Ты у меня в этом деле мастер. Мне хватает на сон четырех часов, значит, и вам должно хватать.
Вокруг стола собрались Ричард, Робин, Питер и Банни. Дик стоял на страже у дверей, наблюдая за ними тоскливыми, злыми глазами. Амброс Манатон около камина изучал целые столбцы цифр.
– Знаешь, Амброс, твоя помощь нам сейчас не понадобится. Пойди на галерею к женщинам, поговори с ними о финансах.
И Амброс Манатон, улыбаясь, поклонился. Он покинул комнату с подчеркнуто уверенным видом, насвистывая что-то под нос.
– Ты задержишься допоздна? – спросила я. Ричард буркнул что-то в ответ и повернулся к Банни.
– Дай мне папку с бумагами.
Потом неожиданно посмотрел на Дика и грубо его одернул:
– Встань прямо. Не растекайся как лужа.
Дик заморгал и вцепился руками в края куртки. Потом он открыл дверь и помог мне выехать из комнаты; я попыталась ободрить его, улыбнувшись и погладив ему руку.
Конечно, в галерею я не поехала – не хотелось быть третьим лишним. Отправилась в свои покои, зная, что внизу будут гудеть еще часа четыре. Примерно час я лежала в постели с книгой, затем услыхала шуршанье шелковых юбок Гартред, идущей в свою комнату. Тишина. Потом выразительный скрип лестницы и тихий звук открывающейся двери. А внизу в столовой голоса слышались до полуночи.
Однажды вечером, когда заговорщики разошлись раньше обычного и Ричард зашел ко мне поговорить перед сном, я прямо сказала ему все, что думаю о Гартред. Он только посмеялся, сидя у окна и приводя в порядок ногти.
– Неужели ты стала такой щепетильной к сорока годам?
– К черту щепетильность! Ты понимаешь, что брат надеется на ней жениться? Он все время на это намекает и поговаривает, что Ланрест нужно перестроить.
–Значит, напрасны его надежды. Гартред никогда не выйдет за полковника, у которого ни гроша за душой. У нее другая дичь на примете, и я ее понимаю.
– Ты имеешь в виду дичь, на которую она охотится сейчас?
– Видимо, да, – ответил Ричард, пожимая плечами. – Амброс получил большое наследство от матери, которая в девичестве была Трефюсис. Это помимо того, что он унаследует, когда умрет отец. Гартред, если она не дура, не упустит его ни за что.
Как спокойно умеют Гренвили прибирать к рукам чужие состояния.
– Каков вклад Манатона в твое дело? Ричард покосился на меня и ухмыльнулся.
– Не суй свой курносый носик в мои дела, я сам с ними управлюсь. Одно скажу, без него мы не смогли бы оплатить нашу затею.
Так я и думала. – Если посмотреть на меня, как следует, я очень хитрый парень, – похвастался он.
– Стравливать одного твоего сподвижника с другим, это не хитрость. Я бы сказала, это нечестная игра.
– Скорее, военная хитрость.
– Нет, грязная политика.
– Разве имеет значение количество жертв, если маневр удался?
– Дело в том, что жертвы должны быть после маневра, а не до.
Ричард подошел и сел рядом со мной на кровать.
– Мне кажется, теперь, когда волосы мои почернели, ты любишь меня гораздо меньше.
– Черные волосы идут тебе, но, увы, не твоему характеру.
– Черные лисы не оставляют следов.
– Зато рыжие милее сердцу.
– Когда на карту поставлено будущее страны, нужно отбросить эмоции.
– Эмоции – да, но не честь.
Он взял мои руки и, улыбаясь, закинул их мне за голову, на подушку.
– Ты сопротивлялась сильнее, когда тебе было восемнадцать.
– Тогда ты умел тоньше подойти к женщине.
– На той проклятой яблоне нельзя было иначе.
Он положил мне голову на плечо и повернул к себе лицом.
– Я теперь умею ругаться по-итальянски так же, как и по-испански.
– А по-турецки?
– Одно-два слова, только самые необходимые.
Он устроился около меня поудобнее. Один глаз его был закрыт, а другой поглядывал с подушки довольно злорадно.
– Однажды в Неаполе я встретил женщину…
– С которой провел пару часов?
– Три, если быть точным.
– Расскажи эту историю Питеру, – зевнула я, – мне слушать неинтересно.
Он погладил мои волосы и снял одну из папильоток.
– Если бы ты накручивала на себя эти тряпочки днем, было бы лучше и тебе, и мне, – задумчиво сказал он. – Так о чем это я? Ах да, одна неаполитанка…
– Оставь ее в покое, и меня тоже.
– Я просто хотел пересказать тебе наш разговор при расставании. Она сказала тогда: «Что же, правдой оказалось то, что я слышала о мужчинах Корнуолла. Они замечательные борцы, и все». Я тогда ответил ей: «Синьорина, в Корнуолле ждет меня некая леди, которая сумела оценить во мне кое-какие другие качества».
