У нее вырвалось еще одно рыдание.
– Давайте сейчас немного посидим здесь вместе, пока вы не успокоитесь. А после этого я пойду домой.
Пойдет домой? Оставит Эдвину наедине с ее страданием и с чувством собственной никчемности и жалости к самой себе? Сердце у нее готово было разорваться от горя.
Однако слезы почему-то перестали литься. Видимо, настала пора вести себя как разумная женщина, какой она была обычно.
Судорожно вздохнув, Эдвина проглотила комок в горле и взяла себя в руки. К ней постепенно возвращалась природная сила духа и способность мыслить логически. Она осознала, что в сложившейся ситуации у нее есть два выхода: либо броситься на Прескотта в попытке заново разжечь в нем страсть, либо постараться собрать жалкие остатки своего достоинства. Так как, по ее мнению, ни один нормальный мужчина не способен воспылать страстью к зареванной дурехе с красным распухшим носом и с всклокоченными волосами, Эдвина предпочла достоинство.
Она медленно высвободилась из объятий Прескотта, отвернулась от него, чтобы он не видел ее распухшее, в красных пятнах, лицо, и подошла к открытому окну. Глядя в окно невидящим взглядом, Эдвина лихорадочно просчитывала шансы сохранить достоинство после такой жалостливой, душераздирающей сцены.
И вдруг в окне она увидела свое отражение: на ней ничего нет, кроме рубашки и панталон! А ворот рубашки распахнут, как у шлюхи!
Господи, час от часу не легче!
Она закрыла лицо руками и с трудом сдержала стон. С этим уже ничего нельзя поделать. Она предстала перед ним во всей красе. Более того, после этого зрелища маловероятно, что он бросится на нее, обуреваемый безудержной страстью.
Эдвина утерла слезы рукой и тихо кашлянула.
– Извините… – хрипло проговорила она.
– Вам не за что извиняться.
Эдвина не смотрела на него. Но, услышав его шаги по ковру и почувствовав тепло его тела, поняла, что Прескотт стоит у нее за спиной. Однако он не прикасался к ней. И от этого глубокая печаль охватила ее сердце.
– Не надо было мне заставлять вас поверить… Ну, в общем, извините меня, Прескотт.
– Вы не сделали ничего дурного, Эдвина. Это целиком моя вина. Мне не нужно было нажимать на вас, когда было очевидно, что вы еще не готовы.
– Не готова? Я не знаю, можно ли быть менее готовой, чем я.
Собравшись с мужеством, она решила, что уже в состоянии покончить с этой нелепой ситуацией. Она медленно повернулась.
Лицо Прескотта выражало искреннюю озабоченность.
– Ах, Эдвина! – воскликнул он и нежно обнял ее.
О Господи, ей так хорошо, очень, очень хорошо, когда он ее обнимает! Прижавшись к его груди, Эдвина слышала гулкие удары его сердца, наслаждаясь этим мгновением счастья, потому что понимала, что скоро оно растает в тумане.
– Я чувствую себя ужасно, потому что стал причиной ваших переживаний, – пробормотал Прескотт. – Ваша преданность покойному супругу достойна восхищения.
Она захлопала ресницами.
– Ч-что?
– Мне не следовало даже пытаться подбивать вас на осквернение светлой памяти вашего покойного супруга. Видимо, вы его так любили… Очевидно, ваши чувства сильны по-прежнему. Он был… Ему очень повезло с вами. Я ему от души завидую.
Эдвина чуть отстранилась от Прескотта, чтобы посмотреть на него.
– Вы подумали, что… – она показала на свое зареванное лицо, – все это… потому что я скорблю по своему умершему мужу?
– Я знаю, что вы его искренне любили, и, очевидно, даже мысль о близости со мной вас очень сильно расстраивает. Ваши чувства серьезны и глубоки, и от этого я только еще больше уважаю вас и не могу вами не восхищаться.
– Ах, дорогой мой, – вырвалось у Эдвины, которая была растрогана до слез. Но она не могла, воспользовавшись ситуацией, спрятаться за благочестивым фасадом бедной безутешной вдовушки. Любая неискренность была ей противна.
Эдвина высвободилась из объятий Прескотта, подошла к кровати, вынула из стопки одежды нежно-розовый пеньюар и надела его. При этом, завязывая пояс, она чересчур сильно стянула талию, но не стала ослаблять пояс, решив таким своеобразным способом наказать себя.
Стиснув руки в замок, она снова повернулась к Прескотту:
– Я переживаю не из-за кончины своего мужа, Прескотт.
– Не из-за этого? Из-за чего же тогда?
Эдвина вздохнула и опустила глаза.
– Мне кажется… все это объясняется тем, что я непростительно неопытна в вопросах страсти. – Эдвина прошла дальше в комнату. – Я в полном смятении. Я не умею… Я не знаю, как стать… соблазнительной. – Ее щеки запылали. – Просто мне противно чувствовать себя глупой неумехой… Особенно учитывая, что вы привыкли иметь дело с дамами, весьма искушенными в любовных делах.
