На ветер бабки кидать, сам знаешь, не в моих привычках.
– Та-ак, – скучным тоном отозвался Башлыков. – Что, если я к тебе сейчас подскочу, Алексей Петрович?
– Нет, не подскочишь.
– Почему?
– Приезжай в контору к четырем.
– Хорошо, понял, – сказал Башлыков и первым положил трубку.
Алеша тут же снова набрал его номер:
– Скажи, Башлыков, на ком лично Елизар повис?
Обстоятельства – потом.
– Не знаю, – ответил Башлыков.
– Спасибо. До встречи.
Ему было приятно, что удалось малость взвинтить законспирированного чекиста, но удовольствие тоже было какое-то ненатуральное. Детские забавы на лужайке. Проторенной тропкой он добрался до оттоманки, где почивал безмятежный Вдовкин. Привычно потеснил его к стене, уселся в ногах.
– Эй, соня, похмеляться пора!
– Чего тебе? – буркнул Вдовкин.
– Ночью никто не звонил?
– Вроде нет.
– А точнее?
– Я после третьего стакана глохну. Да чего волноваться. Один раз позвонила, и второй позвонит.
– Помнишь, чего ей сказать?
– Что?
– Не явится через полчаса, пусть едет в морг.
Вдовкин потянулся, вылез из-под одеяла и со скрипом сел. Нашарил где-то под собой сигареты.
– Похоже, нет такой дурости, какую не измыслит русский человек, когда в оказии.
– Если поинтересуется, какие были мужнины прощальные слова, передашь: тварь поганая.
Не умываясь, не позавтракав, накинул вельветовый пиджачок и вышел. На улице дежурили двое, еще ночных, сторожей – Чук и Гек. С ними Алеша распорядился:
– Сменщикам передайте и сами запомните: придет Настя, из дома не выпускать. Хоть силой держите.
Чук и Гек дружно закивали, остерегаясь подходить ближе, чем на вытянутую руку. Среди охранной челяди со вчерашнего дня прошел нехороший слушок, что у хозяина крыша поехала.
Алеша прямиком двинулся к Тине Самариной, в далекое Митино. Гнал так, что гаишник на Каширке еле успел свистнуть вдогонку. Но за ним не увязался. Не зря он выложил десять лимонов за спецномера.
Ближайшая Настина подруга была дома, но собиралась на работу. Алешу впустила в квартиру больше от изумления, чем от радости.
– Собери чайку, – попросил он. – Ты же видишь, я два дня не ел.
– На меня такие штучки не действуют, Михайлов.
Мне в школу пора.
В сером, строгого покроя костюмчике, гладко причесанная, в больших немодных очках, Тина Самарина была человеком из другой, сопредельной жизни, с которой Алеша редко соприкасался. Разве что через Настю. Эта жизнь была для него выморочной, призрачной. В ней люди не только бесконечно талдычили о каких-то принципах, о борьбе добра со злом, но и пытались как бы следовать этим принципам. Забавные канарейки, распевающие свои нелепые, наивные песенки в окружении змей, крокодилов и шакалов. И квартирка у Тины, естественно, напоминала птичье гнездо: крохотная, на последнем этаже двенадцатиэтажного крупнопанельного дома.
Алеша прошел на кухню, огляделся и поставил чайник на плиту. Тина укоризненно замерла в дверях.
– Предложение такое, – сказал Алеша. – Я твою школу покупаю и дарю тебе. А ты говоришь, где Наста прячется.
– Торгаш, – брезгливо процедила Тина. – Вот это и есть твое истинное нутро. Нечего было притворяться.
– Кем же я притворялся?
– Ну как же! Романтический герой в духе средневековья. Тайный мститель. Зеро. Робин Гуд. Это ты бедной Настеньке можешь втирать очки, я-то тебя всегда видела насквозь.
– Ты – да! Ты – великий психолог. Потому, наверное, и живешь без мужика. Все мужчины грязные самцы, верно? Не удивлюсь, если окажешься девушкой.
– Убирайся!
Алеша достал из настенного шкафчика чашку и заварной чайник, а из холодильника масло и сыр.
– Хлеб-то хоть у тебя есть?
– На каком основании ты тут хозяйничаешь?
– Не надо, Тина. Я не ссориться приехал.
Он поднял глаза, и она увидела в них что-то такое, что заставило ее опуститься на стул. Алеша и ей дал чашку и свежий чай заварил из пачки цейлонского.
– Я не знаю, где Настя, – сказала она.
– Не правда. Ты знаешь. Или догадываешься.
– Хорошо. Может быть, догадываюсь. Но почему я должна тебе говорить, если она сама не захотела. Алеша, она ушла от тебя. Это самый разумный ее поступок за последние три года.
– Она не может уйти.
– Почему?
– Мы же любим друг друга.
Он ожидал, что Тина хотя бы улыбнется после такого признания, но вместо этого она достала с окна из-за шторки пакет с хлебом и начала готовить бутерброды.
Вид у нее был неприступный.
– Ты хорошенькая, умная девушка, – мягко сказал Алеша – Прости, что иногда над тобой подшучивал.
