния. Однако ей он показался мальчиком, укутанным по зимней погоде и ожидающим товарища, чтобы поиграть в снежки. Он ранил ее в самое сердце.
«О, Мэри-Кейт, ты никогда не просила луну с неба, так не начинай сейчас! Ты никогда больше его не увидишь, оно и к лучшему. Какой прок желать того, чего не можешь получить? Почему же он тронул тебя, до жалости, до боли?»
Она захотела дать ему нечто большее, чем простую благодарность, каким-нибудь образом выразить свои чувства к нему: интерес, уважение, восхищение и даже едва уловимое страстное желание. Мэри-Кейт знала, что никогда его не забудет, пусть даже они больше не встретятся. Возможно, он навсегда поселится в ее снах.
Она не могла подарить ему ничего ценного — ни безделушки, сделанной своими руками, ни сплетенного из своих волос шнура. Ничего, кроме предчувствия, которое переполняло ее сердце и постоянно напоминало о себе.
Так или иначе Джереми примет во внимание ее просьбу. Только это она и могла подарить Арчеру Сент-Джону. Голос его жены, предупреждающей об опасности. Предостережение.
Ведь ничего такого не случится? Однако в жизни постоянно происходят события, которые не должны происходить. Вот и она очутилась здесь именно по этой причине. На первый взгляд деревушка казалась заброшенной. Несколько ветхих домов стояло вдоль дороги, еще несколько развалюх примостилось вокруг поля неподалеку. Мэри-Кейт наверняка пропустила бы это поселение, если бы не сгорбленный старик, который стоял у забора, опираясь на мотыгу. В ответ на ее вопрос он молча показал на север.
Девушка постучала в первую дверь. Ей открыла женщина примерно ее возраста; на руках она держала ребенка, другой цеплялся за ее юбку. Одежда у них была одинаковая — младенец, ребенок постарше и мать носили запачканные балахоны, выкрашенные орехом, только на женщине был еще и коричневый фартук. На лицах всех троих, несмотря на разницу в возрасте, застыло одинаковое выражение лица — настороженное. Здесь царили бедность и плохо скрываемая безнадежность, однако обитатели дома выглядели здоровыми и розовощекими. Мэри-Кейт хотела сказать им, что есть гораздо худшие места для бедняков, чем эта тихая деревушка. Лондон, например, где неимущие живут в нищете и грязи. Но она ничего не сказала, даже не улыбнулась, а спросила, не знает ли женщина, где живет Элеонора О'Брайен. Хозяйка бросила на нее быстрый взгляд и указала направление.
Через несколько минут Мэри-Кейт нашла свою мать.
Мэри-Кейт стояла и смотрела на маленький каменный крест, отмечавший место захоронения. На нем были старательно выбиты имя и фамилия: Элеонора О'Брайен. Так вот ответ на ее вопрос, разгадка тайны? Никакого ответа, и тайна по-прежнему скрыта во мраке.
Сколько она уже стоит здесь? Мэри-Кейт не знала. Когда заболели ноги, молодая женщина села в изножье могилы, не сводя глаз с каменного креста, покрытого лишайником. Прошли, наверное, годы, если камень успел зарасти мхом. И все это время она ничего не знала.
— Значит, ты — Мэри-Кейт?
Она обернулась на звук мужского голоса и увидела высокого мужчину, который, по всей видимости, был одним из ее братьев. Он походил на отца овалом лица, широкими плечами. На этом сходство заканчивалось. Глаза смотрели неприветливо, губы не улыбались.
— А ты — Дэниел.
Второй из ее старших братьев, в ту ночь он был уже почти взрослым. Его она любила меньше всех остальных. Но разве сестра может испытывать подобные чувства? Или страх, тихонько заползавший в душу?
— Зачем ты приехала, Мэри-Кейт? У меня нет денег для тех, кто сам может себя прокормить.
Слова прозвучали враждебно, квадратная челюсть словно бросала вызов всему миру. Ни тепла, ни братской нежности — ничего общего между ними, кроме воздуха, которым оба дышали. Их родственная связь не более чем случайность, о прочности кровных уз здесь говорить не приходилось. Он смотрел на нее не мигая, похожий на двуногого мастиффа. Бледное солнце освещало его светлые волосы.
Мэри-Кейт поднялась и отряхнула юбки.
— Я приехала, чтобы найти свою семью. По-моему, этого достаточно.
