Иного рыболова охватывает охотничий азарт, и он ловит, ловит, пока клюет, хотя потом готов эту рыбу выбросить на помойку, так как ему столько не нужно.
Сегодня на утренней зорьке дождь застиг нас на Янтарном. Было солнечно, но из-за березовой рощи уже выплывали стремительные грозовые облака, на которые мы, увлеченные ловлей, как-то не обратили внимания. А когда опомнились, огромная синяя туча уже тяжело нависла над озером. Поднялась волна, в лодку стало заплескивать. Я поспешно выволок якорь, а Николай сел на весла. Первая молния сверкнула прямо над нами, а в следующую секунду нас оглушил гром. В полукилометре от берега молния расщепила толстую раздвоенную сосну. Одна опаленная вершина, срезанная почти до основания, упала на молодую ель и пригнула ее до земли.
Надо признаться, что во время грозы на большом озере и вдалеке от берега чувствуешь себя на легкой лодчонке не очень-то уютно. Крупный косой дождь исхлестал нас насквозь, и вот теперь, причалив к берегу, мы разожгли костер и стали варить уху. Котелок и всякие принадлежности я всегда беру с собой в лодку, потому что иногда предпочитаю сварить уху на таком пустынном берегу или на одном из островов.
Пока уха варится в закопченном алюминиевом котелке, мы, развесив наши брюки и рубашки на кустах, сидим в одних трусах и мирно беседуем. Укрывшиеся от ветра комары и мошка нас пока не беспокоят, да и всегда можно подбросить в костер сырых веток с листьями и окутаться едком дымовой завесой, в которой комары больше нескольких секунд не выдерживают…
— Когда к Васину? — спрашивает Николай.
— Могу я хоть раз в жизни полностью использовать свой отпуск? — отвечаю я.
Через три дня мне нужно принимать дела начальника строительства в колхозе «Рассвет», а мне не хочетсн отсюда уезжать. Мне понравилось отдыхать на турбазе, рыбачить на озерах, собирать белые грибы, смотреть на облака, на звезды, на луну, слушать, как по ночам шумит сосновый бор и крякают в камышах утки… Я уж и не помню, сколько лет я ничего этого ие видел и не слышал…
— А как же твой экспериментальный поселок? — ехидно спрашивает Бутафоров.
Если что и тревожило меня в эти безоблачные дни, так мысли о недостроенном поселке. Я его дострою. Обязательно дострою, иначе не может быть и речи, но, чтобы позлить Николая, небрежно говорю:
— А что поселок? И без меня достроят… Детали есть, а собрать панели и закончить внутри отделочные работы — это ерунда.
— Отрезвил, значит, тебя Куприянов?
— Как видишь, я не чувствую себя виноватым, — отвечаю я. — И потом, я знал, на что иду.
— Ты что, меня разыгрываешь? — сердится Николай. — Затеял всю эту перестройку, ему дали по шапке, а он и успокоился, как говорится — руки умыл… А что о тебе подумают люди, которых ты с толку сбил, которые поверили в тебя? Думаешь, все до одного от тебя отвернулись? В горком приходят, письма пишут в партийную комиссию, что тебе незаслуженно вынесли строгое взыскание и сняли с работы… Тропинин ездил в обком… Плохо ты думаешь, Максим, о людях, с которыми бок о бок работал!
Этого я не знал. Юлька, правда, говорила, мол, многие на заводе жалеют, что меня уволили… Я на это как-то внимания не обратил. Когда человек уходит с высокого поста, а его место занимает другой, всегда жалеют того, кто ушел, вспоминают его добрым словом, хотя до этого и ругали на все лады…
— Подай мне мешочек со специями, — попросил я.
Николай непонимающе посмотрел на меня и, схватив брезентовый мешочек, в котором я держал перец-горошек, лавровый лист, соль, с сердцем запустил в меня. Я ловко поймал и заправил перцем и лавровым листом уху. В котле громко булькало, в янтарной юшке мелькали красные окуневые плавники, рыбьи головы, черные горошины перца. Распространялся душистый аппетитный запах. Разбросав сучья, я добился ровного небольшого огня. Теперь пусть уха потомится минут двадцать, только после этого, остудив, ее можно есть.
— Я никогда никому не жаловался, — сказал я, постукивая деревянной ложкой по ладони. — Не умею и не люблю. Я верю в высшую справедливость, и рано или поздно она восторжествует…
— Рано или поздно! — перебил Николай. — Смотри, не было бы поздно!
— Все сейчас сложилось против меня, — спокойно продолжал я. — Срыв государственного задания, превышение полномочий, незаконное расходование средств, смерть Васи Конева, донос Аршинова… Одно наслоилось на другое. Куприянов так обрадовался, что есть все основания снять меня с работы, что подобрел и не исключил из партии, а мог бы…
Костер выстрелил в Николая раскаленным угольком. Проворно вскочив на ноги, Бутафоров, как дикарь, заплясал вокруг костра, потирая ужаленную ногу.