Он потянулся, зевнул и, опершись на локоть, задул свечу.
– И вообще, южанки скучны, как разбавленное молоко. Не понимают они моих волчьих ухваток.
Так проходили наши ночи, а дни я уже описывала. Мало-помалу планы выстраивались, становились реальнее. Из Франции, от принца, пришло решающее послание, в котором говорилось, что французский флот поступил в его распоряжение, а лорд Хоптон со своей армией готов высадиться в Корнуолле, как только принц и сэр Джон Гренвиль захватят острова Силли. Высадка должна совпасть с восстанием роялистов под предводительством сэра Ричарда Гренвиля, который обязан обеспечить взятие ключевых позиций на территории графства.
На субботу, 13 мая, было назначено начало восстания. Отцвели нарциссы, облетел яблоневый цвет, уже 1 мая установилась жаркая летняя погода. Море за Гриббином было гладким, как стекло, небо над головой – голубым, без единого облачка. В полях работали крестьяне, рыбаки вышли в море между Горраном и Польперро.
В Фой все было спокойно. Горожане занимались своими делами, агенты парламента трудолюбиво исписывали горы бумаг, которые затем, никому не нужные, скапливались в парламенте, покрываясь пылью. Стража на стенах замка, зевая, смотрела на море. Я сидела в своем кресле на мощеной дорожке, солнце жгло мне голову, и, глядя на ягнят, я думала, что через неделю всей этой мирной картине придет конец. Мужчины станут кричать, сражаться, умирать…
Стада овец разбегутся, скот угонят, по дорогам снова побредут толпы бездомных. Опять начнут греметь пушки и трещать мушкеты. Будет скакать конница и грохотать солдатские сапоги. Раненые станут прятаться в кустарниках и умирать там, так и не дождавшись помощи. Посевы будут потоптаны, соломенные крыши на деревенских домах охватит пламя. Вернутся прежние тревоги, напряжение и ужасы войны. Враг наступает, враг отступил… Войска под командованием Хоптона высадились, наступление отрядов Хоптона успешно Отбито… Корнуэльцы побеждают, корнуэльцы отброшены… Слухи, слухи. И запах крови, свойственный войне.
Подготовка кончилась, настало время ожидания. Эта неделя в Менабилли была очень нервной. Все сидели молча по углам и, кажется, не отрывали глаз от часов. Ричард в прекрасном настроении, как всегда перед битвой, играт с Банни в кегли на огороженной лужайке около опустевшего домика управляющего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105
Вокруг стола собрались Ричард, Робин, Питер и Банни. Дик стоял на страже у дверей, наблюдая за ними тоскливыми, злыми глазами. Амброс Манатон около камина изучал целые столбцы цифр.
– Знаешь, Амброс, твоя помощь нам сейчас не понадобится. Пойди на галерею к женщинам, поговори с ними о финансах.
И Амброс Манатон, улыбаясь, поклонился. Он покинул комнату с подчеркнуто уверенным видом, насвистывая что-то под нос.
– Ты задержишься допоздна? – спросила я. Ричард буркнул что-то в ответ и повернулся к Банни.
– Дай мне папку с бумагами.
Потом неожиданно посмотрел на Дика и грубо его одернул:
– Встань прямо. Не растекайся как лужа.
Дик заморгал и вцепился руками в края куртки. Потом он открыл дверь и помог мне выехать из комнаты; я попыталась ободрить его, улыбнувшись и погладив ему руку.
Конечно, в галерею я не поехала – не хотелось быть третьим лишним. Отправилась в свои покои, зная, что внизу будут гудеть еще часа четыре. Примерно час я лежала в постели с книгой, затем услыхала шуршанье шелковых юбок Гартред, идущей в свою комнату. Тишина. Потом выразительный скрип лестницы и тихий звук открывающейся двери. А внизу в столовой голоса слышались до полуночи.
Однажды вечером, когда заговорщики разошлись раньше обычного и Ричард зашел ко мне поговорить перед сном, я прямо сказала ему все, что думаю о Гартред. Он только посмеялся, сидя у окна и приводя в порядок ногти.
– Неужели ты стала такой щепетильной к сорока годам?
– К черту щепетильность! Ты понимаешь, что брат надеется на ней жениться? Он все время на это намекает и поговаривает, что Ланрест нужно перестроить.
–Значит, напрасны его надежды. Гартред никогда не выйдет за полковника, у которого ни гроша за душой. У нее другая дичь на примете, и я ее понимаю.
– Ты имеешь в виду дичь, на которую она охотится сейчас?
– Видимо, да, – ответил Ричард, пожимая плечами. – Амброс получил большое наследство от матери, которая в девичестве была Трефюсис. Это помимо того, что он унаследует, когда умрет отец. Гартред, если она не дура, не упустит его ни за что.
Как спокойно умеют Гренвили прибирать к рукам чужие состояния.
