С Кампо ты и сам справишься. Только не связывайся с крутыми мерзавцами, хорошо?
* * *
Стараясь сосредоточиться, Лео Фальконе читал бумаги из принесенной с собой папки. Он не хотел торопить события. Предать дело огласке значило насторожить тех, кого он хотел допросить, хотя, учитывая, насколько плохо в полицейском участке умеют хранить секреты, они, вероятно, уже и так все знают. Подобная пауза помогала ему также настроиться на работу после отпуска, проведенного в полном одиночестве в одном из фешенебельных отелей в Шри-Ланке. Он не встретил ни одного интересного собеседника и едва выносил присутствие других людей. Такая нудная и утомительная замена обычной рутины только раздражала. Он даже рад был вернуться за письменный стол, к сложному делу.
Однако сейчас его охватило довольно редкое чувство неуверенности в своих силах. К своему удивлению, во время долгого и скучного отпуска Фальконе остро почувствовал собственное одиночество. После развода прошло пять лет. За это время у него были женщины – привлекательные, интересные. Но ни одна из них не потрясла его настолько, чтобы он изменил традиции – ужин, кино и постель. Прошлой ночью, неожиданно для себя выпив целую бутылку чудесного, душистого и дорогого «Брунелло», он вдруг понял, что в его жизни были только две настоящие любовницы: его жена Мэри, англичанка, которая вернулась в Лондон, чтобы продолжать карьеру юриста, и женщина, из-за которой он и расстался с женой – Ракеле д'Амато.
Сейчас, при свете дня, лишь слегка затененного следами похмелья, он обнаружил любопытное совпадение. В Шри-Ланке он впервые за последние годы сознательно вспомнил этих двух женщин. А возвратившись в Италию, обнаружил, что они вновь вернулись в его жизнь. Мэри написала ему письмо, приглашая на свою свадьбу, которая должна была состояться в загородном доме в графстве Кент, – она собиралась выйти замуж за богатого английского юриста. Он нашел отговорку и отказался. «Наверное, – думал он, – она этого ожидала, а приглашение было сделано из чистой любезности, не больше». Его неверность глубоко ранила Мэри, а ее внезапный отъезд, без малейшей попытки примирения, причинил ему сильную боль, гораздо более сильную, чем он готов был признать. А может, эту боль причинила ему Ракеле д'Амато, которая покинула его с не меньшей решимостью, но гораздо менее учтиво, в тот самый момент, когда он стал свободен.
Он так и не простил себе того, что произошло. Не простил он и их. А теперь Мэри собиралась замуж, а Ракеле, которая была преуспевающим адвокатом, превратилась в следователя, успешно продвигавшегося по службе в ДИА – организации, с которой он должен был вскоре связаться благодаря Терезе Лупо.
Его чувства к ДИА не ограничивались тем недавним всплеском горечи, которую он испытал после происшествия, разрушившего карьеру Джанни Перони, тем более что оно не касалось реальной борьбы с преступностью. Они имели глубокие корни. В полицейском участке вряд ли можно было найти хотя бы одного сотрудника, который не слышал этой аббревиатуры и не испытывал при ее упоминании благоговейного трепета. С тех пор как личность мертвой девушки была установлена, избежать контакта с ДИА не представлялось возможным. Собственно говоря, он должен был это сделать в тот самый момент, когда понял, каких людей надо допросить.
Глядя на лежащую перед ним стопку бумаги, Фальконе пытался вспомнить, каким представлял это дело вначале. Шестнадцать лет назад он был простым детективом. Главным инспектором тогда являлся Филиппо Моска, человек старого закала, не особенно скрывавший свою дружбу с людьми, которых обычно избегали.
Об исчезновении Элеанор Джеймисон сообщили 19 марта, через два дня после того, как ее в последний раз видел приемный отец-американец. Ей только что исполнилось шестнадцать лет, она жила на Авентинском холме, на арендованной Верджилом Уоллисом вилле, с момента своего приезда из Нью-Йорка в прошлое Рождество. Девушка была англичанкой. Ее мать оставила Уоллиса за год до этого, прожив с ним в браке всего полгода. Фальконе так и не узнал, да и не смог бы узнать, почему женщина покончила с собой в Нью-Йорке через десять дней после исчезновения своей дочери.
