И теперь ее глаза наполнились слезами, когда она, затаив дыхание, подошла к пруду.
– Тотошка, – прошептала она, и его черный нос разорвал поверхность воды, любопытный, всегда охочий до еды. – Тотошка!
Уинтер взяла пригоршню корма из кормушки, которую установили и не забывали наполнять, как она хотела, и села на берегу пруда. Она покормила внезапно появившиеся оранжевый, золотой, белый и черный вихри, с облегчением узнав их всех, пока они брали пищу из ее пальцев цвета слоновой кости.
– И Белинда! И Лев, такой же толстый поросенок. Здравствуй, Страшила, сюда, теперь твоя очередь. Привет, Дровосек.
– Ты хорошо с ними знакома, – прошептал Марк, борясь с нахлынувшими на него чувствами при мысли об одинокой, напуганной, нелюбимой девочке, чьими лучшими друзьями были эти рыбки. О Уинтер!
Она повернулась к нему со счастливой улыбкой:
– Я знаю их всю жизнь. Эти рыбки живут пятьдесят лет, а иногда и до ста. – Ее улыбка слегка поблекла. – Дольше, чем прожила моя мать.
– Человек стал жить дольше золотых рыбок только в этом веке. Нам сообщили об этом в первый день в медшколе.
Уинтер серьезно кивнула и вернулась к кормлению рыбок, разговаривая с ними и заканчивая свою историю. О том, как гадкий утенок превратился в лебедя, как она всем нравилась и все тянулись к ней, когда она вела себя соответствующим образом, о том, что Жаклин умерла как раз тогда, когда они с матерью только-только начали сближаться, как она ждала отца и как рассталась со своими мечтами.
Рассказ закончился, и Марк узнал все – о ее страхах и тайнах, и кто она на самом деле. Уинтер замолчала, глядя на рыбок. Они выжидающе смотрели на нее, требуя еды, а она ждала, когда заговорит Марк. Может, он и не заговорит. Может быть, когда она наконец заставит себя посмотреть на него, его уже здесь и не будет.
Но пока еще он не ушел. Уинтер ощущала его магнетическое присутствие и жар чувственных голубых глаз, устремленных на нее. Марк двинулся позади Уинтер, и она задрожала, когда он нежно дотронулся до ее обнаженных плеч.
– Я не та, за кого ты меня принимал, да?
– Ты именно та, за кого я тебя принимал. – Одинокая и чувствительная, ранимая, добрая и любящая. Марк наклонился и поцеловал мягкую кожу у корней душистых шелковых прядей. И прошептал: – Именно та…
Уинтер с надеждой и мольбой ощутила его губы на своей коже, но окаменела, когда реальность обрушилась на нее и она услышала непроизнесенное слово «кроме».
– Кроме того, – быстро продолжал Марк между ободряющими поцелуями, – что хочу видеть тебя счастливой.
– Я счастлива. – «Сейчас. С тобой. Как никогда».
– И хочу, чтобы я оказался прав.
– Прав?
– Насчет того, что ты знаменитая актриса. Когда я наблюдал за тобой на свадьбе, я был в этом уверен.
– Марк…
– Милая! – «Как мы похожи». – На нас очень сильно и очень отрицательно повлияли наши отсутствующие отцы. Я слишком много времени потратил, занимаясь из-за него не тем, чем хотел, и ты делаешь то же самое. Ты стала актрисой задолго до того, как вообще узнала о Лоренсе Карлайле. Ты создала чудесные фантазии, и в какой-то момент не актерство, а он стал твоей целью. Когда твои фантазии рассыпались, ты отбросила и все остальное.
– Может быть, – чуть слышно проговорила она. Может быть.
– Тебе ведь не обязательно сниматься в кино. Займись театром. И тогда ты можешь никогда его не встретить.
– Я хочу сниматься в кино, – быстро произнесла Уинтер, и ее сердце стремительно забилось. «Я киноактриса. Я хочу сниматься в кино».
– Тогда снимайся в кино. – Марк тихо засмеялся. – Но мне казалось, что самое почтенное дело – театр, а телевидение и кино занимают второстепенное место.
– Это как с твоей стажировкой, Марк. Зависит от того, с кем разговариваешь.
– Ну и почему же кино – лучшее?
– Потому что кино – движущиеся картины – это как живопись, когда художник создает именно то, что хочет. Ты не побежишь в Лувр, чтобы посмотреть, не стала ли улыбка «Джоконды» более открытой, более сдержанной или более лукавой с тех пор, как ты видел ее в последний раз. Ты знаешь ее улыбку. Я плохо объясняю…
– Да нет, хорошо. Ретту всегда точно так же наплевать, а Скарлетт каждый раз с тем же всем известным решительным видом думает о завтрашнем дне.
– Да.
– Итак…
– Итак?
– Итак, это кино.
– Ты правда думаешь?..
– Думаю, это кино. – Марк обнял ее. – У меня есть еще кое-какие мысли, если хочешь их услышать.
– Давай.
Марк сел рядом с ней и посмотрел в серьезные нежные глаза.
