Все, что находилось в каюте, было либо встроенным, либо мягким. С самого начала меня постарались лишить потенциального оружия или инструментов.
Пищу приходилось есть руками, и она прибывала в бумажной или пластиковой упаковке, если таковая вообще имелась. Никаких тарелок. Ничего металлического, фарфорового или стеклянного. Из светильника не только вывинтили электрическую лампочку, отсутствовал также и сам плафон, которому, по моим представлениям, полагалось там находиться.
Карманы моего костюма опустошили. Пилка для ногтей, которую я обычно носил в нагрудном кармашке, исчезла вместе с ручками, прицепленными изнутри; из брюк пропал перочинный нож.
Я сел на пол, поднял крышку и вблизи тщательно изучил устройство туалета.
Унитаз, сливной рычаг, насос. Множество труб. Запорный кран, регулирующий подачу морской воды.
Море в два счета разносит на куски хлипкие конструкции; эта была сделана прочно и надежно, и могла выдержать любые удары волн.
Рычаг крепился сзади шарниром к встроенному стояку арматуры. Спереди его венчала деревянная рукоятка. Примерно на расстоянии одной трети длины от задней стенки к нему был прикреплен шатун, соединенный с насосом, чтобы поднимать и опускать поршень. Длина рычага, от ручки до шарнира, равнялась приблизительно восемнадцати дюймам.
Я смотрел на этот рычаг с вожделением, точно насильник, но не представлял, как овладеть им без инструментов. К шарниру и шатуну рычаг крепился болтами с гайками, и, похоже, затягивал их сам Атлас. В раунде против гайки большой и указательный пальцы не имели шансов. Я пытался так и этак открутить ее в течение двух дней.
Гаечный ключ. Королевство за гаечный ключ, думал я.
Но как быть, если гаечного ключа нет и в помине? Я попытал счастья с рубашкой. Ткань немного защищала руки, ослабляя давление на кожу и кости, но не давала никакого дополнительного преимущества. Гайки стояли незыблемо, словно скалы. Это напоминало попытку поменять колесо машины с помощью пальцев и носового платка.
Брюки? Плотная материя соскальзывала чаще, чем тонкая рубашка. Я попробовал пояс брюк и нашел, что с ним работать намного удобнее. С обратной стороны к брючному поясу обычно пришивают корсажную ленту, снабженную двумя узкими полосками ребристой резинки. Истинное предназначение такого корсажа — поддерживать брюки без ремня, упруго стягивая их на талии поверх заправленной рубашки. Я использовал брючный корсаж вместо гаечного ключа, он плотнее садился на гайки, чем сами штаны или рубашка, вселяя некоторую надежду на успех. Но я не добился результатов, несмотря на тяжкие усилия.
День прошел однообразно. Я по-прежнему сидел на полу и бесплодно пытался отвинтить гайки, которые невозможно отвинтить, просто потому, что больше нечем было заняться.
На ужин снова консервированная ветчина. Я тщательно счистил жир и съел постный кусок. Люк оставался открытым. Я поблагодарил за мыло и не задавал вопросов.
Воскресенье. Еще одно воскресенье. Никто не имел права держать меня взаперти так долго и без объяснений. За бортом вовсю бурлила непростая современная жизнь, а я сидел под замком в душной и тесной клетке, как человек в железной маске или почти, как он.
Я пустил в ход жир, снятый с ветчины; я намазал салом гайки, решив проверить, будет ли от этого какой-нибудь толк. Большую часть дня я провел, разогревая шатунную гайку пальцами, растирая жир вокруг ее граней и скручивая ее штанами. Ничего не получилось.
Время от времени я вставал, потягивался и карабкался вверх, чтобы посмотреть, заслоняют ли еще обзор свернутые паруса, и всегда находил их на месте. Я снова немного почитал триллер. Я-закрыл крышку туалета, сел на нее и примерно час любовался стенами. Я слушал крики чаек.
Моя обычная жизнь будто осталась далеко позади. Действительность протекала в недрах парусного отсека. Действительность являлась загадкой. Действительность была бездной свободного времени, сводившей с ума.
Не спеша опустился воскресный вечер, стемнело, и медленно наступил понедельник. Моряк принес мне завтрак намного раньше обычного. Подняв наверх пустую сумку, он начал закрывать люк.
— Не трогай, — завопил я.
Он на миг остановился, бесстрастно глядя вниз.
— Надо, — сказал он.
Я продолжал орать, требуя открыть люк, хотя он давно ушел, бросив меня в полной темноте. Едва начав шуметь, я понял, как трудно остановиться: давно сдерживаемые крики и вопли стремились прорваться сквозь брешь в плотине. Если плотина рухнет, я тоже сломаюсь. Я запихнул в рот подушку, чтобы заставить себя замолчать, и боролся с охватившим меня желанием биться головой о дверь.
Заработал двигатель. Грохот, вибрация и темнота-все, как раньше.
Это слишком, подумал я. Слишком. Но, по существу, у меня был единственный выбор: сохранить рассудок или потерять его. И оставаться в здравом уме становилось все труднее.
Рассуждай логически, велел я себе. Повторяй стихи, решай в уме примеры, вспомни все приемы, которыми пользовались другие одиночные заключенные, уловки, которые помогали им продержаться многие недели, месяцы, годы.
Я заставил себя не думать о таких немыслимых сроках и сосредоточился на настоящем.
Двигатель работает на горючем. И он сжег уже немало топлива за время путешествия. Следовательно, если корабль поплывет дальше, потребуется пополнить запасы.
Машины всегда останавливают в момент дозаправки. Если я устрою невероятный шум, когда мы начнем заправляться, есть шанс, что кто-то случайно услышит. Правда, я мало надеялся, что на мое представление в должной мере обратят внимание, но я мог попробовать.
Цепь прогрохотала в обратном направлении по скрытому желобу — это подняли якорь; я предположил, что корабль снялся с места, хотя движение не ощущалось. Затем кто-то подошел и поставил на люк радиоприемник, включив его на полную громкость. В течение непродолжительного времени музыка вела безнадежную борьбу с ревом двигателя, но вскоре я почувствовал, как судно стукнулось обо что-то, и тотчас машина застопорилась.
Я сообразил, что мы заправляемся. Но я слышал только громкую попмузыку. И ни одна душа на пристани не услышит меня, что бы я ни сделал.
Спустя короткий промежуток времени двигатель опять заработал. Снаружи раздалось несколько быстрых глухих ударов, от которых задрожал корпус, и все стихло. Кто-то пришел и забрал радио: я заорал, чтобы открыли люк, но с тем же успехом мог бы и не беспокоиться.
Корабль медленно набирал скорость, мы снова выходили в море, и, как ни горько, но с этим приходилось смириться.
В море, в темноте, в оглушительном шуме. И я по-прежнему не знаю, почему я тут оказался и долго ли пробуду. Я чувствовал себя все хуже из-за недостатка физической нагрузки, и все сложнее было справляться с одолевавшим меня унынием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66