Дело было весьма неприятным. Уоллис оказался довольно любопытным человеком – образованным чернокожим выходцем из гетто, манерами смахивавшим на профессора. Тогда ему было под пятьдесят, о своем бизнесе и прошлом он отзывался весьма неопределенно, свидетельские показания давал неохотно, о девушке, ее друзьях в городе и каких-то мотивах, которые могли бы подтолкнуть ее к бегству, ничего толком не рассказал. Он даже не смог внятно объяснить, почему заявил о ее исчезновении лишь через два дня, сославшись на важные встречи, заставившие его на это время уехать из города. Он неохотно отдал те немногие фотографии, которыми располагал, где была изображена молоденькая, наивная девушка, улыбчивая, очень хорошенькая, со светлыми волосами до плеч. А на ее плече, хорошо заметная на снимке, сделанном за день до исчезновения, виднелась любопытная татуировка, происхождение которой Уоллис объяснить не мог. На Фальконе она с первого взгляда произвела сильное впечатление. Это было время повального увлечения татуировками, их делали себе все рок-звезды и кинознаменитости. Однако здесь было нечто другое – древний иероглиф смотрелся довольно странно, больше напоминая товарный знак, нежели какую-то модную штучку.
Насколько они могли судить, это также было не слишком на нее похоже. По словам Уоллиса, Элеанор некоторое время путешествовала по Италии, затем прошла двухнедельный интенсивный курс итальянского языка в лингвистической школе возле Кампо. Это была умная девочка, на экзаменах она получила хорошие оценки и собиралась поступить в художественный колледж во Флоренции. Вне школы у нее было мало знакомых и, если верить Уоллису, никаких кавалеров, даже в прошлом. Из того, что смогла выяснить полиция, нельзя было понять причину ее внезапного исчезновения. По словам ее отчима, в девять часов утра семнадцатого марта она отправилась на занятия на своем мотороллере, а назад так и не вернулась.
Уже через два дня группу Моски охватило то отвратительное чувство беспомощности, которое обычно возникает при расследовании дел о похищениях. Никто не видел Элеанор по пути в город. Показанная по телевидению реконструкция ее последнего маршрута по городу не дала никаких результатов. Она словно внезапно исчезла с лица земли.
Фальконе хотелось ругаться матом, поскольку уже с самого начала это дело дурно пахло, а очень скоро ему намекнули, в чем тут проблема. На третье утро Моска отвел его в сторону и по секрету рассказал о том, что слышал прошлым вечером от своего приятеля из министерства иностранных дел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102
* * *
Стараясь сосредоточиться, Лео Фальконе читал бумаги из принесенной с собой папки. Он не хотел торопить события. Предать дело огласке значило насторожить тех, кого он хотел допросить, хотя, учитывая, насколько плохо в полицейском участке умеют хранить секреты, они, вероятно, уже и так все знают. Подобная пауза помогала ему также настроиться на работу после отпуска, проведенного в полном одиночестве в одном из фешенебельных отелей в Шри-Ланке. Он не встретил ни одного интересного собеседника и едва выносил присутствие других людей. Такая нудная и утомительная замена обычной рутины только раздражала. Он даже рад был вернуться за письменный стол, к сложному делу.
Однако сейчас его охватило довольно редкое чувство неуверенности в своих силах. К своему удивлению, во время долгого и скучного отпуска Фальконе остро почувствовал собственное одиночество. После развода прошло пять лет. За это время у него были женщины – привлекательные, интересные. Но ни одна из них не потрясла его настолько, чтобы он изменил традиции – ужин, кино и постель. Прошлой ночью, неожиданно для себя выпив целую бутылку чудесного, душистого и дорогого «Брунелло», он вдруг понял, что в его жизни были только две настоящие любовницы: его жена Мэри, англичанка, которая вернулась в Лондон, чтобы продолжать карьеру юриста, и женщина, из-за которой он и расстался с женой – Ракеле д'Амато.
Сейчас, при свете дня, лишь слегка затененного следами похмелья, он обнаружил любопытное совпадение. В Шри-Ланке он впервые за последние годы сознательно вспомнил этих двух женщин. А возвратившись в Италию, обнаружил, что они вновь вернулись в его жизнь. Мэри написала ему письмо, приглашая на свою свадьбу, которая должна была состояться в загородном доме в графстве Кент, – она собиралась выйти замуж за богатого английского юриста. Он нашел отговорку и отказался. «Наверное, – думал он, – она этого ожидала, а приглашение было сделано из чистой любезности, не больше». Его неверность глубоко ранила Мэри, а ее внезапный отъезд, без малейшей попытки примирения, причинил ему сильную боль, гораздо более сильную, чем он готов был признать. А может, эту боль причинила ему Ракеле д'Амато, которая покинула его с не меньшей решимостью, но гораздо менее учтиво, в тот самый момент, когда он стал свободен.