– Мне кажется, что больше всех потерял он. Лоренс Карлайл так и не узнал радости знакомства с тобой.
– Марк. – Глаза Уинтер снова наполнились слезами, но она не пыталась их скрыть. – Спасибо тебе.
– Всегда пожалуйста. – Марк улыбнулся. – И еще мне кажется, я знаю, что не могу представить, как проведу эти десять дней без тебя.
– Но твои мама и сестры… Тебе надо поехать.
– А разве я непременно должен ехать один?
– Нет.
Длинная прядь черных волос прилипла к мокрой щеке, когда Уинтер помотала головой. Девушка подняла руку, чтобы убрать волосы, но Марк остановил ее и осторожно убрал их сам.
– Разве ты ничего не знаешь об инфекционных заболеваниях? – шутливо спросил он, многозначительно взглянув на нежные пальцы, которые до этого плескались в пруду и соприкасались со ртами голодных рыбок.
– О Марк. У Тотошки нет микробов!
– Уверен, у Тотошки нет, но все равно надо вымыть руки, не так ли, чтобы закончить заявления на стажировку, доесть копченые устрицы и…
Марку так и не удалось закончить список своих мыслей. Может, и к лучшему. Самой важной мыслью Марка была та, для которой он не мог предсказать будущего, по крайней мере будущего, сопровождаемого радостью и любовью, уже испытанными им.
«Уинтер Карлайл, я тебя люблю. Потому что пока мы будем вместе…
Пока мои мечты не уведут меня в Бостон, а твои не удержат тебя здесь».
Глава 7
– Неужели я собираюсь это сделать? – тихо спросила Уинтер, когда на следующее утро они с Марком ехали в Сан-Франциско.
Они ехали на север, прочь от перегруженных в час пик магистралей Лос-Анджелеса, и Марк заговорил о ее игре, побуждая продумать свои дальнейшие действия.
– Да. Если хочешь.
– Хочу.
– И?
– И думаю, что мне следует вернуться в университет и прослушать все курсы по драматическому искусству, от которых я отказалась. Не знаю, можно ли…
Марк подъехал к очередной бензоколонке.
– Ну так узнай. Позвони в университет.
– Прямо сейчас?
– А почему нет?
Через десять минут Уинтер вернулась в машину, сияя улыбкой.
– Я сказала, что только что окончила университет. А они сказали, что я могу зарегистрироваться на осенний семестр как особый студент!
– Звучит обнадеживающе. – Марк улыбнулся. – А как насчет проб на роли?
– Я больше не спешу, Марк.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104
– Тотошка, – прошептала она, и его черный нос разорвал поверхность воды, любопытный, всегда охочий до еды. – Тотошка!
Уинтер взяла пригоршню корма из кормушки, которую установили и не забывали наполнять, как она хотела, и села на берегу пруда. Она покормила внезапно появившиеся оранжевый, золотой, белый и черный вихри, с облегчением узнав их всех, пока они брали пищу из ее пальцев цвета слоновой кости.
– И Белинда! И Лев, такой же толстый поросенок. Здравствуй, Страшила, сюда, теперь твоя очередь. Привет, Дровосек.
– Ты хорошо с ними знакома, – прошептал Марк, борясь с нахлынувшими на него чувствами при мысли об одинокой, напуганной, нелюбимой девочке, чьими лучшими друзьями были эти рыбки. О Уинтер!
Она повернулась к нему со счастливой улыбкой:
– Я знаю их всю жизнь. Эти рыбки живут пятьдесят лет, а иногда и до ста. – Ее улыбка слегка поблекла. – Дольше, чем прожила моя мать.
– Человек стал жить дольше золотых рыбок только в этом веке. Нам сообщили об этом в первый день в медшколе.
Уинтер серьезно кивнула и вернулась к кормлению рыбок, разговаривая с ними и заканчивая свою историю. О том, как гадкий утенок превратился в лебедя, как она всем нравилась и все тянулись к ней, когда она вела себя соответствующим образом, о том, что Жаклин умерла как раз тогда, когда они с матерью только-только начали сближаться, как она ждала отца и как рассталась со своими мечтами.
Рассказ закончился, и Марк узнал все – о ее страхах и тайнах, и кто она на самом деле. Уинтер замолчала, глядя на рыбок. Они выжидающе смотрели на нее, требуя еды, а она ждала, когда заговорит Марк. Может, он и не заговорит. Может быть, когда она наконец заставит себя посмотреть на него, его уже здесь и не будет.
Но пока еще он не ушел. Уинтер ощущала его магнетическое присутствие и жар чувственных голубых глаз, устремленных на нее. Марк двинулся позади Уинтер, и она задрожала, когда он нежно дотронулся до ее обнаженных плеч.
– Я не та, за кого ты меня принимал, да?
– Ты именно та, за кого я тебя принимал. – Одинокая и чувствительная, ранимая, добрая и любящая. Марк наклонился и поцеловал мягкую кожу у корней душистых шелковых прядей. И прошептал: – Именно та…
Уинтер с надеждой и мольбой ощутила его губы на своей коже, но окаменела, когда реальность обрушилась на нее и она услышала непроизнесенное слово «кроме».