– Каков вклад Манатона в твое дело? Ричард покосился на меня и ухмыльнулся.
– Не суй свой курносый носик в мои дела, я сам с ними управлюсь. Одно скажу, без него мы не смогли бы оплатить нашу затею.
Так я и думала. – Если посмотреть на меня, как следует, я очень хитрый парень, – похвастался он.
– Стравливать одного твоего сподвижника с другим, это не хитрость. Я бы сказала, это нечестная игра.
– Скорее, военная хитрость.
– Нет, грязная политика.
– Разве имеет значение количество жертв, если маневр удался?
– Дело в том, что жертвы должны быть после маневра, а не до.
Ричард подошел и сел рядом со мной на кровать.
– Мне кажется, теперь, когда волосы мои почернели, ты любишь меня гораздо меньше.
– Черные волосы идут тебе, но, увы, не твоему характеру.
– Черные лисы не оставляют следов.
– Зато рыжие милее сердцу.
– Когда на карту поставлено будущее страны, нужно отбросить эмоции.
– Эмоции – да, но не честь.
Он взял мои руки и, улыбаясь, закинул их мне за голову, на подушку.
– Ты сопротивлялась сильнее, когда тебе было восемнадцать.
– Тогда ты умел тоньше подойти к женщине.
– На той проклятой яблоне нельзя было иначе.
Он положил мне голову на плечо и повернул к себе лицом.
– Я теперь умею ругаться по-итальянски так же, как и по-испански.
– А по-турецки?
– Одно-два слова, только самые необходимые.
Он устроился около меня поудобнее. Один глаз его был закрыт, а другой поглядывал с подушки довольно злорадно.
– Однажды в Неаполе я встретил женщину…
– С которой провел пару часов?
– Три, если быть точным.
– Расскажи эту историю Питеру, – зевнула я, – мне слушать неинтересно.
Он погладил мои волосы и снял одну из папильоток.
– Если бы ты накручивала на себя эти тряпочки днем, было бы лучше и тебе, и мне, – задумчиво сказал он. – Так о чем это я? Ах да, одна неаполитанка…
– Оставь ее в покое, и меня тоже.
– Я просто хотел пересказать тебе наш разговор при расставании. Она сказала тогда: «Что же, правдой оказалось то, что я слышала о мужчинах Корнуолла. Они замечательные борцы, и все». Я тогда ответил ей: «Синьорина, в Корнуолле ждет меня некая леди, которая сумела оценить во мне кое-какие другие качества».
Он потянулся, зевнул и, опершись на локоть, задул свечу.
– И вообще, южанки скучны, как разбавленное молоко. Не понимают они моих волчьих ухваток.
Так проходили наши ночи, а дни я уже описывала. Мало-помалу планы выстраивались, становились реальнее. Из Франции, от принца, пришло решающее послание, в котором говорилось, что французский флот поступил в его распоряжение, а лорд Хоптон со своей армией готов высадиться в Корнуолле, как только принц и сэр Джон Гренвиль захватят острова Силли. Высадка должна совпасть с восстанием роялистов под предводительством сэра Ричарда Гренвиля, который обязан обеспечить взятие ключевых позиций на территории графства.
На субботу, 13 мая, было назначено начало восстания. Отцвели нарциссы, облетел яблоневый цвет, уже 1 мая установилась жаркая летняя погода. Море за Гриббином было гладким, как стекло, небо над головой – голубым, без единого облачка. В полях работали крестьяне, рыбаки вышли в море между Горраном и Польперро.
В Фой все было спокойно. Горожане занимались своими делами, агенты парламента трудолюбиво исписывали горы бумаг, которые затем, никому не нужные, скапливались в парламенте, покрываясь пылью. Стража на стенах замка, зевая, смотрела на море. Я сидела в своем кресле на мощеной дорожке, солнце жгло мне голову, и, глядя на ягнят, я думала, что через неделю всей этой мирной картине придет конец. Мужчины станут кричать, сражаться, умирать…
Стада овец разбегутся, скот угонят, по дорогам снова побредут толпы бездомных. Опять начнут греметь пушки и трещать мушкеты. Будет скакать конница и грохотать солдатские сапоги. Раненые станут прятаться в кустарниках и умирать там, так и не дождавшись помощи. Посевы будут потоптаны, соломенные крыши на деревенских домах охватит пламя. Вернутся прежние тревоги, напряжение и ужасы войны. Враг наступает, враг отступил… Войска под командованием Хоптона высадились, наступление отрядов Хоптона успешно Отбито… Корнуэльцы побеждают, корнуэльцы отброшены… Слухи, слухи. И запах крови, свойственный войне.
Подготовка кончилась, настало время ожидания. Эта неделя в Менабилли была очень нервной. Все сидели молча по углам и, кажется, не отрывали глаз от часов. Ричард в прекрасном настроении, как всегда перед битвой, играт с Банни в кегли на огороженной лужайке около опустевшего домика управляющего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105