проблема разрешилась. — Я несколько дней без машины обойдусь. До вторника, во всяком случае. В понедельник поеду на автобусе.
— Нет. Питеру нужен и ты тоже. Он умолял меня... нас обоих...
— Почему? — спросил я, но она уже снова бросилась наверх и не ответила.
«Мне это не нравится!» — резко подумал я. Что бы там ни случилось, Сара знала, что мне это не понравится и что все мои инстинкты восстанут против того, чтобы вмешиваться в это дело. Я неохотно последовал за нею наверх и увидел, что она уже складывает на кровать вещи и зубную пасту.
— У Донны ведь есть родители, разве не так? — спросил я. — И у Питера тоже. Так что, если действительно произошло что-то ужасное, зачем, во имя всего святого, им понадобились мы?
— Они наши друзья! — Сара металась по комнате, захлебываясь слезами и роняя вещи. Это было нечто большее, чем просто сострадание. Во всем этом чувствовалось какое-то сумасбродство, что выбивало меня из колеи и отталкивало.
— Ты знаешь, — сказал я, — вряд ли дружба имеет право требовать от человека, чтобы он очертя голову летел в Норидж, усталый, голодный, вдобавок не зная, что к чему. Я не поеду.
Сара, казалось, не слышала. Лихорадочные сборы продолжались, а бурные рыдания перешли в ровный моросящий дождик.
Когда-то у нас было много друзей, но сейчас остались только Питер и Донна, несмотря на то, что они жили уже не в пяти милях от нас и к ним нельзя было заходить по четвергам поиграть в теннис. Все прочие наши друзья, которые были у нас до и после брака, либо разъехались, либо переженились и обзавелись детьми. Только у Питера с Донной, как и у нас, детей не было. Только они никогда не разговаривали о детях — и потому Сара была в состоянии общаться с ними.
Они с Донной долго жили в одной квартире. Мы с Питером впервые встретились в качестве их будущих мужей и сдружились достаточно крепко, чтобы эта дружба смогла пережить их переезд в Норидж, хотя теперь ее проявления ограничивались чаще поздравительными открытками и телефонными звонками, чем взаимными визитами. Однажды мы провели вместе отпуск на катере, на каналах.
«Надо опять пойти на каналы на будущий год», — говорили мы, но что-то все никак не получалось.
— Что, Донна больна? — спросил я.
— Нет...
— Не поеду!
Дождик утих. Сара остановилась, глядя на беспорядок. Глаза у нее покраснели, в руках была скомканная ночная рубашка. Она уставилась на бледно-зеленую тряпку, защищавшую ее от холода одинокой постели, и ее наконец прорвало:
— Донну арестовали.
— Арестовали — Донну?
Я был ошеломлен. Донна была тихая, как мышка. Организованная. Мягкая.
Вечно извиняется. Трудно себе представить, чтобы у Донны могли быть неприятности с полицией.
— Сейчас она дома, — сказала Сара. — Она... Питер говорит, она близка к самоубийству. Он говорит, что не может с ней справиться! — Она постепенно говорила все громче. — Он говорит, что ему нужны мы... сейчас!
Сию минуту! Он не знает, что делать! Он говорит, что, кроме нас, никто не поможет...
Она снова расплакалась. Ну, что бы там ни было, а это уже слишком!
— Что сделала Донна? — медленно спросил я.
— Она поехала в магазин, — выдавила Сара, — и украла... украла...
— О Гос-споди! — сказал я. — Это, конечно, ужасно для них, но ведь тысячи людей воруют в магазинах. Стоило шум поднимать!
— Ты не слушаешь! — крикнула Сара. — Ну почему ты никогда не слушаешь?!
— Я...
— Она украла ребенка!
Глава 2
Мы ехали в Норидж.
Сара была права. Причина визита мне не нравилась. Мне ужасно не хотелось ввязываться в ситуацию, чреватую накалом эмоций, где ничего толкового сделать было нельзя. Мое расположение к Питеру и Донне до такого не доходило. К Питеру — еще куда ни шло, но к Донне — ни в коем случае.
И в то же время, когда я думал о могущественной силе, подтолкнувшей бедную девочку к такому поступку, мне приходило в голову, что незримый мир, возможно, не ограничивается электромагнитными волнами. В конце концов, каждая живая клетка создает свое собственное электрическое поле, а клетки мозга в особенности. Если бы тягу к похищению младенцев можно было сравнить с потенциалом грозы, мне было бы как-то легче.
Сара почти всю дорогу молча сидела рядом со мной, приходя в себя и готовясь. И лишь однажды она высказала вслух то, что было на уме у нас обоих:
— Я могла бы быть на ее месте.
— Нет, — сказал я.
— Ты не знаешь, каково это...