Если бы не было Насти, я бы на тебе женился.
– Ой, спасите меня! – Наконец-то она смягчилась. – Ты хоть догадываешься, почему она сбежала?
– Догадываюсь. Она записку оставила.
– Ну и в чем дело?
– Приступ шизофрении. Это у нее наследственное.
Мать полоумная, отец алкоголик. Но для меня это не имеет значения. Какая ни есть, а все жена. И потом – я кое-что понял…
– Что же именно?
– Мне без нее кранты.
Тина пододвинула ему бутерброд с сыром.
– Помоги, Тина! Где она?
– Она мне не простит.
– Простит. Она же понимает, что передо мной никто не устоит.
Алеша пережевывал хлеб и не чувствовал вкуса, словно тряпку жевал.
– Помоги, Тина. Или будет беда. Небольшая, правда.
– Какая беда?
– Я умру без нее.
Тина увидела в ясных Алешиных глазах отблеск слез – и оторопела.
– Или ты великий актер, или…
– Где она?
– Возможно, я полная дура… Точно не уверена, но предполагаю… В Балашихе живет старый художник, у него дача…
– Почему ты думаешь, что она там?
Тина не выдержала его прямого взгляда, в котором загорелся странный тусклый огонь. Сняла очки и протерла сухие стеклышки платочком.
– Тина, я жду!
– Настя звонила утром…
– Адрес!
Тина ушла в комнату и вернулась с клочком бумажки. Прежде чем отдать, потребовала:
– Поклянись, что ее не обидишь!
Алеша сказал:
– Ты действительно дура. Как же я могу ее обидеть, если она мне как дочь? Вдобавок она беременная.
– Алеша, а ты сам не того?..
Михайлов вырвал у нее бумажку. Он уже был на ногах и в дверях.
– Ты под моей защитой, девочка! Запомни на всякий случай.
…По дороге в Балашиху прихватила гроза. Посыпались с неба потоки, плясали перед глазами желтые молнии. Весело было ехать. Хотел думать о главном, о том, как оборотиться с Елизаровым наследством, а думал все о Настеньке. Сознание чудно двоилось, троилось, как струи воды на стекле.
Старый художник был похож на согнутое, безлиственное деревце в палисаднике, где он как раз стоял и из детской леечки задумчиво поливал грядку. Алеша окликнул его с дорожки:
– Эй, хозяин!
Мужчина неторопливо развернулся, и Алеша с огорчением отметил, что хотя художник, конечно, хиловат и обтесан жизнью до краев, но не так ух и дряхл, чтобы при случае не обесчестить чужую жену.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
– Та-ак, – скучным тоном отозвался Башлыков. – Что, если я к тебе сейчас подскочу, Алексей Петрович?
– Нет, не подскочишь.
– Почему?
– Приезжай в контору к четырем.
– Хорошо, понял, – сказал Башлыков и первым положил трубку.
Алеша тут же снова набрал его номер:
– Скажи, Башлыков, на ком лично Елизар повис?
Обстоятельства – потом.
– Не знаю, – ответил Башлыков.
– Спасибо. До встречи.
Ему было приятно, что удалось малость взвинтить законспирированного чекиста, но удовольствие тоже было какое-то ненатуральное. Детские забавы на лужайке. Проторенной тропкой он добрался до оттоманки, где почивал безмятежный Вдовкин. Привычно потеснил его к стене, уселся в ногах.
– Эй, соня, похмеляться пора!
– Чего тебе? – буркнул Вдовкин.
– Ночью никто не звонил?
– Вроде нет.
– А точнее?
– Я после третьего стакана глохну. Да чего волноваться. Один раз позвонила, и второй позвонит.
– Помнишь, чего ей сказать?
– Что?
– Не явится через полчаса, пусть едет в морг.
Вдовкин потянулся, вылез из-под одеяла и со скрипом сел. Нашарил где-то под собой сигареты.
– Похоже, нет такой дурости, какую не измыслит русский человек, когда в оказии.
– Если поинтересуется, какие были мужнины прощальные слова, передашь: тварь поганая.
Не умываясь, не позавтракав, накинул вельветовый пиджачок и вышел. На улице дежурили двое, еще ночных, сторожей – Чук и Гек. С ними Алеша распорядился:
– Сменщикам передайте и сами запомните: придет Настя, из дома не выпускать. Хоть силой держите.
Чук и Гек дружно закивали, остерегаясь подходить ближе, чем на вытянутую руку. Среди охранной челяди со вчерашнего дня прошел нехороший слушок, что у хозяина крыша поехала.
Алеша прямиком двинулся к Тине Самариной, в далекое Митино. Гнал так, что гаишник на Каширке еле успел свистнуть вдогонку. Но за ним не увязался. Не зря он выложил десять лимонов за спецномера.
Ближайшая Настина подруга была дома, но собиралась на работу. Алешу впустила в квартиру больше от изумления, чем от радости.
– Собери чайку, – попросил он. – Ты же видишь, я два дня не ел.
– На меня такие штучки не действуют, Михайлов.
Мне в школу пора.
