Разве вы не могли… разве по-настоящему удачливые брокеры не зарабатывают миллионы долларов?»
– Я не был собой, – мягко согласился Марк. – Я вернулся в Беркли, прошел заранее выбранные курсы и теперь получаю «Нью-Инглэнд джорнал» вместо «Уолл-стрит джорнал».
– И врачом ты чувствуешь себя на своем месте? – Уинтер уже знала ответ.
– Да. – Марк взял девушку за руку и, переплетя свои пальцы с ее, негромко продолжал: – Мне только нужно очень постараться, чтобы не… – Он остановился, подыскивая слова.
– Чтобы не повторить ошибку своего отца?
– Чтобы не поставить себя в положение, когда я могу причинить боль человеку, который мне дорог. Мой отец действительно совершил ошибку, подвергнув испытаниям молодую семью и ранив чувства своих детей, но не в его власти было повлиять на продолжительность своего отсутствия. У врача, особенно во время практики, когда ты и работаешь, и живешь при больнице, вся жизнь подчинена прихотям болезней. Как сегодня, когда я уже собирался уходить, чтобы повести тебя в Вествуд на ужин при свечах, в отделение первой помощи доставили трех человек, попавших в автомобильную катастрофу на шоссе Сан-Диего. Другая бригада травматологов оперировала человека с огнестрельным ранением, поэтому…
– Тебе пришлось остаться. Ты был нужен.
– Да. – «Я хотел остаться. Я хотел помочь».
Но было кое-что еще, от чего голос Марка сделался таким резким, когда он увидел Уинтер. Впервые Марк почувствовал, что разрывается надвое. Он хотел остаться и хотел уехать, чтобы быть с ней.
Эти четыре часа он провел с двенадцатилетним мальчиком, самым юным из пострадавших. У него был серьезный перелом бедра. Марк находился рядом с ним в отделении первой помощи, в радиологическом отделении, где ему срочно делали артериограмму, не оставлял мальчика до тех пор, пока им не занялся хирург-ортопед. Он не просто присматривал за ребенком – потеря крови уже была значительной, и из-за сломанной кости бедра возникла угроза жировой эмболии легких. Марк внимательно наблюдал за мальчиком, постоянно проверяя пульс, кровяное давление, частоту дыхания, уровень сознания. Но было еще кое-что, не поддающееся измерению и тем не менее нуждавшееся в постоянном контроле, – страх раненого ребенка. «Я буду жить? А что с моей мамой? Почему мне к ней нельзя? Почему так больно?»
– Я всегда должен быть готов к долгим, непредсказуемым часам, – тихо добавил Марк, – а еще больше – к эмоциональным нагрузкам.
Уинтер серьезно кивнула.
– Я потратил много лет, обвиняя отца в том, что он избегал нас намеренно.
– А сейчас?
– Мы нечасто видимся. Он вернулся в Хьюстон, женился на ком-то своего возраста. – Марк криво усмехнулся. – Мы никогда не будем близки, но моя злость… моя злость… ушла.
– А твоя мать? – нерешительно спросила Уинтер, думая о своей очень несчастной матери.
– Тут конец счастливый. После развода, как только сестры и я вышли из подросткового возраста, мама вернулась в школу. Последние десять лет она с удовольствием преподает в средней школе английский. Итак…
– Итак?
– …теперь ты знаешь обо мне все. А ты? Расскажи, кем ты хочешь быть, и о своей семье.
Уинтер в задумчивости посмотрела на их руки, на сильные пальцы Марка, переплетавшиеся с ее пальцами. Теперь она чувствовала себя в безопасности, почти настолько в безопасности, что готова была поведать ему свои тайны и мечты… но он только что сказал, мягко дал понять, что она не должна на него рассчитывать, он не может, не будет рядом с ней всегда. Уже завтра его может здесь не быть.
Уинтер высвободила свою ладонь, встала и начала убирать со стола.
– Уже поздно.
Марк стал ей помогать.
– Ладно. В следующий раз.
– В следующий раз?
– В эти выходные, если ты свободна. Начиная с вечера пятницы я свободен до пятого июля.
– Тебе дали отпуск?
– Нам дали символический перерыв между младшими и старшими курсами. Хотя это больше чем символ. Они хотят, чтобы у нас было время на подачу заявок на практику. Моя уже почти готова, потому следующую неделю я хочу провести в Сан-Франциско. Мы уже несколько лет не собирались с мамой и сестрами под одной крышей. – Марк встал позади Уинтер, обнял ее за талию и поцеловал в шею. – Но я еду только в понедельник утром, поэтому подумал, что, если ты свободна, мы могли бы провести время с вечера пятницы до понедельника вместе.
– Я свободна.
– Можно куда-нибудь пойти.
– Да. – Уинтер повернулась к нему лицом. – Или можем остаться здесь.
