чего доброго дойдет до драки, а это совсем ни к чему. Нам жить здесь еще две недели.
Из дома председателя вышел Венька. Он был раскрасневшийся — видно, только что от жаркого самовара отвалился. Увидев меня, Венька подошел.
— Чего они разорались? — спросил он, кивнув в сторону клуба.
— Пошли, а то сцепятся, — сказал я.
— Идиотская привычка — доказывать что-то при помощи кулаков…
— Как будто ты не дрался!
— Это не мой принцип выяснять отношения.
— Ни разу не дрался? — удивился я.
Мы подошли к клубу. Пять наших парней во главе с Володькой Биндо перебранивались с деревенскими. Рослый парень в синем плаще, вращая белками хмельных глаз, наступал на Биндо.
— Мы вас не звали, — бубнил он. — Гляди, живо завернем оглобли…
— Замолкни, тля! — сквозь зубы отвечал Биндо.
— По домам, ребята, — сказал Венька. — Завтра рано вставать.
Рослый парень изловчился и сцапал Биндо за ворот. Рубаха треснула. Володька хмыкнул и замахнулся, но тут я вклинился между ними.
— Погудели и хватит, — сказал я. — Бойцы!
— Пусти, я ему, подлюге, врежу… — стал вырываться Биндо, но я его оттер в сторону.
Рослый парень в плаще косо посмотрел на меня.
— Понаехали тут… Гляди, на горло наступают!
— Дай я ему, фраеру, в лоб закатаю… — шумел за моей спиной Биндо. — Еще за грудки, гад, хватает… Пуговицу оторвал!
— Не от штанов ведь, — сказал я.
Кто-то засмеялся. Негромко так, осторожно. Потом еще кто-то. И я почувствовал, как накалившаяся враждебная атмосфера разрядилась. Зайцев, который сначала неодобрительно поглядывал на меня, ухмыльнулся и, подняв с земли крошечную пуговицу, протянул приятелю.
— Есть тут одна рыжая… — ухмыльнулся он. — Попроси — пришьет.
Ребята еще немного беззлобно потрепались и разошлись. Я так и не понял, из-за чего разгорелся сыр-бор. То ли этот рослый в синем плаще прицепился к Биндо, то ли наоборот.
Поравнявшись с домом председателя, где светились за занавесками два окна, Венька сказал:
— Умеешь ты с ними разговаривать…
— С ними?
— Зайдем к нам? Председатель — отличный мужик.
— А этот… Сергей Сергеевич дома? — спросил я.
— Они дуют чай и спорят о смысле жизни.
— В другой раз когда-нибудь, — сказал я.
В среду в Крякушине объявился Шуруп. Пришел он к вечеру, запыленный, усталый. В новом пиджаке, белой рубашке с бабочкой и серой фетровой шляпе. За спиной гитара в чехле, на плече вещмешок.
Я только что поужинал и сидел у плетня под старым разлапистым кленом с учебником древней истории.
— Знаешь такую пословицу: век учись — дураком умрешь? — услышал я знакомый голос. — И еще: встретились два мудреца. Один говорит: «Я пришел к выводу, что ничего не знаю!» А другой в ответ: «А я и этого не знаю».
На тропинке стоял ухмыляющийся Шуруп. Загорелое лицо, из-под шляпы выглядывает желтая челка.
— Какими судьбами? — поинтересовался я.
— Захотелось к вам, на курорт, — сказал Сашка. — А потом, не могу спать в пустой комнате… Вижу кошмарные сны, будто куда-то бегу, а меня кто-то догоняет, и ноги у меня такие ватные… К чему бы это, а?
— Пойдем к тете Варе, у них есть свободная комната, — сказал я.
— А ты где спишь?
— На сеновале.
— Я с тобой.
— Храпишь ведь, черт!
— Господи, что он такое говорит? — возмутился Сашка.
