У себя в «нравах» мы считали, что нам сильно не повезло. Это не так, Тони. И знаешь почему?
Больной ничего не ответил.
– В «нравах», – продолжал Перони, – мы знали, что имеем дело только с дерьмом. Единственный вопрос заключался в том, насколько оно плохое и сколько пристанет к нам по дороге. – Он махнул рукой в сторону Косты. – У этих ребят такой привилегии нет. До того как докажут обратное, они стараются считать всех невиновными. Поверь мне – это сильно мешает. К счастью, я так и не научился подобному трюку.
– Если бы ты придерживал хрен в штанах, тебе бы это не понадобилось, – возразил Мартелли.
Перони скривился. Он действительно не любил этого человека.
– Я говорю себе то же самое. Но с чего это у нас пошел такой разговор, Тони? Мы пришли сюда, чтобы выразить свои соболезнования. Мы оба знали Барбару и любили ее. Мы в шоке из-за того, что случилось. Так к чему нам ругаться? Ты и сам хочешь получить ответы на те же вопросы, что и мы.
Мартелли одолел жестокий приступ кашля – резкого, сухого. Должно быть, это было больно. Отдышавшись, он хрипло прошептал:
– Вчера вечером я сказал все, что знал. Неужели вы не можете оставить несчастного отца наедине со своими мыслями?
Придвинув к себе стоявший рядом с Мартелли стул, Перони сел, бросил на Косту взгляд, говоривший: «Смотри, что теперь будет», и закурил сигарету.
– Ты прав. Все этот козел Фальконе. Он давит и давит.
– Я помню его, – фыркнул Мартелли. – Он никогда не был таким уж отличным работником. И как только он стал инспектором? Неужто больше не осталось толковых людей?
– Немножко есть, – ответил Перони. – Совсем немного. Как ты себя чувствуешь? О тебе все еще спрашивают.
– Не надо гнать мне туфту. До вчерашнего вечера ко мне из полицейского участка много месяцев никто не приходил. А теперь дверной звонок звенит не переставая.
Перони пожал плечами и уставился в стену.
– Когда вы вышли на пенсию, синьор Мартелли? – спросил Коста.
– Шесть лет назад. Один придурок, с которым я работал, пожаловался на мой кашель. А дальше, как вы понимаете, мне сделали рентген и отправили в госпиталь. Отпуск в связи с лечением. Обязательный выход на пенсию.
– Он оказал вам услугу, – заметил Коста. – Мой отец умер от рака. Чем раньше его выявишь...
– Услугу? – уставился на него Мартелли. – Ты так это называешь?
– Да.
– Ну, вот я сижу здесь. Кашляю, чувствую себя отвратительно. Волосы выпадают, кишки взбунтовались. Ничего себе услуга! А ведь я мог бы проработать еще несколько лет. Я мог бы что-то делать. А потом... потом ко мне приставили бы какого-нибудь глупого мальчишку, который не отличит левой руки от правой, и я бы напоролся с ним на одного из тех милых иммигрантов, с кем мы работали в Термини по наркотикам. С ножами, пушками и прочим дерьмом, о которых мы не имели понятия до тех пор, пока они не появились. Я вовсе не собирался выходить на пенсию!
Его мучила жалость к самому себе. Они пришли сюда поговорить о смерти его дочери, но Тони Мартелли думает только о себе, о том, как все случившееся отразится на его собственной ранимой личности. Коста попытался воскресить в памяти образ Барбары Мартелли и не смог этого сделать. В ней было что-то неуловимое, какая-то отчужденность, скрывающаяся под маской дружелюбия. Возможно, это тоже была игра – вроде шоу, которое она разыгрывала, изображая из себя товарища по работе. В этой громадной квартире и в голове ее отца таятся ответы на некоторые из подобных вопросов. Он понимал, что выудить их будет не так-то легко. В свое время Тони Мартелли сумел отвертеться от нескольких серьезных обвинений в коррупции и получить полную пенсию. Подобные люди не говорят правду просто так, за здорово живешь.
– Так вы с Барбарой должны были работать вместе? – спросил Коста.
– Это зависит от того, что ты понимаешь под словом «вместе». Я работал в основном в «нравах» и по наркотикам. Она – в дорожной полиции. Мы встречались в коридорах, говорили друг другу «привет». Мы не говорили о делах – если вы это имеете в виду. Хороший полицейский оставляет свои проблемы на работе. Возможно, ты еще не в том возрасте, когда это понимают.
– Вы радовались, что она поступила на службу?
Он нервно заерзал.
– Ну да, в то время радовался. А почему бы и нет?
– А кто взял ее на работу, Тони? – спросил Перони.
– Не помню.
Перони задумчиво почесал затылок.
– Один из тех нечистых на руку парней, которые тебе так нравились, да? Как звали того идиота, твоего кореша? Это ведь он несколько лет назад получил срок за то, что брал деньги у Нери? Кажется, Филиппо Моска?
