Профессия у меня миролюбивая, гинекологическая… Да зачем кого-то убивать? Вам-то зачем? – В задумчивости Фомкин потянулся к нагрудному карману.
– Руки!
– Платок хотел достать, – пояснил Фомкин, спустя руку обратно на колено.
– Болван ты, гинеколог! На что рассчитывал? Елизар парно ходит, ищейку вперед пускает. Или ты камикадзе?
– Мадам, мне страшно!
– Ничего, вдвоем справимся. Справимся, не дрожи.
Я открою дверь, и ты его завалишь. Согласен?
– Нет, – сказал Фомкин гордо, – Я его убью, потом меня убьют. Резона нет подставляться. Так бизнес не делают.
– Замычал теленочек. На кого же все-таки работаешь? Теперь-то чего темнишь?
– К Петруше я пришел, с вами познакомиться. Цветы принес. Между прочим, сорок штук отстегнул.
– И где же Петруша? Чем ты его саданул?
Фомкин и сам чувствовал в своей версии некоторую неувязку, как раз заключавшуюся в таинственном отсутствии Петруши, но это его не волновало. Он видел, что женщина чуть-чуть расслабилась, и лихорадочно прикидывал, как до нее добраться. Но тщетная, видно, была надежда: не на ту напал.
– Вы упомянули про какой-то шанс. Шутили, наверное?
– Скажи, кто послал, будет шанс.
– Если вы за Петрушу переживаете, так он в магазин побежал. Конфет прикупить к чаю.
Маша хотела засмеяться, но, похоже, не умела этого делать, вместо смеха зашлась в каком-то визгливом кудахтанье.
– Господи, и таких уродцев посылают на крупняка, – передразнила она. – За конфетами побежал! Да с него за одно то, что тебя впустил, шкуру живьем спустят. Эх вы, вояки! Вам бы с Петрушей телок у метро снимать, а туда же, лезете в пекло… Ладно, вот твой шанс. Замочишь пахана, чердаком уйдешь. Дам ключ. Там пожарная лесенка…
– Спасибо! А у лесенки мужик с топором, да?
– Поторгуйся, поторгуйся… Минут десять есть в запасе.
– Чем же я его оглоушу? Кулаком, что ли?
Маша свесила ноги на пол: огромные груди колыхнулись, как белые волны. Слов нет, чертовски соблазнительна.
– А как сам намеревался? Задушить?
– Не надо, Маша. Вы же правильно сказали: куда мне замахиваться на пахана.
– Как раз скороспелки всегда и шустрят не по уму… – Достала из ящичка тумбочки миниатюрный – с ладонь – дамский пистолетик. – Значит, так. Слушай внимательно. Я открою, впущу Елизара. Ты стоишь сбоку, у вешалки, покажу где. Одна пуля в стволе. Как войдет, приставишь дуло к уху, и – опля! Сможешь?
– Вы же говорили, он не один?
– Если я открою, охрана не сунется.
– Ага, останется снаружи. Как же я попаду на чердак? С дыркой в калгане?
– Ну ты и зануда, голубок!
– Какой же я зануда? Обыкновенный советский гинеколог, которому помирать неохота.
* * *
В машине Башлыков снял наушники, положил на сиденье, обернулся к Людмиле Васильевне:
– Пора, матушка!
Людмила Васильевна погляделась в зеркальце, нервным движением поправила прическу.
Капитан Треух, из давних, еще по Никарагуа, соратников, включил зажигание, ждал. Надежный был напарник, вышколенный, сосредоточенный, ему не надо было каждый раз напоминать, в какую сторону двигаться. Башлыков спросил женщину:
– Не боишься?
– Еще как, Гриша!
– Ничего, поначалу все боятся. Вспомни, как девушкой была.
– Это когда было!
Башлыков сказал в микрофон:
– Внимание! Готовность – ноль. Будем Колю выручать. Пошли, ребята.
Пять легковых машин, расположенных примерно в трехкилометровом периметре, одновременно тронулись с места и заняли исходные позиции, припарковались каждая в отведенной ей точке. Из машин посыпались крепкие, подбористые мужички в одинаковой униформе – плотные джинсы и спортивные широкие куртки, под которыми незаметно можно было пронести хоть базуку. У некоторых в руках объемистые сумки со штурмовым снаряжением. Если бы досужий наблюдатель разглядывал картину своеобразного десанта сверху, с вертолета, то увидел бы, что переулок схвачен в тесные клещи, свободным остался только въезд со стороны набережной, откуда должна была появиться кавалькада Благовестова. В тихий сумеречный час прохожих в этом элитарном закоулке почти не было.
"Жигуленок" Башлыкова уперся носой в переулок со стороны трехэтажного банковского офиса. Капитан Треух вылез из машины и немного размялся, сделал два-три приседания и небольшой комплекс дыхательных упражнений. Последние два месяца он не посещал спортзал, а рывок, судя по всему, предстоял беспощадный. Треух опасался, что дыхалка подведет. Одет он был щегольски: вязаный роскошный джемпер и малиновые, в обтяжку, бархатные штаны – эстрадная суперзвезда на вечернем променаде. Через открытое окошко приободрил поникшую Людмилу Васильевну:
– Не волнуйся, сестренка. Гриша все просчитывает, как на компьютере. Осечки не будет.