Я привел его в дом. Хозяева не возражали: пускай живет. Тетя Варя стала собирать на стол: человек с дороги, проголодался. Клим молча рассматривал Шурупа. Цепкие глаза его ощупали Сашку с головы до ног. Он долго смотрел на бабочку с красной булавкой. Мохнатые брови при этом шевелились.
— Гляжу, будто не заводской и не студент?
— Артист, — с достоинством ответил Шуруп.
— Пляшешь али поешь?
— На все руки от скуки…
— Дом не подожги, артист, — сказал хозяин и, покачав головой, ушел.
Я отправил Шурупа к Веньке. Пусть покажется, потом надо зайти к председателю, чтобы на довольствие поставил.
— Я попрошусь к тебе на машину, — сказал Шуруп.
— Ладно, — ответил я. Вот удивится Венька, когда его увидит!
Нас будит тетя Варя. Только-только солнце взойдет, а она уже стучит в гулкую бревенчатую стену. Глаза не разлепить, хочется спрятаться подальше от этого неумолимого стука. Зарыться в желтый тулуп и спать, спать, спать. В городе никогда так рано не встают. Я поднимаю голову, хлопаю глазами. В сарае полумрак. Чмокает во сне Шуруп. Я окончательно просыпаюсь и с удовольствием запускаю подушкой в Сашку. Он любит поспать еще больше, чем я. Подушкой Шурупа не прошибешь. Я встаю и, схватив его за ногу, стаскиваю с сена на пол. Шуруп трясет головой, отмахивается, потом вскакивает и, нашарив одежду, начинает быстро одеваться.
— Домой… В город! — бормочет он. — Немедленно! Я думал, здесь санаторий, а они вон что выдумали — такую рань будить! Где мои штаны, проклятье?
Я помираю со смеху. Все это Шуруп говорит с полузакрытыми глазами. На щеке багровое пятно — след жесткой подушки.
Мы плещемся у колодца. Там всегда стоит большая деревянная бочка с водой. Но я достаю бадьей ледяную, колодезную. С удовольствием обеими пригоршнями брызгаю на грудь, лицо. Сон снимает как рукой. Сашка боится холодной воды. Он черпает белой алюминиевой кружкой из бочки и осторожно льет на шею.
Над озером густой молочный туман. Роса, как кипятком, обжигает ноги. Прохладно. Но деревня не спит. Скрипят ворота, выпуская на волю скотину. В чистом утреннем раздолье слышны голоса. Кудахчут куры, бубнят гуси. Хлопают крыльями утки, крякают. Их не видно: над речкой тоже туман.
— Доброе утро! — слышу певучий голос. Поднимаю голову, но ничего не вижу: мыльная пена залепила глаза. Я фыркаю и прямо из бочки брызгаю на лицо, а звонкий девичий смех горохом рассыпается по двору. Наконец открываю глаза и вижу статную рыжеволосую девушку. Она в сером халате, завязанном тесемками на спине, и переднике. На ногах резиновые сапоги. Девушка смеется, и ее белые зубы блестят. Лицо чистое, свежее. Это она, рыжая русалка, которую я видел у бани…
— Здравствуйте, — с опозданием отвечаю я.
Шуруп прикладывает руку к голой груди и кланяется.
Так это и есть Настя? А кто же тогда изображен на фотокарточке в общей семейной рамке? Настя совсем не похожа на отца. Зато от матери что-то есть в ней.
— Полить? — спрашивает она.
Шуруп подставляет руки. Настя черпает из бадьи ледяную воду и щедро льет Сашке на спину. У того даже пупырышки выскочили на коже. Он передергивает плечами, но виду не подает и криво улыбается.
— Ого водичка! — стуча зубами, говорит Шуруп.
— Вы правда артист? — спрашивает Настя и опрокидывает Сашке на шею полную кружку воды.
«Артист» так и подпрыгивает.
— Спасибо! — кричит он, заметив, что она снова окунула запотевшую кружку в бадью.
— Выступите в нашем клубе? Ладно?