– Я не обязан выслушивать эту чушь! – просвистел Мартелли.
Улыбнувшись, Перони нагнулся и похлопал его по костлявому колену:
– В том-то и беда, Тони. Самое неприятное, что придется.
– А где ее мать? Она знает? – поинтересовался Коста.
– Она у себя дома, на Сицилии. Конечно, знает. – Потухшие глаза Мартелли пристально смотрели на него. – На Сицилии ведь есть и телевидение, и газеты. Как же ей не знать?
– Ты должен позвонить ей, Тони, – сказал Перони. – Иногда нужно делать подобные вещи.
Худой, как у скелета, палец ткнулся в лицо полицейскому:
– Не учи меня, что делать! Не лезь, куда тебя не просят. Эта женщина бросила меня без всякой причины. Пусть хоть сгниет в аду – меня это нисколько не заботит.
Его реакция привела Перони в восторг.
– Она ведь ушла примерно в то время, когда Барбара поступила на службу? Здесь есть какая-то связь?
– Да пошел ты!
Его снедала отнюдь не скорбь. Это был гнев и, возможно, страх.
– Мы можем что-нибудь для вас сделать? – спросил Коста. – Помочь с похоронами?
Мартелли не отрывал взгляд от ковра.
– Ничего.
– Вам совершенно нечего нам сказать?
Он не ответил.
Откинувшись на спинку стула, Перони закрыл глаза.
– Какая чудесная квартира! Жаль, что мне такие не по карману. Знаешь, я просто сидел бы здесь весь день, курил и думал. У тебя есть какая-нибудь еда, Тони? Хочешь, я пошлю парня чего-нибудь принести, пока ты снова обретешь дар речи? Пиво? Пиццу?
Мартелли покачал головой.
– Господи, ведь ей было тридцать три года! Совсем взрослая женщина. Думаешь, она что-нибудь мне рассказывала? Да ничего подобного. После службы приходила сюда примерно в три тридцать. Немного спустя раздавался звонок, она надевала этот свой кожаный костюм и уезжала. Большой привет! Может, она просто так развлекалась, может, с кем-то встречалась, – я не знаю.
– Она ничего не говорила? – спросил Коста.
Мартелли посмотрел на Перони:
– Откуда ты его выкопал? Он что, сразу после школы? – Худой палец указал на Косту. – Если бы она что-нибудь говорила, я бы об этом упомянул. Я бы не справился с работой, которой ты будто бы занимаешься, если бы не знал, как делаются дела.
– Ну конечно, – кивнул Коста и снова подумал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102
Больной ничего не ответил.
– В «нравах», – продолжал Перони, – мы знали, что имеем дело только с дерьмом. Единственный вопрос заключался в том, насколько оно плохое и сколько пристанет к нам по дороге. – Он махнул рукой в сторону Косты. – У этих ребят такой привилегии нет. До того как докажут обратное, они стараются считать всех невиновными. Поверь мне – это сильно мешает. К счастью, я так и не научился подобному трюку.
– Если бы ты придерживал хрен в штанах, тебе бы это не понадобилось, – возразил Мартелли.
Перони скривился. Он действительно не любил этого человека.
– Я говорю себе то же самое. Но с чего это у нас пошел такой разговор, Тони? Мы пришли сюда, чтобы выразить свои соболезнования. Мы оба знали Барбару и любили ее. Мы в шоке из-за того, что случилось. Так к чему нам ругаться? Ты и сам хочешь получить ответы на те же вопросы, что и мы.
Мартелли одолел жестокий приступ кашля – резкого, сухого. Должно быть, это было больно. Отдышавшись, он хрипло прошептал:
– Вчера вечером я сказал все, что знал. Неужели вы не можете оставить несчастного отца наедине со своими мыслями?
Придвинув к себе стоявший рядом с Мартелли стул, Перони сел, бросил на Косту взгляд, говоривший: «Смотри, что теперь будет», и закурил сигарету.
– Ты прав. Все этот козел Фальконе. Он давит и давит.
– Я помню его, – фыркнул Мартелли. – Он никогда не был таким уж отличным работником. И как только он стал инспектором? Неужто больше не осталось толковых людей?
– Немножко есть, – ответил Перони. – Совсем немного. Как ты себя чувствуешь? О тебе все еще спрашивают.
– Не надо гнать мне туфту. До вчерашнего вечера ко мне из полицейского участка много месяцев никто не приходил. А теперь дверной звонок звенит не переставая.
Перони пожал плечами и уставился в стену.
– Когда вы вышли на пенсию, синьор Мартелли? – спросил Коста.
– Шесть лет назад. Один придурок, с которым я работал, пожаловался на мой кашель. А дальше, как вы понимаете, мне сделали рентген и отправили в госпиталь. Отпуск в связи с лечением. Обязательный выход на пенсию.
– Он оказал вам услугу, – заметил Коста. – Мой отец умер от рака. Чем раньше его выявишь...
