Он был для нее мальчиком на побегушках, а по большей части пустым местом, и ни одна из ролей ему не нравилась. Когда ему исполнилось двенадцать, Сесили погрузилась в религию, ухватившись за благочестие, как за награду, которой удостаиваются только самые праведные. С того дня она с неодобрением смотрела на его игру на пианино и заставляла отца сводить свободное время мальчика до минимума, чтобы звучавшие в его голове мелодии так никогда и не легли на бумагу.
Он всегда подозревал, что она принадлежит к числу тех людей, которые способны подняться, только унизив других. Она распространяла ужасные слухи о невинных людях, выражая тем самым свое желание, чтобы ее молитвы за них были услышаны. Он не мог ненавидеть Сесили по одной простой причине: она была матерью Алисы, и уже за одно это надо возблагодарить небеса.
Даже исчезновение Алисы их не сблизило. Джеймс смотрел на нее поверх чашки и размышлял, чем вызвана столь откровенная любезность мачехи? Он давно понял, что Сесили ничего не делает просто так. Почему же сейчас она проявила милосердие? По меньшей мере странно.
— Ты знаешь, мы с твоим отцом никогда не были согласны в отношении твоей музыки, Джеймс.
Он кивнул, снова удивившись, что она выносит на свет их разногласия. Значит, сегодня у Сесили день правды.
— И ты знаешь, я часто об этом молилась.
Он снова кивнул, на этот раз осторожнее. Он не хочет, чтобы Сесили начала над ним молиться. Ее обращения к Богу были длинными и громкими. Он как-то слышал, как она просила избавления от семи смертных грехов, и еле удержался, чтобы не напомнить ей, что среди них числится и гордыня.
Она сжала ладони в маленькие кулачки и прижала их к животу. Почему солнце такое яркое, а ее кожа сияет и вся как будто светится?
— То же самое я, разумеется, сказала и Алисе, когда она сообщила, что вы собираетесь бежать.
У него затряслись руки, Чашка тихонько звякнула, когда он резким движением поставил ее на блюдце. Удивление смешалось с надеждой, но под двумя чувствами зарождалось новое, грозившее смести их, — смятение. В мозгу промелькнули тысячи вопросов. Значит, она видела Алису в тот последний день? Почему Сесили никогда ему об этом не говорила? Знает ли она, что случилось с его возлюбленной, почти женой. А его ребенок? Слова теснились, готовые сорваться с языка.
Его захлестнуло непонятное волнение, сердце билось, казалось, так громко, что заполнило звуком всю комнату.
У него вдруг онемели руки и ноги, зазвенело в ушах, защипало в носу. И не странно ли: лоб стал словно вылепленный из глины, лишенный чувствительности, глыбой возвышающийся над лицом. А губы онемели.
Неужели он так потрясен ее сообщением?
Как она ослепительно улыбается Зубы у нее белые-белые, как будто поймали сияние солнца… Цвет одежды Сесили вдруг превратился в унылый серый. Нет, черный. Поле его зрения сузилось и продолжало уменьшаться — медленно, но неуклонно. Он понял, что не потрясение вызвало такие необычные ощущения, не удивление, не дурман, даже не восторг.
Он умирал.
Его мачеха убила его, она подтверждала это своей улыбкой.
— Что теперь, Питер?
— Обод слетел с колеса! — Он хмуро подбоченился.
— Поедем так.
— На чем? Железный обод крепит все деревянные части вместе, Берни. Без него нет и колеса.
— Проклятие! Улыбка Питера исчезла.
— Куда это она собралась?
Берни отвлеклась от изучения колеса и увидела, как, подобрав юбки, скользит по траве Мэри-Кейт; шляпка слетела у нее с головы и болталась по спине. Она бежала по заснеженной земле, словно на свидание с любимым.
— Ты же не собираешься бежать за ней?
Берни посмотрела на свои трехдюймовые каблуки, на тяжелые бархатные юбки, на посверкивавший на лужицах ледок и неохотно покачала головой. Кроме того, она была на тридцать лет старше Мэри-Кейт.
— Нет, но тебе придется очень быстро починить экипаж, мой друг.
Судя по выражению глаз его возлюбленной, это была, пожалуй, не просьба, а приказ.
— Как, Берни? Молитвой и чудом?
Берни снова посмотрела в сторону убегавшей Мэри-Кейт. Она уже почти скрылась за деревьями, отделявшими ферму Моршемов от владений Сандерхерста. Оставленный юбками след тянулся за удалявшейся фигуркой.
— Черт, неужели у тебя нет никаких инструментов?
— Нам нужно новое колесо. По счастью, мы у перекрестка. Рано или поздно здесь кто-нибудь проедет.
— А что нам делать до этого, Питер?
— Не замерзнуть, Берни. У тебя есть предложение получше?
Берни снова посмотрела вслед уже исчезнувшей Мэри-Кейт. Ей не нравилось ощущение бессилия, она ненавидела беспомощность. И очень боялась, что обстоятельства хотят разлучить ее с Мэри-Кейт. Почему, она не знала.
Она повернулась и посмотрела на Питера. Один взгляд на ее встревоженное лицо, и он готов бежать за Мэри-Кейт. Только как оставить Берни одну? Этого он не сделает. На сегодня хватит испытывать судьбу.
— Ладно, Питер, ничего не поделаешь.
Она пнула ее и поморщилась. Услышав смешок, Берни подумала, что, пожалуй, ошиблась целью.
Холод больше не волновал Мэри-Кейт. Он просочился сквозь ее туфли, добрался до лодыжек. Она где-то потеряла перчатку. Оставила в экипаже? Хотя это совершенно не важно, как и горевшие от холода щеки, растрепавшиеся волосы.
Струйка дыма в воздухе указывала, что до фермы Моршемов недалеко. Пожалуй, меньше мили. Ясным летним днем это вообще не расстояние. И даже по такому зимнему холоду, когда по утрам морозец убирает все нежным серебром, это расстояние всего лишь разминка для ног. Но сейчас оно растянулось, как во сне, и даже увеличивалось: пройдя сотню шагов, она, казалось, не приблизилась, а удалилась от фермы Моршемов.
Надо быть поосторожнее, смотреть, чтобы не попалась вспаханная земля или ограда загона для лошадей. Она попала ногой в открытую нору полевой мыши или кролика и упала. Но громко вскрикнула не от боли, не от неприятного соприкосновения с промерзшей землей, а от сознания того, что она уже рядом, но недостаточно близко.
Ей не хватает времени, чтобы спасти Джеймса!
Глава 39
— Какая удача, что старая миссис Грэнстед оставила мне свое кресло на колесах. Правда, ей почти нечего было оставить за то, что я за ней ухаживала.
Джеймс ничего не сказал — не мог. Она отравила его чаем из поганок, добавив туда пряностей.
Сесили закончила привязывать его левую руку к ручке кресла, отступила назад и полюбовалась на свою работу.
— Кресло подошло в самый раз. И еще много месяцев будет выполнять свое назначение. Разумеется, ты об этом ничего не узнаешь. Скоро ты перестанешь дышать, а потом встретишься с Господом и ответишь за все свои постыдные грехи.
Она взялась за высокую спинку кресла и покатила его к двери гостиной. Задача оказалась довольно трудной, но Господь дал ей достаточно сил, чтобы протолкнуть его в дверь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74