время от времени кто-то отдавал приказы, которые никто не думал исполнять, от усталости люди валились на землю, не в силах двигаться дальше; лошади, телеги и кое-какая чудом уцелевшая скотина увязали в непролазном топком болоте, которое когда-то называлось парком.
Все громче звучали орудийные выстрелы и трескучий огонь мушкетов. Один из наших слуг, забравшись на колокольню, сообщил нам, что холм рядом с Каслдором весь черный от людей, дыма и пламени и что по полю в нашу сторону бегут вражеские солдаты, сначала человек двадцать, потом пятьдесят, потом сто, потом еще сотня, чтобы влиться в толпу, уже и так забившую парк до отказа.
По-прежнему лил дождь, не затихая ни на минуту; отступление продолжалось.
В пять часов нам сообщили, что мы все, без исключения, должны спуститься в галерею. Даже Джона, несмотря на болезнь, подняли с постели. Остальные, впрочем, тоже с трудом передвигали ноги, а я едва могла сидеть на своем стуле. Вот уже два дня, как у нас во рту не было ни крошки, эти двое суток мы пили лишь жидкий травяной чай. Элис выглядела как привидение; думаю, что всю еду она отдавала своим трем дочкам. Ее сестра Элизабет казалась совершенно больной, а годовалый ребенок у нее на руках был так бледен, что напоминал восковую куклу.
Перед тем, как покинуть свою комнату, я проследила за тем, чтобы Дик спустился к себе в каморку, и на этот раз, невзирая на его бурные протесты, плотно закрыла камнем отверстие…
Странную картину являли мы собой, собравшись в галерее – изможденные лица взрослых, притихшие дети с пугающе тяжелым выражением запавших глаз. Джона я увидела впервые с того памятного утра месяц назад, и выглядел он ужасающе больным: кожа приобрела тусклый землистый оттенок, и его по-прежнему сотрясал озноб. Он бросил на меня вопросительный взгляд, и я, улыбнувшись, кивнула в ответ. Мы сидели молча, никто не осмеливался заговорить. Поодаль, около центрального окна, расположилась Гартред со своими дочками. Они тоже похудели и побледнели с тех пор как я видела их в последний раз, но по сравнению с детьми Рэшли или Кортни выглядели неплохо.
Я обратила внимание на то, что Гартред не надела своих украшений, а ее платье на сей раз было очень скромным, и сердце мое сжалось от недобрых предчувствий. Бросив несколько слов Мери, она больше ни на кого не обращала внимания и, сидя за небольшим столиком у окна, продолжала раскладывать пасьянс. Она переворачивала карты, внимательно разглядывая их, и я поняла, что все тридцать дней она ждала именно этой минуты.
Неожиданно в холле раздались громкие шаги, и в галерею, весь мокрый, в заляпанных грязью сапогах вошел лорд Робартс. Его сопровождали штабные офицеры, и на лицах у них была написана мрачная решимость.
– Все собрались? – спросил лорд Робартс резко.
Мы что-то пробормотали, и он воспринял это как утвердительный ответ.
– Вот и отлично, – сказал он и, подойдя к Мери и Джону, остановился перед ними.
– Мне стало известно, что ваш поддерживающий роялистов супруг, мадам, и ваш отец, сэр, спрятал в этом доме большое количество серебра, которое по праву должно принадлежать парламенту. Время для шуток прошло. Сейчас наша армия находится в очень тяжелом положении и вынуждена временно отступать. Парламенту необходимо все серебро, какое только можно найти, чтобы победить в этой войне. Поэтому я требую, мадам, чтобы вы сообщили мне, где оно спрятано.
Мери удивленно смотрела на него.
– Я ничего не знаю ни о каком серебре, – сказала она наконец. – У нас была кое-какая серебряная посуда, но ведь вы отобрали мои ключи, так что теперь она в вашем распоряжении.
– Я говорю о больших запасах серебра, мадам, которые ваш муж обычно хранит в каком-то тайнике, перед тем как отправить на монетный двор.
– Мой муж действительно был сборщиком средств в Корнуолле, милорд, но о том, что он хранит сокровища в Менабилли никогда и речи на было.
Лорд Робартс повернулся к Джону.
– А вы, сэр? Неужели отец и вам ничего не говорил об этом?
– Нет, – ответил тот твердо, – я ничего не знаю о делах отца и никогда не слышал ни о каком тайнике. В курсе дел мог быть только управляющий Лэнгдон, доверенное лицо отца, который уехал вместе с ним. Больше в Менабилли никто ничего вам не сможет рассказать.
С минуту лорд Робартс молча разглядывал Джона, затем повернулся к своим офицерам и сказал:
– Приказываю уничтожить поместье. Заберите украшения, одежду, все ценности, сорвите со стен гобелены, разбейте мебель, разрушьте все так, чтобы в Менабилли остались одни голые стены.