– Услугу? – уставился на него Мартелли. – Ты так это называешь?
– Да.
– Ну, вот я сижу здесь. Кашляю, чувствую себя отвратительно. Волосы выпадают, кишки взбунтовались. Ничего себе услуга! А ведь я мог бы проработать еще несколько лет. Я мог бы что-то делать. А потом... потом ко мне приставили бы какого-нибудь глупого мальчишку, который не отличит левой руки от правой, и я бы напоролся с ним на одного из тех милых иммигрантов, с кем мы работали в Термини по наркотикам. С ножами, пушками и прочим дерьмом, о которых мы не имели понятия до тех пор, пока они не появились. Я вовсе не собирался выходить на пенсию!
Его мучила жалость к самому себе. Они пришли сюда поговорить о смерти его дочери, но Тони Мартелли думает только о себе, о том, как все случившееся отразится на его собственной ранимой личности. Коста попытался воскресить в памяти образ Барбары Мартелли и не смог этого сделать. В ней было что-то неуловимое, какая-то отчужденность, скрывающаяся под маской дружелюбия. Возможно, это тоже была игра – вроде шоу, которое она разыгрывала, изображая из себя товарища по работе. В этой громадной квартире и в голове ее отца таятся ответы на некоторые из подобных вопросов. Он понимал, что выудить их будет не так-то легко. В свое время Тони Мартелли сумел отвертеться от нескольких серьезных обвинений в коррупции и получить полную пенсию. Подобные люди не говорят правду просто так, за здорово живешь.
– Так вы с Барбарой должны были работать вместе? – спросил Коста.
– Это зависит от того, что ты понимаешь под словом «вместе». Я работал в основном в «нравах» и по наркотикам. Она – в дорожной полиции. Мы встречались в коридорах, говорили друг другу «привет». Мы не говорили о делах – если вы это имеете в виду. Хороший полицейский оставляет свои проблемы на работе. Возможно, ты еще не в том возрасте, когда это понимают.
– Вы радовались, что она поступила на службу?
Он нервно заерзал.
– Ну да, в то время радовался. А почему бы и нет?
– А кто взял ее на работу, Тони? – спросил Перони.
– Не помню.
Перони задумчиво почесал затылок.
– Один из тех нечистых на руку парней, которые тебе так нравились, да? Как звали того идиота, твоего кореша? Это ведь он несколько лет назад получил срок за то, что брал деньги у Нери? Кажется, Филиппо Моска?
– Я не обязан выслушивать эту чушь! – просвистел Мартелли.
Улыбнувшись, Перони нагнулся и похлопал его по костлявому колену:
– В том-то и беда, Тони. Самое неприятное, что придется.
– А где ее мать? Она знает? – поинтересовался Коста.
– Она у себя дома, на Сицилии. Конечно, знает. – Потухшие глаза Мартелли пристально смотрели на него. – На Сицилии ведь есть и телевидение, и газеты. Как же ей не знать?
– Ты должен позвонить ей, Тони, – сказал Перони. – Иногда нужно делать подобные вещи.
Худой, как у скелета, палец ткнулся в лицо полицейскому:
– Не учи меня, что делать! Не лезь, куда тебя не просят. Эта женщина бросила меня без всякой причины. Пусть хоть сгниет в аду – меня это нисколько не заботит.
Его реакция привела Перони в восторг.
– Она ведь ушла примерно в то время, когда Барбара поступила на службу? Здесь есть какая-то связь?
– Да пошел ты!
Его снедала отнюдь не скорбь. Это был гнев и, возможно, страх.
– Мы можем что-нибудь для вас сделать? – спросил Коста. – Помочь с похоронами?
Мартелли не отрывал взгляд от ковра.
– Ничего.
– Вам совершенно нечего нам сказать?
Он не ответил.
Откинувшись на спинку стула, Перони закрыл глаза.
– Какая чудесная квартира! Жаль, что мне такие не по карману. Знаешь, я просто сидел бы здесь весь день, курил и думал. У тебя есть какая-нибудь еда, Тони? Хочешь, я пошлю парня чего-нибудь принести, пока ты снова обретешь дар речи? Пиво? Пиццу?
Мартелли покачал головой.
– Господи, ведь ей было тридцать три года! Совсем взрослая женщина. Думаешь, она что-нибудь мне рассказывала? Да ничего подобного. После службы приходила сюда примерно в три тридцать. Немного спустя раздавался звонок, она надевала этот свой кожаный костюм и уезжала. Большой привет! Может, она просто так развлекалась, может, с кем-то встречалась, – я не знаю.
– Она ничего не говорила? – спросил Коста.
Мартелли посмотрел на Перони:
– Откуда ты его выкопал? Он что, сразу после школы? – Худой палец указал на Косту. – Если бы она что-нибудь говорила, я бы об этом упомянул. Я бы не справился с работой, которой ты будто бы занимаешься, если бы не знал, как делаются дела.
– Ну конечно, – кивнул Коста и снова подумал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102