– Кроме того, – быстро продолжал Марк между ободряющими поцелуями, – что хочу видеть тебя счастливой.
– Я счастлива. – «Сейчас. С тобой. Как никогда».
– И хочу, чтобы я оказался прав.
– Прав?
– Насчет того, что ты знаменитая актриса. Когда я наблюдал за тобой на свадьбе, я был в этом уверен.
– Марк…
– Милая! – «Как мы похожи». – На нас очень сильно и очень отрицательно повлияли наши отсутствующие отцы. Я слишком много времени потратил, занимаясь из-за него не тем, чем хотел, и ты делаешь то же самое. Ты стала актрисой задолго до того, как вообще узнала о Лоренсе Карлайле. Ты создала чудесные фантазии, и в какой-то момент не актерство, а он стал твоей целью. Когда твои фантазии рассыпались, ты отбросила и все остальное.
– Может быть, – чуть слышно проговорила она. Может быть.
– Тебе ведь не обязательно сниматься в кино. Займись театром. И тогда ты можешь никогда его не встретить.
– Я хочу сниматься в кино, – быстро произнесла Уинтер, и ее сердце стремительно забилось. «Я киноактриса. Я хочу сниматься в кино».
– Тогда снимайся в кино. – Марк тихо засмеялся. – Но мне казалось, что самое почтенное дело – театр, а телевидение и кино занимают второстепенное место.
– Это как с твоей стажировкой, Марк. Зависит от того, с кем разговариваешь.
– Ну и почему же кино – лучшее?
– Потому что кино – движущиеся картины – это как живопись, когда художник создает именно то, что хочет. Ты не побежишь в Лувр, чтобы посмотреть, не стала ли улыбка «Джоконды» более открытой, более сдержанной или более лукавой с тех пор, как ты видел ее в последний раз. Ты знаешь ее улыбку. Я плохо объясняю…
– Да нет, хорошо. Ретту всегда точно так же наплевать, а Скарлетт каждый раз с тем же всем известным решительным видом думает о завтрашнем дне.
– Да.
– Итак…
– Итак?
– Итак, это кино.
– Ты правда думаешь?..
– Думаю, это кино. – Марк обнял ее. – У меня есть еще кое-какие мысли, если хочешь их услышать.
– Давай.
Марк сел рядом с ней и посмотрел в серьезные нежные глаза.
– Мне кажется, что больше всех потерял он. Лоренс Карлайл так и не узнал радости знакомства с тобой.
– Марк. – Глаза Уинтер снова наполнились слезами, но она не пыталась их скрыть. – Спасибо тебе.
– Всегда пожалуйста. – Марк улыбнулся. – И еще мне кажется, я знаю, что не могу представить, как проведу эти десять дней без тебя.
– Но твои мама и сестры… Тебе надо поехать.
– А разве я непременно должен ехать один?
– Нет.
Длинная прядь черных волос прилипла к мокрой щеке, когда Уинтер помотала головой. Девушка подняла руку, чтобы убрать волосы, но Марк остановил ее и осторожно убрал их сам.
– Разве ты ничего не знаешь об инфекционных заболеваниях? – шутливо спросил он, многозначительно взглянув на нежные пальцы, которые до этого плескались в пруду и соприкасались со ртами голодных рыбок.
– О Марк. У Тотошки нет микробов!
– Уверен, у Тотошки нет, но все равно надо вымыть руки, не так ли, чтобы закончить заявления на стажировку, доесть копченые устрицы и…
Марку так и не удалось закончить список своих мыслей. Может, и к лучшему. Самой важной мыслью Марка была та, для которой он не мог предсказать будущего, по крайней мере будущего, сопровождаемого радостью и любовью, уже испытанными им.
«Уинтер Карлайл, я тебя люблю. Потому что пока мы будем вместе…
Пока мои мечты не уведут меня в Бостон, а твои не удержат тебя здесь».
Глава 7
– Неужели я собираюсь это сделать? – тихо спросила Уинтер, когда на следующее утро они с Марком ехали в Сан-Франциско.
Они ехали на север, прочь от перегруженных в час пик магистралей Лос-Анджелеса, и Марк заговорил о ее игре, побуждая продумать свои дальнейшие действия.
– Да. Если хочешь.
– Хочу.
– И?
– И думаю, что мне следует вернуться в университет и прослушать все курсы по драматическому искусству, от которых я отказалась. Не знаю, можно ли…
Марк подъехал к очередной бензоколонке.
– Ну так узнай. Позвони в университет.
– Прямо сейчас?
– А почему нет?
Через десять минут Уинтер вернулась в машину, сияя улыбкой.
– Я сказала, что только что окончила университет. А они сказали, что я могу зарегистрироваться на осенний семестр как особый студент!
– Звучит обнадеживающе. – Марк улыбнулся. – А как насчет проб на роли?
– Я больше не спешу, Марк.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104