Крыть было нечем. Действительно, я не мог этого знать. Наверное, надо было родиться женщиной, притом женщиной, которая не может иметь детей. За эти годы мне раз пятьдесят говорили, что я не знаю, каково это, говорили разным тоном, от горестного до презрительного, и сейчас я так же не знал, что на это можно ответить, как и тогда, когда услышал это в первый раз.
В мае долго не темнеет, поэтому вести машину было легче, чем обычно, хотя выезжать из Лондона на север вечером в пятницу, когда вся столица стремится за город, — это всегда настоящее мучение.
И в дальнем конце этого пути нас ожидал чистенький новый домик, похожий на коробку, с большими бесформенными окнами, занавешенными тюлем, и аккуратным прямоугольным газоном у входа. Яркий коттедж, ничем не выделяющийся из ряда других таких же. Гордое доказательство того, что Питер достиг определенного уровня благосостояния и рассчитывает на дальнейшее улучшение.
Я прекрасно понимал такой образ жизни и не видел в этом ничего дурного.
Вильям бы здесь задохнулся.
Тюлевые занавески не позволяли видеть, что творится внутри. А внутри все было так, как я ожидал; а в некоторых отношениях даже хуже.
В гостиной, обычно безупречно чистой, было неприбрано, на всех столах и столиках красовались немытые чашки и кружки, оставляющие после себя мокрые круги, и повсюду были разбросаны тряпки и какие-то бумаги. Видимо, это были следы пребывания официальных лиц, в течение двух дней не оставлявших своим вниманием этот дом.
У Питера запали глаза, и говорил он шепотом, словно в доме был покойник. Возможно, для них с Донной произошедшее действительно было хуже смерти. Донна молча сидела, сжавшись в комок, в углу большого зеленого дивана, стоявшего в гостиной. Сара порывисто метнулась к ней и горячо, я бы даже сказал, неистово обняла, но Донна никак не среагировала.
— Она не говорит... и не ест... — беспомощно сообщил Питер.
— И в туалет не ходит?
— Что-о?
Сара уставилась на меня с гневным укором, но я кротко пояснил:
— Если она при нужде ходит в туалет, значит, все не так уж плохо.
Это так естественно...
— Н-нет, — безвольно ответил Питер, — в туалет она ходит.
— Ну тогда ладно.
Сара, очевидно, решила, что это очередной пример моего так называемого бессердечия. Ничего подобного: я просто хотел успокоить Питера. Я спросил Питера, что все-таки произошло, но он не хотел рассказывать в присутствии Донны, поэтому мы ушли на кухню.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
— Нет. Питеру нужен и ты тоже. Он умолял меня... нас обоих...
— Почему? — спросил я, но она уже снова бросилась наверх и не ответила.
«Мне это не нравится!» — резко подумал я. Что бы там ни случилось, Сара знала, что мне это не понравится и что все мои инстинкты восстанут против того, чтобы вмешиваться в это дело. Я неохотно последовал за нею наверх и увидел, что она уже складывает на кровать вещи и зубную пасту.
— У Донны ведь есть родители, разве не так? — спросил я. — И у Питера тоже. Так что, если действительно произошло что-то ужасное, зачем, во имя всего святого, им понадобились мы?
— Они наши друзья! — Сара металась по комнате, захлебываясь слезами и роняя вещи. Это было нечто большее, чем просто сострадание. Во всем этом чувствовалось какое-то сумасбродство, что выбивало меня из колеи и отталкивало.
— Ты знаешь, — сказал я, — вряд ли дружба имеет право требовать от человека, чтобы он очертя голову летел в Норидж, усталый, голодный, вдобавок не зная, что к чему. Я не поеду.
Сара, казалось, не слышала. Лихорадочные сборы продолжались, а бурные рыдания перешли в ровный моросящий дождик.
Когда-то у нас было много друзей, но сейчас остались только Питер и Донна, несмотря на то, что они жили уже не в пяти милях от нас и к ним нельзя было заходить по четвергам поиграть в теннис. Все прочие наши друзья, которые были у нас до и после брака, либо разъехались, либо переженились и обзавелись детьми. Только у Питера с Донной, как и у нас, детей не было. Только они никогда не разговаривали о детях — и потому Сара была в состоянии общаться с ними.
Они с Донной долго жили в одной квартире. Мы с Питером впервые встретились в качестве их будущих мужей и сдружились достаточно крепко, чтобы эта дружба смогла пережить их переезд в Норидж, хотя теперь ее проявления ограничивались чаще поздравительными открытками и телефонными звонками, чем взаимными визитами. Однажды мы провели вместе отпуск на катере, на каналах.
«Надо опять пойти на каналы на будущий год», — говорили мы, но что-то все никак не получалось.
— Что, Донна больна? — спросил я.
— Нет...
— Не поеду!