"Если бы так!" – раздраженно подумал Башлыков.
* * *
– Последний, личный вопрос, – сказал Коля Фомкин. – Почему вы все время голая?
Маша любезно ответила:
– Такой имидж, дурачок.
– И не мерзнете?
– Я же сибирячка.
Благовестову пора было уже прибыть. Фомкин стоял под вешалкой, почти зарывшись в овчинный пограничный тулуп, а Маша Копейщикова – в отдалении, с двумя пушками в руках – обнаженная и прелестная.
– Вот, к примеру, – сказал Фомкин, – старикан позвонит, вы кинете мне пистолетик, но второй-то останется у вас. Что он подумает? Не оробеет?
– Он привык. Я всегда его так встречаю.
– Ну да, это ясно, – глубокомысленно заметил Фомкин.
– Не умничай! Слышишь?
За дверью явственно зарокотал лифт. Фомкин понимал: жить ему оставалось минуты две. Это немного, но и немало. Не хватит, чтобы исправить ошибки грешной молодости, но вполне достаточно, чтобы собраться с духом.
– Вы мне нравитесь, Маша, – сказал он искренне. – У вас хватка железная.
– Ты тоже мне по душе, голубок. Гляди, не замешкайся.
Лифт поднялся, с тягучим скрипом разошлись створки. Маша шагнула к двери. Швырнула ему пистолет, как кость собаке, потянулась к ценочке, щелкнула замком, дернула дверь на себя. И тут же крутнулась вбок, перенося ствол парабеллума в сторону вешалки.
Фомкин тоже не зевал, как она и советовала. Пистолетик ловить не стал, вырвал из нагрудного кармана блестящий стержень авторучки с кнопочным спуском.
Гулкий хлопок парабеллума и сухой свист оперенной металлической стрелки прозвучали одновременно. Пуля царапнула ухо упавшего на колени Фомкина, зато стрелка вонзилась удивленной Маше в лоб. В обморочном забытьи она попыталась еще разок пульнуть в скрывшуюся вдруг из глаз мишень, но паркет уже катился ей навстречу и тяжесть сердца стала невыносимой. Густая челка прыгнула на щеку, и колени подогнулись к животу, точно она готовилась совершить акробатический кульбит.
– Сволочь, – прошептала синими губами. – Какая же ты сволочь, гинеколог! – и больше уже ничего не видела, не слышала и не понимала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
– Руки!
– Платок хотел достать, – пояснил Фомкин, спустя руку обратно на колено.
– Болван ты, гинеколог! На что рассчитывал? Елизар парно ходит, ищейку вперед пускает. Или ты камикадзе?
– Мадам, мне страшно!
– Ничего, вдвоем справимся. Справимся, не дрожи.
Я открою дверь, и ты его завалишь. Согласен?
– Нет, – сказал Фомкин гордо, – Я его убью, потом меня убьют. Резона нет подставляться. Так бизнес не делают.
– Замычал теленочек. На кого же все-таки работаешь? Теперь-то чего темнишь?
– К Петруше я пришел, с вами познакомиться. Цветы принес. Между прочим, сорок штук отстегнул.
– И где же Петруша? Чем ты его саданул?
Фомкин и сам чувствовал в своей версии некоторую неувязку, как раз заключавшуюся в таинственном отсутствии Петруши, но это его не волновало. Он видел, что женщина чуть-чуть расслабилась, и лихорадочно прикидывал, как до нее добраться. Но тщетная, видно, была надежда: не на ту напал.
– Вы упомянули про какой-то шанс. Шутили, наверное?
– Скажи, кто послал, будет шанс.
– Если вы за Петрушу переживаете, так он в магазин побежал. Конфет прикупить к чаю.
Маша хотела засмеяться, но, похоже, не умела этого делать, вместо смеха зашлась в каком-то визгливом кудахтанье.
– Господи, и таких уродцев посылают на крупняка, – передразнила она. – За конфетами побежал! Да с него за одно то, что тебя впустил, шкуру живьем спустят. Эх вы, вояки! Вам бы с Петрушей телок у метро снимать, а туда же, лезете в пекло… Ладно, вот твой шанс. Замочишь пахана, чердаком уйдешь. Дам ключ. Там пожарная лесенка…
– Спасибо! А у лесенки мужик с топором, да?
– Поторгуйся, поторгуйся… Минут десять есть в запасе.
– Чем же я его оглоушу? Кулаком, что ли?
Маша свесила ноги на пол: огромные груди колыхнулись, как белые волны. Слов нет, чертовски соблазнительна.
– А как сам намеревался? Задушить?
– Не надо, Маша. Вы же правильно сказали: куда мне замахиваться на пахана.