— Еще прыгаешь, как молодой, — заметил я. — Правда, когда прижжет…
— В августе к нам приезжает секретарь обкома, — усаживаясь на сей раз подальше от огня, сказал Николай. — Я думаю, он захочет с тобой поговорить.
С первым секретарем обкома партии я встречался несколько раз. Как-то зимой он приезжал на завод, я его поводил по цехам, показал готовую продукцию, потом мы несколько раз встречались на активах и совещаниях. Секретарь обкома произвел на меня самое хорошее впечатление. Невысокий, худощавый, с густыми черными, тронутыми сединой волосами и живыми глазами, он всегда был спокоен и внимателен ко всем без исключения. Иногда на смуглом моложавом лице его появлялась мягкая улыбка, он никогда не повышал голоса, умел слушать людей, не перебивая их нетерпеливыми начальственными репликами, что обычно делал Куприянов… И только сейчас мне пришла в голову мысль, что, пожалуй, зря я перед началом всей этой перестройки не поехал в областной центр и не посоветовался с секретарем обкома. Кто знает, может быть, все тогда сложилось бы по-другому…
— В понедельник выхожу на работу, — сказал я.
— Я ведь тебя не гоню, — смутился мой друг. — Думал, гордыня тебя заела… Этакого мученика в изгнании корчить из себя.
— Спасибо, старик, ты обо мне высокого мнения, — усмехнулся я.
Помолчав, Николай прикурил от тлеющего сучка папиросу, сказал:
— А я уж решил, что ты собрался за тридевять земель.
— Не простил бы ты мне такого?
— Не простил бы, — прямо посмотрел он мне в глаза. — Не люблю трусов.
Я поддел ложкой юшки из котелка и, подув, попробовал. Уха была почти готова, но мне показалось, что соли маловато. Я предложил отведать Николаю. Перегнувшись через вяло дымящийся костер, он зачерпнул ложкой варево, подул на него и, блаженно прищурив глаза, отхлебнул. На животе его собрались толстые складки, широкая, но уже дряблая грудь немного отвисала. Николай старше меня на четыре года. Правда, он всегда выглядел старше своих лет и никогда не занимался спортом, но от одной мысли, что и я рано или поздно буду таким, стало горько… Я намного старше Юльки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109
Сегодня на утренней зорьке дождь застиг нас на Янтарном. Было солнечно, но из-за березовой рощи уже выплывали стремительные грозовые облака, на которые мы, увлеченные ловлей, как-то не обратили внимания. А когда опомнились, огромная синяя туча уже тяжело нависла над озером. Поднялась волна, в лодку стало заплескивать. Я поспешно выволок якорь, а Николай сел на весла. Первая молния сверкнула прямо над нами, а в следующую секунду нас оглушил гром. В полукилометре от берега молния расщепила толстую раздвоенную сосну. Одна опаленная вершина, срезанная почти до основания, упала на молодую ель и пригнула ее до земли.
Надо признаться, что во время грозы на большом озере и вдалеке от берега чувствуешь себя на легкой лодчонке не очень-то уютно. Крупный косой дождь исхлестал нас насквозь, и вот теперь, причалив к берегу, мы разожгли костер и стали варить уху. Котелок и всякие принадлежности я всегда беру с собой в лодку, потому что иногда предпочитаю сварить уху на таком пустынном берегу или на одном из островов.
Пока уха варится в закопченном алюминиевом котелке, мы, развесив наши брюки и рубашки на кустах, сидим в одних трусах и мирно беседуем. Укрывшиеся от ветра комары и мошка нас пока не беспокоят, да и всегда можно подбросить в костер сырых веток с листьями и окутаться едком дымовой завесой, в которой комары больше нескольких секунд не выдерживают…
— Когда к Васину? — спрашивает Николай.
— Могу я хоть раз в жизни полностью использовать свой отпуск? — отвечаю я.
Через три дня мне нужно принимать дела начальника строительства в колхозе «Рассвет», а мне не хочетсн отсюда уезжать. Мне понравилось отдыхать на турбазе, рыбачить на озерах, собирать белые грибы, смотреть на облака, на звезды, на луну, слушать, как по ночам шумит сосновый бор и крякают в камышах утки… Я уж и не помню, сколько лет я ничего этого ие видел и не слышал…
— А как же твой экспериментальный поселок? — ехидно спрашивает Бутафоров.
Если что и тревожило меня в эти безоблачные дни, так мысли о недостроенном поселке. Я его дострою. Обязательно дострою, иначе не может быть и речи, но, чтобы позлить Николая, небрежно говорю:
— А что поселок? И без меня достроят… Детали есть, а собрать панели и закончить внутри отделочные работы — это ерунда.