Прескотт сделал шаг к Эдвине.
– Так, значит, скорбь по покойному супругу здесь ни при чем?
Она покачала головой:
– Нет.
– Но в общем, было бы вполне естественно иметь такое чувство… словно предаешь родного человека…
Скривив губы, Эдвина покачала головой:
– Ничего подобного я не испытываю, поверьте мне.
У него в глазах вспыхнула надежда.
– Может быть, вам кажется, что, когда вы со мной, вы оскверняете его память?..
Она снова покачала головой:
– Вовсе нет.
– Наверное, вы не можете не сравнивать нас?..
– Ну, по-моему, совсем этого избежать нереально.
Прескотт опустил глаза и заметно сник.
В уголках губ Эдвины притаилась улыбка.
– Но, положа руку на сердце, сэр Джеффри во многих отношениях вам проигрывает.
Прескотт воспрянул духом, но в его глазах все еще было сомнение.
– Правда?
– По крайней мере до сих пор было именно так. Я возьму на себя смелость заявить, что это как сравнивать… черствый подгоревший гренок с горячей пшеничной лепешкой, намазанной маслом и клубничным вареньем.
– Неужели я в этом примере – лепешка?
– О да, – улыбнулась она. – С пылу с жару.
– Вам следовало упомянуть абрикосовое варенье, а не клубничное.
– Как я могла перепутать?! – картинно всплеснула руками Эдвина и была вознаграждена его несравненной улыбкой, от которой у нее стало тепло на душе.
Прескотт подошел к ней, взял за руки и сказал:
– Я пришел к вам, Эдвина, потому что хочу вас. А все остальное – мелочи.
– Но, придя ко мне, вы застали меня орошающей слезами покрывало. Это не самый лучший способ соблазнить мужчину.
– Зато он отличается оригинальностью…
– Покрывало – не лучшее, что женщине нужно, чтобы соблазнить мужчину.
– В этом я должен с вами согласиться. Но вы исправили свою оплошность.
– Когда надела свой розовый пеньюар?
– Да нет же, глупышка. Когда вы улыбнулись мне. Улыбка – единственная одежда, которая нужна женщине, чтобы соблазнить мужчину.
После этих слов Прескотт прижался губами к губам Эдвины. И то, что он делал, гораздо красноречивее любых слов свидетельствовало о том, что все тревоги Эдвины были напрасны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77
– Давайте сейчас немного посидим здесь вместе, пока вы не успокоитесь. А после этого я пойду домой.
Пойдет домой? Оставит Эдвину наедине с ее страданием и с чувством собственной никчемности и жалости к самой себе? Сердце у нее готово было разорваться от горя.
Однако слезы почему-то перестали литься. Видимо, настала пора вести себя как разумная женщина, какой она была обычно.
Судорожно вздохнув, Эдвина проглотила комок в горле и взяла себя в руки. К ней постепенно возвращалась природная сила духа и способность мыслить логически. Она осознала, что в сложившейся ситуации у нее есть два выхода: либо броситься на Прескотта в попытке заново разжечь в нем страсть, либо постараться собрать жалкие остатки своего достоинства. Так как, по ее мнению, ни один нормальный мужчина не способен воспылать страстью к зареванной дурехе с красным распухшим носом и с всклокоченными волосами, Эдвина предпочла достоинство.
Она медленно высвободилась из объятий Прескотта, отвернулась от него, чтобы он не видел ее распухшее, в красных пятнах, лицо, и подошла к открытому окну. Глядя в окно невидящим взглядом, Эдвина лихорадочно просчитывала шансы сохранить достоинство после такой жалостливой, душераздирающей сцены.
И вдруг в окне она увидела свое отражение: на ней ничего нет, кроме рубашки и панталон! А ворот рубашки распахнут, как у шлюхи!
Господи, час от часу не легче!
Она закрыла лицо руками и с трудом сдержала стон. С этим уже ничего нельзя поделать. Она предстала перед ним во всей красе. Более того, после этого зрелища маловероятно, что он бросится на нее, обуреваемый безудержной страстью.
Эдвина утерла слезы рукой и тихо кашлянула.
– Извините… – хрипло проговорила она.
– Вам не за что извиняться.
Эдвина не смотрела на него. Но, услышав его шаги по ковру и почувствовав тепло его тела, поняла, что Прескотт стоит у нее за спиной. Однако он не прикасался к ней. И от этого глубокая печаль охватила ее сердце.
– Не надо было мне заставлять вас поверить… Ну, в общем, извините меня, Прескотт.
– Вы не сделали ничего дурного, Эдвина. Это целиком моя вина. Мне не нужно было нажимать на вас, когда было очевидно, что вы еще не готовы.
– Не готова? Я не знаю, можно ли быть менее готовой, чем я.
