— Все будет хорошо, Берни, вот увидишь.
Как он догадался? Только потому, что она испугалась и он заметил это? Она подняла на него глаза, и Питер снова взглянул на нее, и на этот раз его взгляд был гораздо теплее, словно он пытался как-то ее ободрить. Ей удалось улыбнуться в ответ.
Поездка казалась бесконечной. Мэри-Кейт, и верно, больше походила на труп, чем на живого человека. Словно всю ее окутал серый туман. Под своей синей накидкой она была холодной как лед. Она не говорила, не двигалась, глаза ее были открыты, взгляд застыл, но был обращен не внутрь нее, а куда-то вдаль. Она наверняка находилась в трансе, будто готовилась, собиралась с силами к предстоящей схватке, как готовит к надвигающемуся шторму свой корабль капитан или военный высматривает врага, окружившего лагерь.
Нелепое сопоставление! Разве они едут навстречу какому-то сражению? Добра против зла? По спине Берни пробежал холодок, не от возбуждения, а от опасности.
Если бы она не верила, ее бы сейчас здесь не было. Неужели она настолько прониклась ужасом Мэри-Кейт? Рыжеволосая красавица хранила молчание с того момента, как они сели в открытый экипаж. Тревога Берни росла с каждой минутой.
В ее душе рождались недобрые предчувствия, пока она сидела, укрывшись, рядом с Мэри-Кейт под лучами зимнего солнца. Путешествие приведет их к чему-то, изменит их жизнь — к плохому ли, к хорошему. Испытание не минует никого из них, коснется каждого. Как она это поняла, Берни не смогла бы объяснить ни одной живой душе.
Снова этот проклятый звук!
Арчер посмотрел в оба окошка экипажа, оглядел вращающиеся колеса. Ничего. Но его не оставляло ясное ощущение, что звук никуда не исчез, продолжая насвистывать у него над ухом.
Немыслимо! Весь последний час странное чувство не оставляет его. Сначала он думал, что это шутки памяти, напоминание о чем-то несделанном, забытом, оставленном. Чем больше проходило времени, тем сильнее он раздражался. Словно он должен что-то сделать, совершить какой-то поступок, а если не сделает, то это повлияет на всю его дальнейшую жизнь.
Помоги ей…
От этих слов он вздрогнул и сел прямо.
Помоги ей…
Это не стук колес, не его воображение. Мэри-Кейт в опасности!..
Он не стал задумываться об источнике предупреждения, не подумал, что поступает в высшей степени неразумно. Ничто не имело значения, кроме охватившего его чувства — необычайного, властного. Арчер постучал в закрытое окошечко и прокричал Джереми свои распоряжения.
В мозгу Мэри-Кейт повторялись одни и те же слова. Помоги ему… Помоги ему… Помоги ему… Они вторили стуку больших колес ландо. Бьющий в лицо ветер помогал ей держаться прямо, не упасть в обморок, а всепоглощающий ужас, охвативший разум и душу, не давал отвлечься от цели. Иначе она превратилась бы в хнычущего ребенка.
Она как будто находилась в туннеле с блестящими серыми стенами, куда не проникал ни один звук, а было только ощущение того, что они двигаются вперед, что там, куда они направлялись, необходимо оказаться как можно скорее. Пусть лошади мчатся еще быстрее! Там — опасность, смертельная опасность, от которой ее сердце больно сжималось.
Она сидела, судорожно сжав на коленях руки.
Опасность. Обреченность. Голос Алисы, тихий, молящий, исполненный ужаса.
Помоги ему…
Джеймсу Моршему грозила опасность — скорая и смертельная, готовая уничтожить если не его душу, то тело.
Птица смерти простерла свои темные зловещие крылья над горизонтом.
Глава 38
У Сесили такие маленькие руки. Странно, что он никогда не замечал этого раньше. Пока она наливала ему чай, он поудобнее уселся в кресле, вдруг осознав, что и не помнит, когда в последний раз они вот так мирно сидели вдвоем с мачехой. Гораздо чаще они старались не встречаться, не искали возможности побыть вместе, помолчать.
Чай отдавал горечью. Джеймс положил в него побольше меду и пил не потому, что хотел, а потому, что не желал обидеть мачеху. Он ведь уже давно исполняет многие церемонии с этим ощущением, ставит чувства других выше своих собственных.
Интересно, как там, в Вене? Он будет гулять по улицам, которые давно мечтал увидеть, жить среди людей, говорящих с ним на одном языке, — рассуждая об оркестровке и композиции, о тональности и контрапунктах.
Как он будет там без Алисы?
Он сделал глоток чая, размышляя над тем, вызвано ли такое необычное поведение Сесили тем, что он уезжает? Хотела она таким образом высказать свое одобрение или показать, что не может дождаться его отъезда?
Возможно, он никогда об этом не узнает. Сесили не склонна к правде, только к религии.
— Значит, ты уже собрался, Джеймс? — тихо спросила она.
— Да. Оказалось, что у меня не так уж много вещей. Хотя и набралось три сундука.
— А твоя музыка? Ноты с собой забрал?
Она улыбнулась, обнажив ровные зубы, так что стало заметно отсутствие одного, нижнего. Занятно, он никогда прежде не обращал на это внимания. А может, они никогда раньше и не улыбались друг другу, поэтому он не видел этого небольшого недостатка?
— Да, забрал.
Откуда она узнала о нотных листах, исписанных его сочинениями?
— Алиса с таким восторгом говорила о твоей музыке, Джеймс…
Он уткнулся взглядом в чашку. Значит, сегодня все впервые. За эти месяцы она ни разу не упоминала имени Алисы. Вероятно, он настолько был погружен в свою печаль, что не думал о ее горе. Ему захотелось что-нибудь сказать ей, дать понять, что он понимает ее скорбь, утешить. Разве не величайшее горе — потерять ребенка? Особенно такого чудесного, как Алиса.
А его собственный ребенок? Он горевал и об этой потере.
Но он не нашел слов, способных облегчить ее боль. Только молча взглянул на Сесили с мягкой, виноватой улыбкой.
Сейчас он увидел что-то доброе в этой женщине, которая никогда ему не нравилась, даже в тот день, когда его отец привел ее в дом. Это мгновение, как и многие другие, навсегда запечатлелось в его памяти детским воспоминанием, дополненным подробностями, которые потом подсказывает память взрослого. Он помнил небо, серое, как брюшко белки, стук колес нового экипажа по гравию, напоминавший своим звуком ливень.
Сначала он ощутил ее запах, аромат духов, цветочный и резкий. Потом из экипажа спустилась ее нога, показались белые чулки, — которые не полагалось видеть ребенку, как подсказал ему позднее сидевший в нем взрослый, — козловые башмаки с ремешками вокруг щиколотки, цветастая юбка, серое пальто, защищавшее ее от холода в тот день ранней весны. Вот так в его жизни появилась Сесили, и смысл его существования изменился навсегда.
Она не была жестокой мачехой, по большей части просто не обращала на Джеймса внимания, скользя взглядом поверх него. Ребенок нуждается в ласке материнского прикосновения, но от Сесили никогда не исходило тепла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74