— Ее желтую машину за милю видать, а я как раз мыл окна.
Он размешал бренди с мороженым и начал есть, жмурясь от удовольствия.
— Вкуснятина! — сказал он.
— Неудивительно, что ты такой толстый.
Он только кивнул. Ему было все равно. Он однажды сказал мне, что его толщина заставляет бывающих у него толстяков чувствовать себя лучше и тратить помногу и что толстых посетителей у него куда больше, чем худых.
Банан был природным чудаком — сам он не видел ничего удивительного в том, что делал. Когда мы, бывало, засиживались за полночь, он позволял себе немного расслабиться и раскрыться; и тогда из-под внешней веселости проступали глубокий пессимизм, отчаяние, порожденное явной неспособностью рода человеческого жить в мире и гармонии на этой прекрасной земле. Банан не интересовался политикой, не верил в бога и не видел нужды суетиться. Он говорил, что люди способны умирать с голоду в благословенных и плодородных тропиках, что люди воруют земли у соседей, что люди убивают людей из-за расовой ненависти, что люди истребляют друг друга во имя свободы и что его тошнит от всего этого. Это началось еще в каменном веке и будет продолжаться до тех пор, пока злобная обезьяна, именуемая человеком, не будет стерта с лица земли.
— Но ведь сам ты, похоже, вполне доволен жизнью, — заметил я однажды.
Он мрачно поглядел на меня.
— Ты птица. Вечно летаешь туда-сюда. Ты был бы ястребом, если бы ноги у тебя были не такие длинные.
— А ты?
— Единственный выход — это самоубийство, — продолжал он. — Но сейчас в этом пока нет особой необходимости.
Он ловко налил себе еще бренди и поднял бокал, словно собирался произнести тост.
— За цивилизацию, черт бы ее взял!
Его настоящее имя, написанное на двери паба, было Джон Джеймс. Бананом его прозвали в честь пудинга «Банан Фрисби» — горячего пухлого сооружения, в которое входили яйца, ром, бананы и апельсины. Это блюдо почти всегда присутствовало в меню, и потому сам Фрисби сделался «Бананом». Это имя очень подходило к его внешнему имиджу, хотя совершенно не соответствовало его внутренней сущности.
— Знаешь что? — спросил он.
— Что?
— Я бороду решил отпустить.
Я взглянул на слабую тень у него на подбородке.
— По-моему, она нуждается в удобрении.
— Как остроумно! Короче, дни большого и толстого разгильдяя миновали. Ты присутствуешь при рождении большого и толстого почтенного трактирщика.
Он зачерпнул большую ложку мороженого, отпил вдогонку немного бренди и вытер получившиеся белые усы тыльной стороной кисти.
На нем была его обычная рабочая одежда: рубашка с расстегнутым воротом, серые фланелевые штаны без стрелки, старые теннисные туфли. Редеющие темные волосы взлохмачены, одна прямая прядь падает на ухо. Надо заметить, что Фрисби вечерний не сильно отличался от Фрисби утреннего. Поэтому я решил, что борода ему респектабельности не добавит. Особенно пока растет.
— Не найдется ли у тебя парочки помидоров? — спросил я.
— Тех, итальянских?
— На обед?
— Ага.
— Касси тебя не кормит.
— Это не ее обязанность.
Он покачал головой, возмущаясь нашей домашней неустроенностью. Интересно, а если бы у него самого была жена, кто бы из них готовил? Я заплатил за пиво и помидоры, пообещал привести Касси полюбоваться его бакенбардами и поехал домой.
Нет, жизнь решительно была прекрасна, как я и сказал Касси. В тот момент я был бесконечно далек от мира ужасов, в котором жил Банан.
Я остановил машину перед домом и пошел по дорожке, неся в одной руке приемник, пиво и помидоры, а другой роясь в кармане в поисках ключей.
Ну кто же мог ожидать, что на меня вдруг набросится мужик, размахивающий бейсбольной битой? Я услышал шум и едва успел обернуться в его сторону. Плотная фигура, разъяренное лицо, вскинутая рука... Я даже не успел осознать, что он собирается меня ударить, как он меня ударил.
И удар был сокрушительный. Я растянулся на земле, уронив приемник, банки с пивом и помидоры. Рухнул ничком, головой в клумбу с анютиными глазками, и лежал в полубессознательном состоянии: я чувствовал запах земли, но думать я не мог.
Грубые пальцы схватили меня за волосы и приподняли мою голову. Сквозь полузабытье до меня донесся хриплый голос, пробормотавший какую-то бессмыслицу:
— Ах ты, твою мать! Не тот!
Он внезапно выпустил мои волосы и довершил свое дело вторым ударом.
Но я этого уже не заметил. Я просто больше ничего не помнил.
Следующее, что я помню, это что кто-то старается меня поднять, а я изо всех сил пытаюсь ему помешать.
— Ну ладно, — произнес чей-то голос, — лежи тут, если тебе так больше нравится.
Я чувствовал себя бесформенной кучей, которая вращается в пространстве. Меня еще раз попытались поднять, и внезапно все встало на свои места.
— Банан... — пролепетал я, узнав его.
— А кто же еще? Что случилось-то?
Я попытался встать, пошатнулся и растоптал еще несколько многострадальных анютиных глазок.
— Пошли в дом, — сказал Банан, подхватив меня под руку. Он довел меня до двери и обнаружил, что она закрыта.
— Ключи... — промямлил я.
— Где они?
Я вяло махнул рукой. Банан отпустил меня и отправился их разыскивать.
Я прислонился к косяку. Голова трещала. Банан нашел ключи, вернулся ко мне и с беспокойством сказал:
— Да ты весь в крови!
Я поглядел на свою рубашку, вымазанную красным. Пощупал ткань.
— В ней семечки, — сказал я.
Банан пригляделся повнимательнее.
— А-а, это твой обед! — сказал он с видимым облегчением. — Ну, пошли.
Мы вошли в дом. Я рухнул в кресло и подумал, что теперь понимаю, что такое мигрень и как это плохо. Банан принялся открывать все подряд буфеты и наконец жалобно спросил, есть ли у нас бренди.
— Неужели не можешь подождать до дома? — спросил я без малейшего упрека.
— Так для тебя же!
— Кончилось.
Банан не стал настаивать — должно быть, вспомнил, что это он опорожнил бутылку неделю назад.
— Может, чаю сделаешь? — спросил я.
— Сделаю, — безропотно ответил он и пошел готовить чай.
Пока я пил получившийся нектар, Банан рассказал, что увидел машину, удаляющуюся от моего дома со скоростью миль восемьдесят в час. Машина была того самого мужика, который про меня спрашивал. Банан поначалу был озадачен, потом забеспокоился и в конце концов решил сходить посмотреть, все ли в порядке.
— Гляжу, ты лежишь, словно подстреленный жираф.
— Он меня ударил, — сказал я.
— Да что ты говоришь!
— Бейсбольной битой.
— Так ты его видел.
— Видел. Буквально секунду.
— А кто это был?
— Понятия не имею, — я отхлебнул чаю. — Бандит какой-то.
— Много взял?
Я поставил чашку и похлопал себя по заднему карману, в котором всегда носил маленький бумажник. Бумажник был на месте. Я достал его и заглянул внутрь. Денег там было немного, но ничего не пропало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75