Собравшись с мужеством, она решила, что уже в состоянии покончить с этой нелепой ситуацией. Она медленно повернулась.
Лицо Прескотта выражало искреннюю озабоченность.
– Ах, Эдвина! – воскликнул он и нежно обнял ее.
О Господи, ей так хорошо, очень, очень хорошо, когда он ее обнимает! Прижавшись к его груди, Эдвина слышала гулкие удары его сердца, наслаждаясь этим мгновением счастья, потому что понимала, что скоро оно растает в тумане.
– Я чувствую себя ужасно, потому что стал причиной ваших переживаний, – пробормотал Прескотт. – Ваша преданность покойному супругу достойна восхищения.
Она захлопала ресницами.
– Ч-что?
– Мне не следовало даже пытаться подбивать вас на осквернение светлой памяти вашего покойного супруга. Видимо, вы его так любили… Очевидно, ваши чувства сильны по-прежнему. Он был… Ему очень повезло с вами. Я ему от души завидую.
Эдвина чуть отстранилась от Прескотта, чтобы посмотреть на него.
– Вы подумали, что… – она показала на свое зареванное лицо, – все это… потому что я скорблю по своему умершему мужу?
– Я знаю, что вы его искренне любили, и, очевидно, даже мысль о близости со мной вас очень сильно расстраивает. Ваши чувства серьезны и глубоки, и от этого я только еще больше уважаю вас и не могу вами не восхищаться.
– Ах, дорогой мой, – вырвалось у Эдвины, которая была растрогана до слез. Но она не могла, воспользовавшись ситуацией, спрятаться за благочестивым фасадом бедной безутешной вдовушки. Любая неискренность была ей противна.
Эдвина высвободилась из объятий Прескотта, подошла к кровати, вынула из стопки одежды нежно-розовый пеньюар и надела его. При этом, завязывая пояс, она чересчур сильно стянула талию, но не стала ослаблять пояс, решив таким своеобразным способом наказать себя.
Стиснув руки в замок, она снова повернулась к Прескотту:
– Я переживаю не из-за кончины своего мужа, Прескотт.
– Не из-за этого? Из-за чего же тогда?
Эдвина вздохнула и опустила глаза.
– Мне кажется… все это объясняется тем, что я непростительно неопытна в вопросах страсти. – Эдвина прошла дальше в комнату. – Я в полном смятении. Я не умею… Я не знаю, как стать… соблазнительной. – Ее щеки запылали. – Просто мне противно чувствовать себя глупой неумехой… Особенно учитывая, что вы привыкли иметь дело с дамами, весьма искушенными в любовных делах.
Прескотт сделал шаг к Эдвине.
– Так, значит, скорбь по покойному супругу здесь ни при чем?
Она покачала головой:
– Нет.
– Но в общем, было бы вполне естественно иметь такое чувство… словно предаешь родного человека…
Скривив губы, Эдвина покачала головой:
– Ничего подобного я не испытываю, поверьте мне.
У него в глазах вспыхнула надежда.
– Может быть, вам кажется, что, когда вы со мной, вы оскверняете его память?..
Она снова покачала головой:
– Вовсе нет.
– Наверное, вы не можете не сравнивать нас?..
– Ну, по-моему, совсем этого избежать нереально.
Прескотт опустил глаза и заметно сник.
В уголках губ Эдвины притаилась улыбка.
– Но, положа руку на сердце, сэр Джеффри во многих отношениях вам проигрывает.
Прескотт воспрянул духом, но в его глазах все еще было сомнение.
– Правда?
– По крайней мере до сих пор было именно так. Я возьму на себя смелость заявить, что это как сравнивать… черствый подгоревший гренок с горячей пшеничной лепешкой, намазанной маслом и клубничным вареньем.
– Неужели я в этом примере – лепешка?
– О да, – улыбнулась она. – С пылу с жару.
– Вам следовало упомянуть абрикосовое варенье, а не клубничное.
– Как я могла перепутать?! – картинно всплеснула руками Эдвина и была вознаграждена его несравненной улыбкой, от которой у нее стало тепло на душе.
Прескотт подошел к ней, взял за руки и сказал:
– Я пришел к вам, Эдвина, потому что хочу вас. А все остальное – мелочи.
– Но, придя ко мне, вы застали меня орошающей слезами покрывало. Это не самый лучший способ соблазнить мужчину.
– Зато он отличается оригинальностью…
– Покрывало – не лучшее, что женщине нужно, чтобы соблазнить мужчину.
– В этом я должен с вами согласиться. Но вы исправили свою оплошность.
– Когда надела свой розовый пеньюар?
– Да нет же, глупышка. Когда вы улыбнулись мне. Улыбка – единственная одежда, которая нужна женщине, чтобы соблазнить мужчину.
После этих слов Прескотт прижался губами к губам Эдвины. И то, что он делал, гораздо красноречивее любых слов свидетельствовало о том, что все тревоги Эдвины были напрасны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77