Сашка сосредоточенно вытирается жестким полотенцем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100
Из дома председателя вышел Венька. Он был раскрасневшийся — видно, только что от жаркого самовара отвалился. Увидев меня, Венька подошел.
— Чего они разорались? — спросил он, кивнув в сторону клуба.
— Пошли, а то сцепятся, — сказал я.
— Идиотская привычка — доказывать что-то при помощи кулаков…
— Как будто ты не дрался!
— Это не мой принцип выяснять отношения.
— Ни разу не дрался? — удивился я.
Мы подошли к клубу. Пять наших парней во главе с Володькой Биндо перебранивались с деревенскими. Рослый парень в синем плаще, вращая белками хмельных глаз, наступал на Биндо.
— Мы вас не звали, — бубнил он. — Гляди, живо завернем оглобли…
— Замолкни, тля! — сквозь зубы отвечал Биндо.
— По домам, ребята, — сказал Венька. — Завтра рано вставать.
Рослый парень изловчился и сцапал Биндо за ворот. Рубаха треснула. Володька хмыкнул и замахнулся, но тут я вклинился между ними.
— Погудели и хватит, — сказал я. — Бойцы!
— Пусти, я ему, подлюге, врежу… — стал вырываться Биндо, но я его оттер в сторону.
Рослый парень в плаще косо посмотрел на меня.
— Понаехали тут… Гляди, на горло наступают!
— Дай я ему, фраеру, в лоб закатаю… — шумел за моей спиной Биндо. — Еще за грудки, гад, хватает… Пуговицу оторвал!
— Не от штанов ведь, — сказал я.
Кто-то засмеялся. Негромко так, осторожно. Потом еще кто-то. И я почувствовал, как накалившаяся враждебная атмосфера разрядилась. Зайцев, который сначала неодобрительно поглядывал на меня, ухмыльнулся и, подняв с земли крошечную пуговицу, протянул приятелю.
— Есть тут одна рыжая… — ухмыльнулся он. — Попроси — пришьет.
Ребята еще немного беззлобно потрепались и разошлись. Я так и не понял, из-за чего разгорелся сыр-бор. То ли этот рослый в синем плаще прицепился к Биндо, то ли наоборот.
Поравнявшись с домом председателя, где светились за занавесками два окна, Венька сказал:
— Умеешь ты с ними разговаривать…
— С ними?
— Зайдем к нам? Председатель — отличный мужик.
— А этот… Сергей Сергеевич дома? — спросил я.
— Они дуют чай и спорят о смысле жизни.
— В другой раз когда-нибудь, — сказал я.
В среду в Крякушине объявился Шуруп. Пришел он к вечеру, запыленный, усталый. В новом пиджаке, белой рубашке с бабочкой и серой фетровой шляпе. За спиной гитара в чехле, на плече вещмешок.
Я только что поужинал и сидел у плетня под старым разлапистым кленом с учебником древней истории.
— Знаешь такую пословицу: век учись — дураком умрешь? — услышал я знакомый голос. — И еще: встретились два мудреца. Один говорит: «Я пришел к выводу, что ничего не знаю!» А другой в ответ: «А я и этого не знаю».
На тропинке стоял ухмыляющийся Шуруп. Загорелое лицо, из-под шляпы выглядывает желтая челка.
— Какими судьбами? — поинтересовался я.
— Захотелось к вам, на курорт, — сказал Сашка. — А потом, не могу спать в пустой комнате… Вижу кошмарные сны, будто куда-то бегу, а меня кто-то догоняет, и ноги у меня такие ватные… К чему бы это, а?
— Пойдем к тете Варе, у них есть свободная комната, — сказал я.
— А ты где спишь?
— На сеновале.
— Я с тобой.
— Храпишь ведь, черт!
— Господи, что он такое говорит? — возмутился Сашка.