— Тебе лучше вообще забыть, что ты О'Брайен, Мэри-Кейт.
— Ты достаточно ясно дал это понять, Дэниел. — Девушка обернулась и снова взглянула на могилу. — Неужели она меня так ненавидела?
Его смех поразил ее, не потому, что прозвучал в этом месте, а потому, что оказался таким безрадостным.
— Спроси, почему небо голубое, а трава зеленая, Мэри-Кейт. Да и какое это имеет значение?
В ответ на ее взгляд он снова рассмеялся, глаза его были так же холодны, как и смех.
— Ты вообразила, что старая карга встретит тебя со слезами радости? Станет обнимать и приговаривать, что скорбела о тебе все эти годы? Считай, что тебе повезло, Мэри-Кейт, ты от нее освободилась.
— Мне было десять лет, Дэниел. Я была слишком мала и ничего не знала о жизни.
— Но ты выжила! — Его взгляд скользнул по ее мягкому синему плащу и черному шелковому платью. — А Томми нет. Она забила его чуть не до смерти. Он умер от легочной заразы, но мы-то знали: он умер от побоев. Она отдала Роберта и Алана в подмастерья, когда им было восемь, и не сказала ни слова, когда ее отец приковал четырех младших к плугу и заставил тянуть его вместо ломовых лошадей. Она даже не заметила, что тебя не стало, или ты думаешь, она тосковала о тебе — своей единственной дочери? — Он злобно усмехнулся.
— А остальные?
Неужели все братья похожи на этого? Грубые и черствые, как ее мать?
— Разбежались на все четыре стороны, Мэри-Кейт, подальше от этого места.
— А дядя Майкл?
Майкл, младший брат отца, приехал с ним из Ирландии и пошел на флот, потому что, по его словам, не мог находиться вдали от моря. Отец шутил, что Майкл чувствует себя в океане в своей стихии, — на суше не было человека, более неуклюжего, чем он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74
И все же она навсегда запомнила Арчера Сент-Джона из-за его глаз. Жгуче-черные, не освещенные надеждой, непроницаемые, как беззвездная ночь, они очаровали Мэри-Кейт во сне еще до того, как она наяву разглядела в них ум и юмор и отголосок чего-то еще — темного и неясного.
В последний раз она видела его из окна гостиницы. Он стоял у экипажа и выглядел так, как и полагается выглядеть перед путешествием человеку благородного происхождения, обладателю большого состояния. Однако ей он показался мальчиком, укутанным по зимней погоде и ожидающим товарища, чтобы поиграть в снежки. Он ранил ее в самое сердце.
«О, Мэри-Кейт, ты никогда не просила луну с неба, так не начинай сейчас! Ты никогда больше его не увидишь, оно и к лучшему. Какой прок желать того, чего не можешь получить? Почему же он тронул тебя, до жалости, до боли?»
Она захотела дать ему нечто большее, чем простую благодарность, каким-нибудь образом выразить свои чувства к нему: интерес, уважение, восхищение и даже едва уловимое страстное желание. Мэри-Кейт знала, что никогда его не забудет, пусть даже они больше не встретятся. Возможно, он навсегда поселится в ее снах.
Она не могла подарить ему ничего ценного — ни безделушки, сделанной своими руками, ни сплетенного из своих волос шнура. Ничего, кроме предчувствия, которое переполняло ее сердце и постоянно напоминало о себе.
Так или иначе Джереми примет во внимание ее просьбу. Только это она и могла подарить Арчеру Сент-Джону. Голос его жены, предупреждающей об опасности. Предостережение.
Ведь ничего такого не случится? Однако в жизни постоянно происходят события, которые не должны происходить. Вот и она очутилась здесь именно по этой причине. На первый взгляд деревушка казалась заброшенной. Несколько ветхих домов стояло вдоль дороги, еще несколько развалюх примостилось вокруг поля неподалеку. Мэри-Кейт наверняка пропустила бы это поселение, если бы не сгорбленный старик, который стоял у забора, опираясь на мотыгу. В ответ на ее вопрос он молча показал на север.