– Как раз скороспелки всегда и шустрят не по уму… – Достала из ящичка тумбочки миниатюрный – с ладонь – дамский пистолетик. – Значит, так. Слушай внимательно. Я открою, впущу Елизара. Ты стоишь сбоку, у вешалки, покажу где. Одна пуля в стволе. Как войдет, приставишь дуло к уху, и – опля! Сможешь?
– Вы же говорили, он не один?
– Если я открою, охрана не сунется.
– Ага, останется снаружи. Как же я попаду на чердак? С дыркой в калгане?
– Ну ты и зануда, голубок!
– Какой же я зануда? Обыкновенный советский гинеколог, которому помирать неохота.
* * *
В машине Башлыков снял наушники, положил на сиденье, обернулся к Людмиле Васильевне:
– Пора, матушка!
Людмила Васильевна погляделась в зеркальце, нервным движением поправила прическу.
Капитан Треух, из давних, еще по Никарагуа, соратников, включил зажигание, ждал. Надежный был напарник, вышколенный, сосредоточенный, ему не надо было каждый раз напоминать, в какую сторону двигаться. Башлыков спросил женщину:
– Не боишься?
– Еще как, Гриша!
– Ничего, поначалу все боятся. Вспомни, как девушкой была.
– Это когда было!
Башлыков сказал в микрофон:
– Внимание! Готовность – ноль. Будем Колю выручать. Пошли, ребята.
Пять легковых машин, расположенных примерно в трехкилометровом периметре, одновременно тронулись с места и заняли исходные позиции, припарковались каждая в отведенной ей точке. Из машин посыпались крепкие, подбористые мужички в одинаковой униформе – плотные джинсы и спортивные широкие куртки, под которыми незаметно можно было пронести хоть базуку. У некоторых в руках объемистые сумки со штурмовым снаряжением. Если бы досужий наблюдатель разглядывал картину своеобразного десанта сверху, с вертолета, то увидел бы, что переулок схвачен в тесные клещи, свободным остался только въезд со стороны набережной, откуда должна была появиться кавалькада Благовестова. В тихий сумеречный час прохожих в этом элитарном закоулке почти не было.
"Жигуленок" Башлыкова уперся носой в переулок со стороны трехэтажного банковского офиса. Капитан Треух вылез из машины и немного размялся, сделал два-три приседания и небольшой комплекс дыхательных упражнений. Последние два месяца он не посещал спортзал, а рывок, судя по всему, предстоял беспощадный. Треух опасался, что дыхалка подведет. Одет он был щегольски: вязаный роскошный джемпер и малиновые, в обтяжку, бархатные штаны – эстрадная суперзвезда на вечернем променаде. Через открытое окошко приободрил поникшую Людмилу Васильевну:
– Не волнуйся, сестренка. Гриша все просчитывает, как на компьютере. Осечки не будет.
"Если бы так!" – раздраженно подумал Башлыков.
* * *
– Последний, личный вопрос, – сказал Коля Фомкин. – Почему вы все время голая?
Маша любезно ответила:
– Такой имидж, дурачок.
– И не мерзнете?
– Я же сибирячка.
Благовестову пора было уже прибыть. Фомкин стоял под вешалкой, почти зарывшись в овчинный пограничный тулуп, а Маша Копейщикова – в отдалении, с двумя пушками в руках – обнаженная и прелестная.
– Вот, к примеру, – сказал Фомкин, – старикан позвонит, вы кинете мне пистолетик, но второй-то останется у вас. Что он подумает? Не оробеет?
– Он привык. Я всегда его так встречаю.
– Ну да, это ясно, – глубокомысленно заметил Фомкин.
– Не умничай! Слышишь?
За дверью явственно зарокотал лифт. Фомкин понимал: жить ему оставалось минуты две. Это немного, но и немало. Не хватит, чтобы исправить ошибки грешной молодости, но вполне достаточно, чтобы собраться с духом.
– Вы мне нравитесь, Маша, – сказал он искренне. – У вас хватка железная.
– Ты тоже мне по душе, голубок. Гляди, не замешкайся.
Лифт поднялся, с тягучим скрипом разошлись створки. Маша шагнула к двери. Швырнула ему пистолет, как кость собаке, потянулась к ценочке, щелкнула замком, дернула дверь на себя. И тут же крутнулась вбок, перенося ствол парабеллума в сторону вешалки.
Фомкин тоже не зевал, как она и советовала. Пистолетик ловить не стал, вырвал из нагрудного кармана блестящий стержень авторучки с кнопочным спуском.
Гулкий хлопок парабеллума и сухой свист оперенной металлической стрелки прозвучали одновременно. Пуля царапнула ухо упавшего на колени Фомкина, зато стрелка вонзилась удивленной Маше в лоб. В обморочном забытьи она попыталась еще разок пульнуть в скрывшуюся вдруг из глаз мишень, но паркет уже катился ей навстречу и тяжесть сердца стала невыносимой. Густая челка прыгнула на щеку, и колени подогнулись к животу, точно она готовилась совершить акробатический кульбит.
– Сволочь, – прошептала синими губами. – Какая же ты сволочь, гинеколог! – и больше уже ничего не видела, не слышала и не понимала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99