– Или можем остаться здесь.
* * *
Эллисон была странно молчалива, осознала Уинтер, сворачивая с Белладжо направо и минуя кирпичные колонны, отмечавшие въезд в клуб.
Когда Уинтер приехала ровно в половине седьмого, Эллисон была бодра и оживленна – готовая сесть в седло и уверенная в правильности своего решения, но пока они ехали от Санта-Моники до Бель-Эйр, энергичные высказывания иссякли.
Молчание Эллисон позволило Уинтер уплыть, унестись вслед за своими мыслями к чудесным воспоминаниям прошедшей ночи и этого утра. Прибрав на кухне, они с Марком отправились в постель – спать. Они не занимались любовью. Они лишь нежно поцеловались и в объятиях друг друга погрузились в сон и теплые прекрасные мечты. А утром, за полчаса до будильника, они проснулись и занимались любовью, пожелав друг другу нежного доброго утра и хорошего дня и пообещав новую встречу…
Уинтер поставила свой «мерседес» на почти пустой стоянке только для членов клуба. Она услышала отдаленный стук теннисных мячей, отлетающих от ракеток, и решила, что два других «мерседеса», «джэг» и «силвер клауд» принадлежат четырем из многих клубных фанатиков тенниса. Уинтер уже собиралась пройтись насчет физического совершенства этих фанатиков, когда увидела лицо Эллисон.
Розовый румянец возбуждения пропал. Кожа Эллисон натянулась и посерела вокруг изумленных зеленых глаз. Она сидела, застывшая и напряженная, лежавшие на коленях руки сжались в кулаки так, что побелели костяшки пальцев.
– Эллисон?
– Не могу поверить, – слабо прошептала Эллисон.
Ее сердце трепетало, как воробей, стараясь вырваться из груди, голова кружилась, в легких не хватало драгоценного воздуха. Ей было страшно.
Нет, поняла Эллисон. Это больше чем страх, это паника! Она вспомнила, что учила о панике, о приступах паники в вводном курсе по психологии, который прослушала, чтобы выполнить требуемый в Калифорнийском университете минимум по социальным наукам. Симптомы совпадали: паника явилась из ниоткуда, без предупреждения, быстрая, властная; сердце колотилось; мир плыл от тошнотворного страха; дыхания не хватало; и ее поглотило чувство обреченности.
«Нет, – сказала себе Эллисон. – Это страх, может быть, паника, но не приступ паники. И что бы это ни было, я могу с этим справиться».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104
– Я не был собой, – мягко согласился Марк. – Я вернулся в Беркли, прошел заранее выбранные курсы и теперь получаю «Нью-Инглэнд джорнал» вместо «Уолл-стрит джорнал».
– И врачом ты чувствуешь себя на своем месте? – Уинтер уже знала ответ.
– Да. – Марк взял девушку за руку и, переплетя свои пальцы с ее, негромко продолжал: – Мне только нужно очень постараться, чтобы не… – Он остановился, подыскивая слова.
– Чтобы не повторить ошибку своего отца?
– Чтобы не поставить себя в положение, когда я могу причинить боль человеку, который мне дорог. Мой отец действительно совершил ошибку, подвергнув испытаниям молодую семью и ранив чувства своих детей, но не в его власти было повлиять на продолжительность своего отсутствия. У врача, особенно во время практики, когда ты и работаешь, и живешь при больнице, вся жизнь подчинена прихотям болезней. Как сегодня, когда я уже собирался уходить, чтобы повести тебя в Вествуд на ужин при свечах, в отделение первой помощи доставили трех человек, попавших в автомобильную катастрофу на шоссе Сан-Диего. Другая бригада травматологов оперировала человека с огнестрельным ранением, поэтому…
– Тебе пришлось остаться. Ты был нужен.
– Да. – «Я хотел остаться. Я хотел помочь».
Но было кое-что еще, от чего голос Марка сделался таким резким, когда он увидел Уинтер. Впервые Марк почувствовал, что разрывается надвое. Он хотел остаться и хотел уехать, чтобы быть с ней.
Эти четыре часа он провел с двенадцатилетним мальчиком, самым юным из пострадавших. У него был серьезный перелом бедра. Марк находился рядом с ним в отделении первой помощи, в радиологическом отделении, где ему срочно делали артериограмму, не оставлял мальчика до тех пор, пока им не занялся хирург-ортопед. Он не просто присматривал за ребенком – потеря крови уже была значительной, и из-за сломанной кости бедра возникла угроза жировой эмболии легких. Марк внимательно наблюдал за мальчиком, постоянно проверяя пульс, кровяное давление, частоту дыхания, уровень сознания. Но было еще кое-что, не поддающееся измерению и тем не менее нуждавшееся в постоянном контроле, – страх раненого ребенка. «Я буду жить? А что с моей мамой? Почему мне к ней нельзя? Почему так больно?»