Девушка постучала в первую дверь. Ей открыла женщина примерно ее возраста; на руках она держала ребенка, другой цеплялся за ее юбку. Одежда у них была одинаковая — младенец, ребенок постарше и мать носили запачканные балахоны, выкрашенные орехом, только на женщине был еще и коричневый фартук. На лицах всех троих, несмотря на разницу в возрасте, застыло одинаковое выражение лица — настороженное. Здесь царили бедность и плохо скрываемая безнадежность, однако обитатели дома выглядели здоровыми и розовощекими. Мэри-Кейт хотела сказать им, что есть гораздо худшие места для бедняков, чем эта тихая деревушка. Лондон, например, где неимущие живут в нищете и грязи. Но она ничего не сказала, даже не улыбнулась, а спросила, не знает ли женщина, где живет Элеонора О'Брайен. Хозяйка бросила на нее быстрый взгляд и указала направление.
Через несколько минут Мэри-Кейт нашла свою мать.
Мэри-Кейт стояла и смотрела на маленький каменный крест, отмечавший место захоронения. На нем были старательно выбиты имя и фамилия: Элеонора О'Брайен. Так вот ответ на ее вопрос, разгадка тайны? Никакого ответа, и тайна по-прежнему скрыта во мраке.
Сколько она уже стоит здесь? Мэри-Кейт не знала. Когда заболели ноги, молодая женщина села в изножье могилы, не сводя глаз с каменного креста, покрытого лишайником. Прошли, наверное, годы, если камень успел зарасти мхом. И все это время она ничего не знала.
— Значит, ты — Мэри-Кейт?
Она обернулась на звук мужского голоса и увидела высокого мужчину, который, по всей видимости, был одним из ее братьев. Он походил на отца овалом лица, широкими плечами. На этом сходство заканчивалось. Глаза смотрели неприветливо, губы не улыбались.
— А ты — Дэниел.
Второй из ее старших братьев, в ту ночь он был уже почти взрослым. Его она любила меньше всех остальных. Но разве сестра может испытывать подобные чувства? Или страх, тихонько заползавший в душу?
— Зачем ты приехала, Мэри-Кейт? У меня нет денег для тех, кто сам может себя прокормить.
Слова прозвучали враждебно, квадратная челюсть словно бросала вызов всему миру. Ни тепла, ни братской нежности — ничего общего между ними, кроме воздуха, которым оба дышали. Их родственная связь не более чем случайность, о прочности кровных уз здесь говорить не приходилось. Он смотрел на нее не мигая, похожий на двуногого мастиффа. Бледное солнце освещало его светлые волосы.
Мэри-Кейт поднялась и отряхнула юбки.
— Я приехала, чтобы найти свою семью. По-моему, этого достаточно.
— Тебе лучше вообще забыть, что ты О'Брайен, Мэри-Кейт.
— Ты достаточно ясно дал это понять, Дэниел. — Девушка обернулась и снова взглянула на могилу. — Неужели она меня так ненавидела?
Его смех поразил ее, не потому, что прозвучал в этом месте, а потому, что оказался таким безрадостным.
— Спроси, почему небо голубое, а трава зеленая, Мэри-Кейт. Да и какое это имеет значение?
В ответ на ее взгляд он снова рассмеялся, глаза его были так же холодны, как и смех.
— Ты вообразила, что старая карга встретит тебя со слезами радости? Станет обнимать и приговаривать, что скорбела о тебе все эти годы? Считай, что тебе повезло, Мэри-Кейт, ты от нее освободилась.
— Мне было десять лет, Дэниел. Я была слишком мала и ничего не знала о жизни.
— Но ты выжила! — Его взгляд скользнул по ее мягкому синему плащу и черному шелковому платью. — А Томми нет. Она забила его чуть не до смерти. Он умер от легочной заразы, но мы-то знали: он умер от побоев. Она отдала Роберта и Алана в подмастерья, когда им было восемь, и не сказала ни слова, когда ее отец приковал четырех младших к плугу и заставил тянуть его вместо ломовых лошадей. Она даже не заметила, что тебя не стало, или ты думаешь, она тосковала о тебе — своей единственной дочери? — Он злобно усмехнулся.
— А остальные?
Неужели все братья похожи на этого? Грубые и черствые, как ее мать?
— Разбежались на все четыре стороны, Мэри-Кейт, подальше от этого места.
— А дядя Майкл?
Майкл, младший брат отца, приехал с ним из Ирландии и пошел на флот, потому что, по его словам, не мог находиться вдали от моря. Отец шутил, что Майкл чувствует себя в океане в своей стихии, — на суше не было человека, более неуклюжего, чем он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74