Джиллиана ничего не говорила, словно она каким-то образом знала, что слова нарушат неповторимую прелесть момента. Окинув себя взглядом, она приложила пальцы к корсажу, как будто измеряя выпуклость груди, затем медленно, одну за другой, начала расстегивать пуговицы платья.
Когда лиф распахнулся, она повернулась и наклонила голову, одной рукой придерживая массу волос на затылке.
– Развяжи мне, пожалуйста, завязки на юбке, – мягко попросила она.
Его пальцы дрожали на узле, и на мгновение возник соблазн вернуться в лабораторию за каким-нибудь инструментом, чтобы разрезать эту чертову штуковину. В последний момент, прежде чем здравый смысл оказался погребенным под отчаянием, узел, наконец, расслабился, и Грант успешно выполнил свою задачу.
Ему следовало бы знать, что раз уж она ступила на этот путь, то не свернет с него, а примет искренне, от всего сердца. Джиллиана медленно повернулась к нему, дергая за рукава платья и постепенно стягивая их. Сначала она сняла корсаж, затем освободилась от юбок и положила снятую одежду на стул. И все это время она не отворачивалась от Гранта, не просила его отвернуться, пока она раздевается.
Солнечный свет омывал ее тело, легко касаясь плеч и рук идеальной формы.
Грант сейчас не мог бы сказать, чего ему хотелось больше – чтобы она замедлила свои движения, дабы вдоволь на нее насмотреться, или чтобы поспешила и дала ему возможность поскорее увидеть ее обнаженной.
По прошлому опыту он знал, что под платьем у нее не один слой нижнего белья: сорочка, панталоны, корсет и никак не меньше двух нижних юбок.
Но Джиллиана справилась со всем этим так же быстро, как, очевидно, и с принятием решения. Каждый раз, снимая с себя очередной предмет одежды, она аккуратно складывала его и присоединяла к остальной одежде на стуле.
– Как ты аккуратна, – поддразнил он ее.
Она склонила голову, но ничего не сказала. Возможно, она боялась, что ее слова нарушат волшебство, возникшее между ними. Но ее опасения были напрасны. Ничто не могло разрушить эти чары. Хоть весь дворец взлети на воздух, Гранту было бы наплевать. Единственное, что могло удержать его от того, чтобы заняться с ней любовью, это сама Джиллиана.
Однако, к счастью, она продолжала хранить молчание. Ни единого упрека добродетели не слетело с этих красивых губ. Ни единого взгляда сожаления не промелькнуло в этих прекрасных голубых глазах.
Оставшись в одной сорочке, Джиллиана наклонилась и сняла туфли, одной рукой опершись о кровать для поддержки, а другую протянув к нему. Грант схватил ее за запястье, прижавшись губами к пальцам.
Она улыбнулась, но по-прежнему ничего не говорила.
На очереди были ее белые чулки, простые и практичные. Вначале она стащила подвязку вниз по бедру, затем по колену, икре и лодыжке. Наклонилась и подняла ее, но прежде чем успела положить на стул, Грант забрал у нее подвязку и теперь держал в руках, словно талисман. Она была теплой. Тепло Джиллианы.
Он жаждал поцелуя, но Джиллиана отступила назад.
С чулками было быстро покончено, и теперь почти ничего не скрывало ее наготы. Грант сорвал с себя сюртук и небрежно бросил его поверх ее одежды. Он бы и рубашку стянул одним рывком, не тратя время на пуговицы, но под действием ее улыбки заставил себя успокоиться и сдержаться.
Когда Грант наклонился, чтобы снять туфли, Джиллиана сбросила с себя сорочку. И только увидев, как рубашка упала на пол, Грант осознал, что Джиллиана обнажена.
Очень медленно он повернулся, отмечая в своем сознании каждую тикающую секунду как важную и неповторимую. Она снова сделала нечто совершенно необыкновенное и настолько в духе Джиллианы, что он почти ожидал этого.
Она стояла перед ним, взгляд был твердым, уверенным. Руки вытянуты по бокам, ладони прижаты к бедрам. Плечи прямые, а поза как у одной из статуй возле дворца. Только эта женская фигура не была задрапирована прозрачным одеянием. Никакая тога не прикрывала ее. Она не пряталась ни за какими ухищрениями, ни за покровами, ни даже за ложной скромностью.
Грант поспешно сбросил с себя одежду, чтобы быть с ней на равных.
Он поднял руки и положил обе ладони на ее руки повыше локтей, отмечая разницу в цвете их кожи. Кожа Джиллианы была изысканно-бледной, цвета слоновой кости, а его – очень смуглой, почти коричневой. Контраст был удивительным и странно возбуждающим.
Сейчас, вот в этот момент, в эту секунду, он должен был остановиться, убрать руки и дать ей возможность собраться с мыслями. Именно в это мгновение следовало дать ей время отказать ему или прогнать его из комнаты. Ушел бы он? Неохотно, крайне неохотно, но ушел бы. Все, что ей нужно сделать, это сказать одно слово, и он повернется, соберет свою одежду и оставит ее.
Грант в самом деле всерьез думал о том, чтобы сказать ей эти слова. Он почти сказал ей: «Знаешь, сейчас у тебя есть возможность мне отказать. Я соглашусь с любым твоим решением, несмотря на свое желание».
Но ему так не хотелось давать ей возможность передумать! Поэтому он все сокращал и сокращал расстояние между ними до тех пор, пока ее грудь не коснулась его торса, а его возбуждение не поднялось еще на несколько градусов. Грант был возбужден уже с тех самых пор, как увидел ее перед рассветом в свете фонаря. И уж тем более когда целовал ее. Сейчас он был тверд как железо, тверд как, наверное, еще никогда в своей жизни.
Секс необходим, как пища и вода; это одна из составляющих частей жизни, которой не следует пренебрегать. Грант никогда не ограничивал себя, никогда не отказывался от приглашения. Но в данный момент он чувствовал себя скорее животным, чем любовником. Тем не менее он заставил себя глубоко дышать и ослабил хватку, с которой сжимал руки Джиллианы. Грант смаковал легкое, нежное прикосновение сосков к его груди и легонько подталкивал к ней свой возбужденный член, нацеленный в нее словно стрела. И все же он не двигался дальше, ни к чему не понуждал ее. И ничего не говорил, просто испытывал острое наслаждение-боль нестерпимого желания.
Дыхание Джиллианы было таким же учащенным, как и у него, но руки ее оставались опущенными. Гранту хотелось, чтобы она коснулась его с любопытством, изумлением или даже восхищением. Но она не делала ничего, в который раз удивляя его.
Ему хотелось, чтобы они были любовниками долгие-долгие месяцы. Годы. Он хотел избежать всей этой неуклюжей стадии узнавания, выяснения, что нравится ей и что нравится ему. Он хотел просто знать ее так же хорошо, как знает себя. Хотел доставлять ей наслаждение своими губами, руками и заставить ее чуть ли не умолять об освобождении.
Джиллиана вздохнула. Тихий, еле уловимый, почти невинный звук, который едва не заставил умолять его самого.
Медленно, настолько медленно, что казалось, мгновения измерялись не ударами сердца, но днями, подняла Джиллиана руки и положила их ему на грудь, расставив пальцы и скользнув ими по волоскам на груди вверх, к плечам, чтобы затем сомкнуться на затылке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79