Дождик утих. Сара остановилась, глядя на беспорядок. Глаза у нее покраснели, в руках была скомканная ночная рубашка. Она уставилась на бледно-зеленую тряпку, защищавшую ее от холода одинокой постели, и ее наконец прорвало:
— Донну арестовали.
— Арестовали — Донну?
Я был ошеломлен. Донна была тихая, как мышка. Организованная. Мягкая.
Вечно извиняется. Трудно себе представить, чтобы у Донны могли быть неприятности с полицией.
— Сейчас она дома, — сказала Сара. — Она... Питер говорит, она близка к самоубийству. Он говорит, что не может с ней справиться! — Она постепенно говорила все громче. — Он говорит, что ему нужны мы... сейчас!
Сию минуту! Он не знает, что делать! Он говорит, что, кроме нас, никто не поможет...
Она снова расплакалась. Ну, что бы там ни было, а это уже слишком!
— Что сделала Донна? — медленно спросил я.
— Она поехала в магазин, — выдавила Сара, — и украла... украла...
— О Гос-споди! — сказал я. — Это, конечно, ужасно для них, но ведь тысячи людей воруют в магазинах. Стоило шум поднимать!
— Ты не слушаешь! — крикнула Сара. — Ну почему ты никогда не слушаешь?!
— Я...
— Она украла ребенка!
Глава 2
Мы ехали в Норидж.
Сара была права. Причина визита мне не нравилась. Мне ужасно не хотелось ввязываться в ситуацию, чреватую накалом эмоций, где ничего толкового сделать было нельзя. Мое расположение к Питеру и Донне до такого не доходило. К Питеру — еще куда ни шло, но к Донне — ни в коем случае.
И в то же время, когда я думал о могущественной силе, подтолкнувшей бедную девочку к такому поступку, мне приходило в голову, что незримый мир, возможно, не ограничивается электромагнитными волнами. В конце концов, каждая живая клетка создает свое собственное электрическое поле, а клетки мозга в особенности. Если бы тягу к похищению младенцев можно было сравнить с потенциалом грозы, мне было бы как-то легче.
Сара почти всю дорогу молча сидела рядом со мной, приходя в себя и готовясь. И лишь однажды она высказала вслух то, что было на уме у нас обоих:
— Я могла бы быть на ее месте.
— Нет, — сказал я.
— Ты не знаешь, каково это...
Крыть было нечем. Действительно, я не мог этого знать. Наверное, надо было родиться женщиной, притом женщиной, которая не может иметь детей. За эти годы мне раз пятьдесят говорили, что я не знаю, каково это, говорили разным тоном, от горестного до презрительного, и сейчас я так же не знал, что на это можно ответить, как и тогда, когда услышал это в первый раз.
В мае долго не темнеет, поэтому вести машину было легче, чем обычно, хотя выезжать из Лондона на север вечером в пятницу, когда вся столица стремится за город, — это всегда настоящее мучение.
И в дальнем конце этого пути нас ожидал чистенький новый домик, похожий на коробку, с большими бесформенными окнами, занавешенными тюлем, и аккуратным прямоугольным газоном у входа. Яркий коттедж, ничем не выделяющийся из ряда других таких же. Гордое доказательство того, что Питер достиг определенного уровня благосостояния и рассчитывает на дальнейшее улучшение.
Я прекрасно понимал такой образ жизни и не видел в этом ничего дурного.
Вильям бы здесь задохнулся.
Тюлевые занавески не позволяли видеть, что творится внутри. А внутри все было так, как я ожидал; а в некоторых отношениях даже хуже.
В гостиной, обычно безупречно чистой, было неприбрано, на всех столах и столиках красовались немытые чашки и кружки, оставляющие после себя мокрые круги, и повсюду были разбросаны тряпки и какие-то бумаги. Видимо, это были следы пребывания официальных лиц, в течение двух дней не оставлявших своим вниманием этот дом.
У Питера запали глаза, и говорил он шепотом, словно в доме был покойник. Возможно, для них с Донной произошедшее действительно было хуже смерти. Донна молча сидела, сжавшись в комок, в углу большого зеленого дивана, стоявшего в гостиной. Сара порывисто метнулась к ней и горячо, я бы даже сказал, неистово обняла, но Донна никак не среагировала.
— Она не говорит... и не ест... — беспомощно сообщил Питер.
— И в туалет не ходит?
— Что-о?
Сара уставилась на меня с гневным укором, но я кротко пояснил:
— Если она при нужде ходит в туалет, значит, все не так уж плохо.
Это так естественно...
— Н-нет, — безвольно ответил Питер, — в туалет она ходит.
— Ну тогда ладно.
Сара, очевидно, решила, что это очередной пример моего так называемого бессердечия. Ничего подобного: я просто хотел успокоить Питера. Я спросил Питера, что все-таки произошло, но он не хотел рассказывать в присутствии Донны, поэтому мы ушли на кухню.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75