Услыхав это, бедный Джон с трудом встал на ноги.
– Вы не имеете права! Парламент не поручал вам устраивать бессмысленные погромы. Я выражаю свой протест, милорд. По всем человеческим законам справедливости, вы не имеете права так поступать.
В это время Мери, выйдя вперед, бросилась на колени перед Робартсом.
– Милорд, клянусь всем самым дорогим для меня, в моем доме нет никаких тайников, иначе я бы об этом знала. Умоляю вас, пощадите мой дом.
Лорд Робартс холодно глядел на нее.
– Мадам, – произнес он, – почему я должен щадить ваш дом, если никто не пощадил моего? Обе стороны – и победители и побежденные – должны уплатить дань гражданской войне. Будьте благодарны, что я дарю вам жизнь. – С этими словами он повернулся и вышел, забрав с собой офицеров и оставив у дверей часовых.
Во дворе он вскочил на коня и вновь поскакал на помощь своим людям, ведущим бессмысленный бой у Каслдора, а с неба по-прежнему, не переставая, моросил частый холодный дождь.
Через минуту майор, которого он оставил за главного, отдал солдатам приказ, и те тут же принялись сдирать обшивку со стен столовой; раздался треск ломающегося дерева, посыпались осколки разбитых оконных стекол.
Услыхав эти звуки, возвестившие начало погрома, Мери повернула к Джону заплаканное лицо.
– Ради Бога, если ты хоть что-то знаешь о тайнике, скажи им и спаси наш дом. Когда вернется отец, я все возьму на себя.
Джон не ответил. Он украдкой бросил на меня взгляд, оставшийся никем не замеченным, кроме Гартред, которая как раз в этот момент подняла голову. Не разжимая губ, я пристально глядела на него, так же холодно и беспощадно, как смотрел до этого лорд Робартс. Немного помолчав, Джон медленно произнес:
– Я ничего не знаю о тайнике.
Если бы бунтовщики, разоряя поместье, кричали, смеялись, если бы сопровождали погром пьяным хохотом, нам было бы легче перенести этот ужас. Но зная, что они проиграли этот этап войны, ощущая себя побежденными, солдаты проделывали все молча, с холодной жестокостью убийц.
Дверь галереи стояла открытой, с каждой стороны ее охраняло по часовому, но до нас не доносилось ни единого слова: в гробовом молчании они сдирали со стен деревянные панели, разбивали мебель, рубили в щепки огромный обеденный стол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105
Все громче звучали орудийные выстрелы и трескучий огонь мушкетов. Один из наших слуг, забравшись на колокольню, сообщил нам, что холм рядом с Каслдором весь черный от людей, дыма и пламени и что по полю в нашу сторону бегут вражеские солдаты, сначала человек двадцать, потом пятьдесят, потом сто, потом еще сотня, чтобы влиться в толпу, уже и так забившую парк до отказа.
По-прежнему лил дождь, не затихая ни на минуту; отступление продолжалось.
В пять часов нам сообщили, что мы все, без исключения, должны спуститься в галерею. Даже Джона, несмотря на болезнь, подняли с постели. Остальные, впрочем, тоже с трудом передвигали ноги, а я едва могла сидеть на своем стуле. Вот уже два дня, как у нас во рту не было ни крошки, эти двое суток мы пили лишь жидкий травяной чай. Элис выглядела как привидение; думаю, что всю еду она отдавала своим трем дочкам. Ее сестра Элизабет казалась совершенно больной, а годовалый ребенок у нее на руках был так бледен, что напоминал восковую куклу.
Перед тем, как покинуть свою комнату, я проследила за тем, чтобы Дик спустился к себе в каморку, и на этот раз, невзирая на его бурные протесты, плотно закрыла камнем отверстие…
Странную картину являли мы собой, собравшись в галерее – изможденные лица взрослых, притихшие дети с пугающе тяжелым выражением запавших глаз. Джона я увидела впервые с того памятного утра месяц назад, и выглядел он ужасающе больным: кожа приобрела тусклый землистый оттенок, и его по-прежнему сотрясал озноб. Он бросил на меня вопросительный взгляд, и я, улыбнувшись, кивнула в ответ. Мы сидели молча, никто не осмеливался заговорить. Поодаль, около центрального окна, расположилась Гартред со своими дочками. Они тоже похудели и побледнели с тех пор как я видела их в последний раз, но по сравнению с детьми Рэшли или Кортни выглядели неплохо.
Я обратила внимание на то, что Гартред не надела своих украшений, а ее платье на сей раз было очень скромным, и сердце мое сжалось от недобрых предчувствий. Бросив несколько слов Мери, она больше ни на кого не обращала внимания и, сидя за небольшим столиком у окна, продолжала раскладывать пасьянс. Она переворачивала карты, внимательно разглядывая их, и я поняла, что все тридцать дней она ждала именно этой минуты.