Он так и не простил себе того, что произошло. Не простил он и их. А теперь Мэри собиралась замуж, а Ракеле, которая была преуспевающим адвокатом, превратилась в следователя, успешно продвигавшегося по службе в ДИА – организации, с которой он должен был вскоре связаться благодаря Терезе Лупо.
Его чувства к ДИА не ограничивались тем недавним всплеском горечи, которую он испытал после происшествия, разрушившего карьеру Джанни Перони, тем более что оно не касалось реальной борьбы с преступностью. Они имели глубокие корни. В полицейском участке вряд ли можно было найти хотя бы одного сотрудника, который не слышал этой аббревиатуры и не испытывал при ее упоминании благоговейного трепета. С тех пор как личность мертвой девушки была установлена, избежать контакта с ДИА не представлялось возможным. Собственно говоря, он должен был это сделать в тот самый момент, когда понял, каких людей надо допросить.
Глядя на лежащую перед ним стопку бумаги, Фальконе пытался вспомнить, каким представлял это дело вначале. Шестнадцать лет назад он был простым детективом. Главным инспектором тогда являлся Филиппо Моска, человек старого закала, не особенно скрывавший свою дружбу с людьми, которых обычно избегали.
Об исчезновении Элеанор Джеймисон сообщили 19 марта, через два дня после того, как ее в последний раз видел приемный отец-американец. Ей только что исполнилось шестнадцать лет, она жила на Авентинском холме, на арендованной Верджилом Уоллисом вилле, с момента своего приезда из Нью-Йорка в прошлое Рождество. Девушка была англичанкой. Ее мать оставила Уоллиса за год до этого, прожив с ним в браке всего полгода. Фальконе так и не узнал, да и не смог бы узнать, почему женщина покончила с собой в Нью-Йорке через десять дней после исчезновения своей дочери.
Дело было весьма неприятным. Уоллис оказался довольно любопытным человеком – образованным чернокожим выходцем из гетто, манерами смахивавшим на профессора. Тогда ему было под пятьдесят, о своем бизнесе и прошлом он отзывался весьма неопределенно, свидетельские показания давал неохотно, о девушке, ее друзьях в городе и каких-то мотивах, которые могли бы подтолкнуть ее к бегству, ничего толком не рассказал. Он даже не смог внятно объяснить, почему заявил о ее исчезновении лишь через два дня, сославшись на важные встречи, заставившие его на это время уехать из города. Он неохотно отдал те немногие фотографии, которыми располагал, где была изображена молоденькая, наивная девушка, улыбчивая, очень хорошенькая, со светлыми волосами до плеч. А на ее плече, хорошо заметная на снимке, сделанном за день до исчезновения, виднелась любопытная татуировка, происхождение которой Уоллис объяснить не мог. На Фальконе она с первого взгляда произвела сильное впечатление. Это было время повального увлечения татуировками, их делали себе все рок-звезды и кинознаменитости. Однако здесь было нечто другое – древний иероглиф смотрелся довольно странно, больше напоминая товарный знак, нежели какую-то модную штучку.
Насколько они могли судить, это также было не слишком на нее похоже. По словам Уоллиса, Элеанор некоторое время путешествовала по Италии, затем прошла двухнедельный интенсивный курс итальянского языка в лингвистической школе возле Кампо. Это была умная девочка, на экзаменах она получила хорошие оценки и собиралась поступить в художественный колледж во Флоренции. Вне школы у нее было мало знакомых и, если верить Уоллису, никаких кавалеров, даже в прошлом. Из того, что смогла выяснить полиция, нельзя было понять причину ее внезапного исчезновения. По словам ее отчима, в девять часов утра семнадцатого марта она отправилась на занятия на своем мотороллере, а назад так и не вернулась.
Уже через два дня группу Моски охватило то отвратительное чувство беспомощности, которое обычно возникает при расследовании дел о похищениях. Никто не видел Элеанор по пути в город. Показанная по телевидению реконструкция ее последнего маршрута по городу не дала никаких результатов. Она словно внезапно исчезла с лица земли.
Фальконе хотелось ругаться матом, поскольку уже с самого начала это дело дурно пахло, а очень скоро ему намекнули, в чем тут проблема. На третье утро Моска отвел его в сторону и по секрету рассказал о том, что слышал прошлым вечером от своего приятеля из министерства иностранных дел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102