В сером, строгого покроя костюмчике, гладко причесанная, в больших немодных очках, Тина Самарина была человеком из другой, сопредельной жизни, с которой Алеша редко соприкасался. Разве что через Настю. Эта жизнь была для него выморочной, призрачной. В ней люди не только бесконечно талдычили о каких-то принципах, о борьбе добра со злом, но и пытались как бы следовать этим принципам. Забавные канарейки, распевающие свои нелепые, наивные песенки в окружении змей, крокодилов и шакалов. И квартирка у Тины, естественно, напоминала птичье гнездо: крохотная, на последнем этаже двенадцатиэтажного крупнопанельного дома.
Алеша прошел на кухню, огляделся и поставил чайник на плиту. Тина укоризненно замерла в дверях.
– Предложение такое, – сказал Алеша. – Я твою школу покупаю и дарю тебе. А ты говоришь, где Наста прячется.
– Торгаш, – брезгливо процедила Тина. – Вот это и есть твое истинное нутро. Нечего было притворяться.
– Кем же я притворялся?
– Ну как же! Романтический герой в духе средневековья. Тайный мститель. Зеро. Робин Гуд. Это ты бедной Настеньке можешь втирать очки, я-то тебя всегда видела насквозь.
– Ты – да! Ты – великий психолог. Потому, наверное, и живешь без мужика. Все мужчины грязные самцы, верно? Не удивлюсь, если окажешься девушкой.
– Убирайся!
Алеша достал из настенного шкафчика чашку и заварной чайник, а из холодильника масло и сыр.
– Хлеб-то хоть у тебя есть?
– На каком основании ты тут хозяйничаешь?
– Не надо, Тина. Я не ссориться приехал.
Он поднял глаза, и она увидела в них что-то такое, что заставило ее опуститься на стул. Алеша и ей дал чашку и свежий чай заварил из пачки цейлонского.
– Я не знаю, где Настя, – сказала она.
– Не правда. Ты знаешь. Или догадываешься.
– Хорошо. Может быть, догадываюсь. Но почему я должна тебе говорить, если она сама не захотела. Алеша, она ушла от тебя. Это самый разумный ее поступок за последние три года.
– Она не может уйти.
– Почему?
– Мы же любим друг друга.
Он ожидал, что Тина хотя бы улыбнется после такого признания, но вместо этого она достала с окна из-за шторки пакет с хлебом и начала готовить бутерброды.
Вид у нее был неприступный.
– Ты хорошенькая, умная девушка, – мягко сказал Алеша – Прости, что иногда над тобой подшучивал.
Если бы не было Насти, я бы на тебе женился.
– Ой, спасите меня! – Наконец-то она смягчилась. – Ты хоть догадываешься, почему она сбежала?
– Догадываюсь. Она записку оставила.
– Ну и в чем дело?
– Приступ шизофрении. Это у нее наследственное.
Мать полоумная, отец алкоголик. Но для меня это не имеет значения. Какая ни есть, а все жена. И потом – я кое-что понял…
– Что же именно?
– Мне без нее кранты.
Тина пододвинула ему бутерброд с сыром.
– Помоги, Тина! Где она?
– Она мне не простит.
– Простит. Она же понимает, что передо мной никто не устоит.
Алеша пережевывал хлеб и не чувствовал вкуса, словно тряпку жевал.
– Помоги, Тина. Или будет беда. Небольшая, правда.
– Какая беда?
– Я умру без нее.
Тина увидела в ясных Алешиных глазах отблеск слез – и оторопела.
– Или ты великий актер, или…
– Где она?
– Возможно, я полная дура… Точно не уверена, но предполагаю… В Балашихе живет старый художник, у него дача…
– Почему ты думаешь, что она там?
Тина не выдержала его прямого взгляда, в котором загорелся странный тусклый огонь. Сняла очки и протерла сухие стеклышки платочком.
– Тина, я жду!
– Настя звонила утром…
– Адрес!
Тина ушла в комнату и вернулась с клочком бумажки. Прежде чем отдать, потребовала:
– Поклянись, что ее не обидишь!
Алеша сказал:
– Ты действительно дура. Как же я могу ее обидеть, если она мне как дочь? Вдобавок она беременная.
– Алеша, а ты сам не того?..
Михайлов вырвал у нее бумажку. Он уже был на ногах и в дверях.
– Ты под моей защитой, девочка! Запомни на всякий случай.
…По дороге в Балашиху прихватила гроза. Посыпались с неба потоки, плясали перед глазами желтые молнии. Весело было ехать. Хотел думать о главном, о том, как оборотиться с Елизаровым наследством, а думал все о Настеньке. Сознание чудно двоилось, троилось, как струи воды на стекле.
Старый художник был похож на согнутое, безлиственное деревце в палисаднике, где он как раз стоял и из детской леечки задумчиво поливал грядку. Алеша окликнул его с дорожки:
– Эй, хозяин!
Мужчина неторопливо развернулся, и Алеша с огорчением отметил, что хотя художник, конечно, хиловат и обтесан жизнью до краев, но не так ух и дряхл, чтобы при случае не обесчестить чужую жену.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99