Неожиданно в холле раздались громкие шаги, и в галерею, весь мокрый, в заляпанных грязью сапогах вошел лорд Робартс. Его сопровождали штабные офицеры, и на лицах у них была написана мрачная решимость.
– Все собрались? – спросил лорд Робартс резко.
Мы что-то пробормотали, и он воспринял это как утвердительный ответ.
– Вот и отлично, – сказал он и, подойдя к Мери и Джону, остановился перед ними.
– Мне стало известно, что ваш поддерживающий роялистов супруг, мадам, и ваш отец, сэр, спрятал в этом доме большое количество серебра, которое по праву должно принадлежать парламенту. Время для шуток прошло. Сейчас наша армия находится в очень тяжелом положении и вынуждена временно отступать. Парламенту необходимо все серебро, какое только можно найти, чтобы победить в этой войне. Поэтому я требую, мадам, чтобы вы сообщили мне, где оно спрятано.
Мери удивленно смотрела на него.
– Я ничего не знаю ни о каком серебре, – сказала она наконец. – У нас была кое-какая серебряная посуда, но ведь вы отобрали мои ключи, так что теперь она в вашем распоряжении.
– Я говорю о больших запасах серебра, мадам, которые ваш муж обычно хранит в каком-то тайнике, перед тем как отправить на монетный двор.
– Мой муж действительно был сборщиком средств в Корнуолле, милорд, но о том, что он хранит сокровища в Менабилли никогда и речи на было.
Лорд Робартс повернулся к Джону.
– А вы, сэр? Неужели отец и вам ничего не говорил об этом?
– Нет, – ответил тот твердо, – я ничего не знаю о делах отца и никогда не слышал ни о каком тайнике. В курсе дел мог быть только управляющий Лэнгдон, доверенное лицо отца, который уехал вместе с ним. Больше в Менабилли никто ничего вам не сможет рассказать.
С минуту лорд Робартс молча разглядывал Джона, затем повернулся к своим офицерам и сказал:
– Приказываю уничтожить поместье. Заберите украшения, одежду, все ценности, сорвите со стен гобелены, разбейте мебель, разрушьте все так, чтобы в Менабилли остались одни голые стены.
Услыхав это, бедный Джон с трудом встал на ноги.
– Вы не имеете права! Парламент не поручал вам устраивать бессмысленные погромы. Я выражаю свой протест, милорд. По всем человеческим законам справедливости, вы не имеете права так поступать.
В это время Мери, выйдя вперед, бросилась на колени перед Робартсом.
– Милорд, клянусь всем самым дорогим для меня, в моем доме нет никаких тайников, иначе я бы об этом знала. Умоляю вас, пощадите мой дом.
Лорд Робартс холодно глядел на нее.
– Мадам, – произнес он, – почему я должен щадить ваш дом, если никто не пощадил моего? Обе стороны – и победители и побежденные – должны уплатить дань гражданской войне. Будьте благодарны, что я дарю вам жизнь. – С этими словами он повернулся и вышел, забрав с собой офицеров и оставив у дверей часовых.
Во дворе он вскочил на коня и вновь поскакал на помощь своим людям, ведущим бессмысленный бой у Каслдора, а с неба по-прежнему, не переставая, моросил частый холодный дождь.
Через минуту майор, которого он оставил за главного, отдал солдатам приказ, и те тут же принялись сдирать обшивку со стен столовой; раздался треск ломающегося дерева, посыпались осколки разбитых оконных стекол.
Услыхав эти звуки, возвестившие начало погрома, Мери повернула к Джону заплаканное лицо.
– Ради Бога, если ты хоть что-то знаешь о тайнике, скажи им и спаси наш дом. Когда вернется отец, я все возьму на себя.
Джон не ответил. Он украдкой бросил на меня взгляд, оставшийся никем не замеченным, кроме Гартред, которая как раз в этот момент подняла голову. Не разжимая губ, я пристально глядела на него, так же холодно и беспощадно, как смотрел до этого лорд Робартс. Немного помолчав, Джон медленно произнес:
– Я ничего не знаю о тайнике.
Если бы бунтовщики, разоряя поместье, кричали, смеялись, если бы сопровождали погром пьяным хохотом, нам было бы легче перенести этот ужас. Но зная, что они проиграли этот этап войны, ощущая себя побежденными, солдаты проделывали все молча, с холодной жестокостью убийц.
Дверь галереи стояла открытой, с каждой стороны ее охраняло по часовому, но до нас не доносилось ни единого слова: в гробовом молчании они сдирали со стен деревянные панели, разбивали мебель, рубили в щепки огромный обеденный стол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105