Я привел его в дом. Хозяева не возражали: пускай живет. Тетя Варя стала собирать на стол: человек с дороги, проголодался. Клим молча рассматривал Шурупа. Цепкие глаза его ощупали Сашку с головы до ног. Он долго смотрел на бабочку с красной булавкой. Мохнатые брови при этом шевелились.
— Гляжу, будто не заводской и не студент?
— Артист, — с достоинством ответил Шуруп.
— Пляшешь али поешь?
— На все руки от скуки…
— Дом не подожги, артист, — сказал хозяин и, покачав головой, ушел.
Я отправил Шурупа к Веньке. Пусть покажется, потом надо зайти к председателю, чтобы на довольствие поставил.
— Я попрошусь к тебе на машину, — сказал Шуруп.
— Ладно, — ответил я. Вот удивится Венька, когда его увидит!
Нас будит тетя Варя. Только-только солнце взойдет, а она уже стучит в гулкую бревенчатую стену. Глаза не разлепить, хочется спрятаться подальше от этого неумолимого стука. Зарыться в желтый тулуп и спать, спать, спать. В городе никогда так рано не встают. Я поднимаю голову, хлопаю глазами. В сарае полумрак. Чмокает во сне Шуруп. Я окончательно просыпаюсь и с удовольствием запускаю подушкой в Сашку. Он любит поспать еще больше, чем я. Подушкой Шурупа не прошибешь. Я встаю и, схватив его за ногу, стаскиваю с сена на пол. Шуруп трясет головой, отмахивается, потом вскакивает и, нашарив одежду, начинает быстро одеваться.
— Домой… В город! — бормочет он. — Немедленно! Я думал, здесь санаторий, а они вон что выдумали — такую рань будить! Где мои штаны, проклятье?
Я помираю со смеху. Все это Шуруп говорит с полузакрытыми глазами. На щеке багровое пятно — след жесткой подушки.
Мы плещемся у колодца. Там всегда стоит большая деревянная бочка с водой. Но я достаю бадьей ледяную, колодезную. С удовольствием обеими пригоршнями брызгаю на грудь, лицо. Сон снимает как рукой. Сашка боится холодной воды. Он черпает белой алюминиевой кружкой из бочки и осторожно льет на шею.
Над озером густой молочный туман. Роса, как кипятком, обжигает ноги. Прохладно. Но деревня не спит. Скрипят ворота, выпуская на волю скотину. В чистом утреннем раздолье слышны голоса. Кудахчут куры, бубнят гуси. Хлопают крыльями утки, крякают. Их не видно: над речкой тоже туман.
— Доброе утро! — слышу певучий голос. Поднимаю голову, но ничего не вижу: мыльная пена залепила глаза. Я фыркаю и прямо из бочки брызгаю на лицо, а звонкий девичий смех горохом рассыпается по двору. Наконец открываю глаза и вижу статную рыжеволосую девушку. Она в сером халате, завязанном тесемками на спине, и переднике. На ногах резиновые сапоги. Девушка смеется, и ее белые зубы блестят. Лицо чистое, свежее. Это она, рыжая русалка, которую я видел у бани…
— Здравствуйте, — с опозданием отвечаю я.
Шуруп прикладывает руку к голой груди и кланяется.
Так это и есть Настя? А кто же тогда изображен на фотокарточке в общей семейной рамке? Настя совсем не похожа на отца. Зато от матери что-то есть в ней.
— Полить? — спрашивает она.
Шуруп подставляет руки. Настя черпает из бадьи ледяную воду и щедро льет Сашке на спину. У того даже пупырышки выскочили на коже. Он передергивает плечами, но виду не подает и криво улыбается.
— Ого водичка! — стуча зубами, говорит Шуруп.
— Вы правда артист? — спрашивает Настя и опрокидывает Сашке на шею полную кружку воды.
«Артист» так и подпрыгивает.
— Спасибо! — кричит он, заметив, что она снова окунула запотевшую кружку в бадью.
— Выступите в нашем клубе? Ладно?
Сашка сосредоточенно вытирается жестким полотенцем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100