– К черту Аделе! Ты чуть меня не убил! И ты этого хотел!
Нери сделал еще один шаг, еще шире раскрыл объятия и обнял сына, властно подавляя его своим присутствием. Мики не вспомнил, когда они в последний раз вот так обнимались, но твердо знал, что это было плохое время.
– Не надо так шуметь, – прошептал старик. – Своими криками ты мертвого поднимешь.
– Ты...
Большие руки Нери крепко прижимали его к громадной туше.
– Я был плохим отцом. Я это знаю. У тебя есть все основания на меня злиться.
– Нуда...
– Помолчи, – оборвал Нери. – Сейчас я говорю. Я плохо тебя воспитывал, Мики. Слишком долго оставлял тебя с этой сукой – твоей матерью. А когда ты не был с ней, я должен был проводить с тобой больше времени.
– Да, конечно...
– Тсс! – Нери приложил палец к его губам. – Слушай!
Мики недовольно надул губы и сразу стал похож на десятилетнего мальчика. Эмилио Нери едва не засмеялся.
– Есть много вещей, которым я тебя не учил. Например, когда нужно быть чуточку честным. Такие, как мы, должны хорошо это знать. Иногда это важнее всего.
Глядя на развешанные по стенам фотографии, он повернул к ним голову Мики – так, чтобы тот мог их видеть.
– А ведь она была симпатичной девочкой, эта его падчерица. Ты ничего не хочешь рассказать о ней своему отцу, а? И еще кое о чем. Обо всех этих играх на стороне. Господи...
– Нет. Мне нечего тебе сказать, – покачал головой Мики.
– Ты думаешь, Верджил Уоллис хочет услышать именно это? Он не поверил в ерунду с выкупом, Мики. Его нисколько не волнует, с кем ты сейчас путаешься и что с ними делаешь. Он хочет выяснить, почему мы столько лет его обманывали. Ему нужны ответы. И когда я думаю об этом, мне приходится быть честным с самим собой. Возможно, он это заслужил.
Его вонючий стариковский рот почти прижимался к лицу Мики Нери.
– Так ты скажешь ему, сынок?
– Я ничего не сделал!
– Мики, Мики! – ласково улыбнулся Нери. – Ты трахал ее на Сицилии. Пусть я был плохим отцом, но об этом я знал. И ты трахал ее так хорошо, что к тому моменту, когда мы сюда вернулись, она уже носила твоего маленького ублюдка. Ты сам сказал мне, когда я выбил это из тебя. Помнишь?
Мики не смел смотреть ему в глаза. Он ведь считал, что все это осталось в прошлом.
Нери по-прежнему смотрел на ее фотографию:
– Что за девочка! Милая как ангел, но удивительно глупая. Такая же глупая, как ты, но по-другому. Я-то знаю, почему ты не утруждал себя резинкой. Сомневаюсь, что ты используешь их даже сейчас со своими африканскими шлюхами. Но вот она... Подозреваю, что она просто была не в курсе. Скажи мне – тогда, на Сицилии, с ней это было впервые?
– Ага, – промямлил Мики.
– Тогда это имеет смысл. Когда она сообщила, что тебе есть о чем беспокоиться? Я имею в виду Верджила... с ним лучше не ссориться.
– Я давно уже тебе говорил – я не у... у...
Совсем как в детстве – он опять начинает заикаться.
– Ты не у... у?..
– У...бивал ее.
Старик убрал руки и строго посмотрел на сына:
– Может, и нет. Но знаешь что? После стольких лет я даже не уверен, имеет ли это какое-то значение.
Эмилио Нери мягко положил руку ему на затылок и погладил мягкие волосы, сожалея, что они такие светлые. В глазах Мики стояли слезы.
– Не плачь, сынок, – сказал Нери и резко пригнул его голову к старому столу.
Достав липкую ленту, он первым делом заклеил рот Мики, затем его глаза. Он связал ему руки, двинул по ногам так, чтобы тот плюхнулся на ближайший стул, и туго привязал к спинке, обмотав вокруг груди веревку.
– У тебя еще будет время, чтобы поплакать.
Эмилио Нери полюбовался на свое творение.
– Ты слышишь, Аделе? – прорычал он в темноту. – Для этого будет полно времени. Ты меня слышишь?
* * *
Два временных отрезка слились в один, и в каждом из них Ник идет впереди, смотрит, прижимаясь к стенам, прячась в тени, Миранда стоит за ним и шепчет, шепчет. Ее слова и образы сливаются в его голове в единое целое. В одной из комнат горит свет. Они крадутся к двери и смотрят внутрь. Где-то в глубине его сознания загорается тревожный огонек. Снимки, которые он видел в кабинете Фальконе, снова всплывают в больной голове, на сей раз они совершенно реальны. Толстая белая фигура, абсолютно голая, ворочается в постели, впиваясь в нечто неразличимое. В воздухе пахнет наркотиками. Возле стола валяется использованный шприц. На полу лежат одежда из мешковины и гирлянды цветов, сброшенные, словно старая кожа.
Мужчина пыхтит, как свинья. Лежащая под ним девушка пронзительно кричит – от боли, думает Коста, от отвращения. Неужели у нее это впервые? В промозглой подземной камере, воняющей плесенью и затхлой водой? В потных объятиях пожилого мужчины, принесшего с собой цветы и забытье на кончике иглы?
– Ты видишь, кто она? – спрашивает Миранда.
– Нет, – не глядя, отвечает он.
– Ты должен это знать, Ник.
Он идет дальше, а она следует за ним и говорит, говорит, и в глубине пульсирующей толщи камня открывается еще одна камера, чуть лучше освещенная. И опять крики боли и девичий плач.
– Смотри, – говорит она.
Коста прислоняется к грязной стене. Ему трудно дышать. Собственное тело кажется диковинной, вышедшей из-под контроля машиной. К своему ужасу, он возбуждается. Видя это, она касается его паха.
– Иногда мы становимся животными.
– Нет, – отвечает он. – Только когда это себе позволяем.
И тут снова звучит знакомый голос:
– Смотри, козел, смотри и учись.
Скрытая в тени фигура терзает сзади девушку, которая сидит, оседлав спинку большого кресла, повернув к ним лицо. Руками она держит себя за ноги, и Ник сразу вспоминает невинную детскую игру – тачка, тачка!
В глазах Элеанор Джеймисон стоят слезы. Сквозь годы она смотрит на них умоляющим взглядом. В голове Ника Косты звенят два голоса – один юный и невинный, другой старый и всезнающий.
Мужчина увеличивает темп, входя в нее с грубой, чудовищной силой. Она кричит от боли. Она умоляет Ника вмешаться.
– Это всего лишь сон, детка, никто не может изменить прошлое, – ворчит старый голос.
И тут он слышит ее крик:
– Я скажу, я скажу, я скажу!
Ничего не меняется – даже ритм движений пыхтящего мужчины.
Он входит в нее еще глубже. Кресло подается вперед, и его лицо в маске попадает в полосу света – кривое, отвратительное.
Ник старается не смотреть, но маска пялится на него пустыми черными глазницами, старческий голос смеется:
– Смотри, козел, смотри.
А в углу, в темноте, таится еще одна пара блестящих юных глаз, испуганных, не желающих выдавать свое присутствие.
* * *
Аделе Нери вышла на Черки тем же путем, что и вошла, – через главный вход, где Нери оставил своих людей. Немного поморгав на солнце, она небрежно стряхнула со своего черного кашемирового пальто приставшую к нему паутину. Бруно Буччи и его люди стояли в тени рядом с покосившейся надписью «Вход воспрещен».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102