– Я всегда должен быть готов к долгим, непредсказуемым часам, – тихо добавил Марк, – а еще больше – к эмоциональным нагрузкам.
Уинтер серьезно кивнула.
– Я потратил много лет, обвиняя отца в том, что он избегал нас намеренно.
– А сейчас?
– Мы нечасто видимся. Он вернулся в Хьюстон, женился на ком-то своего возраста. – Марк криво усмехнулся. – Мы никогда не будем близки, но моя злость… моя злость… ушла.
– А твоя мать? – нерешительно спросила Уинтер, думая о своей очень несчастной матери.
– Тут конец счастливый. После развода, как только сестры и я вышли из подросткового возраста, мама вернулась в школу. Последние десять лет она с удовольствием преподает в средней школе английский. Итак…
– Итак?
– …теперь ты знаешь обо мне все. А ты? Расскажи, кем ты хочешь быть, и о своей семье.
Уинтер в задумчивости посмотрела на их руки, на сильные пальцы Марка, переплетавшиеся с ее пальцами. Теперь она чувствовала себя в безопасности, почти настолько в безопасности, что готова была поведать ему свои тайны и мечты… но он только что сказал, мягко дал понять, что она не должна на него рассчитывать, он не может, не будет рядом с ней всегда. Уже завтра его может здесь не быть.
Уинтер высвободила свою ладонь, встала и начала убирать со стола.
– Уже поздно.
Марк стал ей помогать.
– Ладно. В следующий раз.
– В следующий раз?
– В эти выходные, если ты свободна. Начиная с вечера пятницы я свободен до пятого июля.
– Тебе дали отпуск?
– Нам дали символический перерыв между младшими и старшими курсами. Хотя это больше чем символ. Они хотят, чтобы у нас было время на подачу заявок на практику. Моя уже почти готова, потому следующую неделю я хочу провести в Сан-Франциско. Мы уже несколько лет не собирались с мамой и сестрами под одной крышей. – Марк встал позади Уинтер, обнял ее за талию и поцеловал в шею. – Но я еду только в понедельник утром, поэтому подумал, что, если ты свободна, мы могли бы провести время с вечера пятницы до понедельника вместе.
– Я свободна.
– Можно куда-нибудь пойти.
– Да. – Уинтер повернулась к нему лицом. – Или можем остаться здесь.
– Или можем остаться здесь.
* * *
Эллисон была странно молчалива, осознала Уинтер, сворачивая с Белладжо направо и минуя кирпичные колонны, отмечавшие въезд в клуб.
Когда Уинтер приехала ровно в половине седьмого, Эллисон была бодра и оживленна – готовая сесть в седло и уверенная в правильности своего решения, но пока они ехали от Санта-Моники до Бель-Эйр, энергичные высказывания иссякли.
Молчание Эллисон позволило Уинтер уплыть, унестись вслед за своими мыслями к чудесным воспоминаниям прошедшей ночи и этого утра. Прибрав на кухне, они с Марком отправились в постель – спать. Они не занимались любовью. Они лишь нежно поцеловались и в объятиях друг друга погрузились в сон и теплые прекрасные мечты. А утром, за полчаса до будильника, они проснулись и занимались любовью, пожелав друг другу нежного доброго утра и хорошего дня и пообещав новую встречу…
Уинтер поставила свой «мерседес» на почти пустой стоянке только для членов клуба. Она услышала отдаленный стук теннисных мячей, отлетающих от ракеток, и решила, что два других «мерседеса», «джэг» и «силвер клауд» принадлежат четырем из многих клубных фанатиков тенниса. Уинтер уже собиралась пройтись насчет физического совершенства этих фанатиков, когда увидела лицо Эллисон.
Розовый румянец возбуждения пропал. Кожа Эллисон натянулась и посерела вокруг изумленных зеленых глаз. Она сидела, застывшая и напряженная, лежавшие на коленях руки сжались в кулаки так, что побелели костяшки пальцев.
– Эллисон?
– Не могу поверить, – слабо прошептала Эллисон.
Ее сердце трепетало, как воробей, стараясь вырваться из груди, голова кружилась, в легких не хватало драгоценного воздуха. Ей было страшно.
Нет, поняла Эллисон. Это больше чем страх, это паника! Она вспомнила, что учила о панике, о приступах паники в вводном курсе по психологии, который прослушала, чтобы выполнить требуемый в Калифорнийском университете минимум по социальным наукам. Симптомы совпадали: паника явилась из ниоткуда, без предупреждения, быстрая, властная; сердце колотилось; мир плыл от тошнотворного страха; дыхания не хватало; и ее поглотило чувство обреченности.
«Нет, – сказала себе Эллисон. – Это страх, может быть, паника, но не приступ паники. И что бы это ни было, я могу с этим справиться».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104