— Отрезвил, значит, тебя Куприянов?
— Как видишь, я не чувствую себя виноватым, — отвечаю я. — И потом, я знал, на что иду.
— Ты что, меня разыгрываешь? — сердится Николай. — Затеял всю эту перестройку, ему дали по шапке, а он и успокоился, как говорится — руки умыл… А что о тебе подумают люди, которых ты с толку сбил, которые поверили в тебя? Думаешь, все до одного от тебя отвернулись? В горком приходят, письма пишут в партийную комиссию, что тебе незаслуженно вынесли строгое взыскание и сняли с работы… Тропинин ездил в обком… Плохо ты думаешь, Максим, о людях, с которыми бок о бок работал!
Этого я не знал. Юлька, правда, говорила, мол, многие на заводе жалеют, что меня уволили… Я на это как-то внимания не обратил. Когда человек уходит с высокого поста, а его место занимает другой, всегда жалеют того, кто ушел, вспоминают его добрым словом, хотя до этого и ругали на все лады…
— Подай мне мешочек со специями, — попросил я.
Николай непонимающе посмотрел на меня и, схватив брезентовый мешочек, в котором я держал перец-горошек, лавровый лист, соль, с сердцем запустил в меня. Я ловко поймал и заправил перцем и лавровым листом уху. В котле громко булькало, в янтарной юшке мелькали красные окуневые плавники, рыбьи головы, черные горошины перца. Распространялся душистый аппетитный запах. Разбросав сучья, я добился ровного небольшого огня. Теперь пусть уха потомится минут двадцать, только после этого, остудив, ее можно есть.
— Я никогда никому не жаловался, — сказал я, постукивая деревянной ложкой по ладони. — Не умею и не люблю. Я верю в высшую справедливость, и рано или поздно она восторжествует…
— Рано или поздно! — перебил Николай. — Смотри, не было бы поздно!
— Все сейчас сложилось против меня, — спокойно продолжал я. — Срыв государственного задания, превышение полномочий, незаконное расходование средств, смерть Васи Конева, донос Аршинова… Одно наслоилось на другое. Куприянов так обрадовался, что есть все основания снять меня с работы, что подобрел и не исключил из партии, а мог бы…
Костер выстрелил в Николая раскаленным угольком. Проворно вскочив на ноги, Бутафоров, как дикарь, заплясал вокруг костра, потирая ужаленную ногу.
— Еще прыгаешь, как молодой, — заметил я. — Правда, когда прижжет…
— В августе к нам приезжает секретарь обкома, — усаживаясь на сей раз подальше от огня, сказал Николай. — Я думаю, он захочет с тобой поговорить.
С первым секретарем обкома партии я встречался несколько раз. Как-то зимой он приезжал на завод, я его поводил по цехам, показал готовую продукцию, потом мы несколько раз встречались на активах и совещаниях. Секретарь обкома произвел на меня самое хорошее впечатление. Невысокий, худощавый, с густыми черными, тронутыми сединой волосами и живыми глазами, он всегда был спокоен и внимателен ко всем без исключения. Иногда на смуглом моложавом лице его появлялась мягкая улыбка, он никогда не повышал голоса, умел слушать людей, не перебивая их нетерпеливыми начальственными репликами, что обычно делал Куприянов… И только сейчас мне пришла в голову мысль, что, пожалуй, зря я перед началом всей этой перестройки не поехал в областной центр и не посоветовался с секретарем обкома. Кто знает, может быть, все тогда сложилось бы по-другому…
— В понедельник выхожу на работу, — сказал я.
— Я ведь тебя не гоню, — смутился мой друг. — Думал, гордыня тебя заела… Этакого мученика в изгнании корчить из себя.
— Спасибо, старик, ты обо мне высокого мнения, — усмехнулся я.
Помолчав, Николай прикурил от тлеющего сучка папиросу, сказал:
— А я уж решил, что ты собрался за тридевять земель.
— Не простил бы ты мне такого?
— Не простил бы, — прямо посмотрел он мне в глаза. — Не люблю трусов.
Я поддел ложкой юшки из котелка и, подув, попробовал. Уха была почти готова, но мне показалось, что соли маловато. Я предложил отведать Николаю. Перегнувшись через вяло дымящийся костер, он зачерпнул ложкой варево, подул на него и, блаженно прищурив глаза, отхлебнул. На животе его собрались толстые складки, широкая, но уже дряблая грудь немного отвисала. Николай старше меня на четыре года. Правда, он всегда выглядел старше своих лет и никогда не занимался спортом, но от одной мысли, что и я рано или поздно буду таким, стало горько… Я намного старше Юльки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109