Я вдруг вспомнил азиатскую пустыню, которую исколесил с экспедицией. Возьмешь в ладонь желтый песок, сожмешь кулак — и песок, просачиваясь сквозь пальцы, медленно уходит. Нечто подобное я испытывал сейчас, глядя в Олины глаза.
— Ты мне нравишься, Андрей, — сказала она. — Если бы ты стал ухаживать за Нонной, я, наверное, ревновала бы… Ну, поцелуй же меня!
Я ошеломлен. С минуту стою как чурбан.
— А как же он? — задаю я глупый вопрос.
Обеими руками она отталкивает меня и говорит:
— Этот мир населен мужчинами-дураками… Ты ведь любишь меня. Ну вот, я рядом. Я хочу, чтобы ты меня поцеловал… Не спрашивал ни о чем, а поцеловал!
Мне показалось, что она сейчас заплачет. Но я не мог ее поцеловать. Какой-то бес сидел во мне.
— Ты ведь была с ним, — хриплым, незнакомым голосом сказал я.
— Я люблю его, — шепотом сказала она. — Тысячу лет!
Я все-таки разозлил ее. Она метнула на меня полный презрения взгляд и побежала по тропинке к крыльцу. Отворив дверь, обернулась.
— Но я с ним еще не целовалась, дурак, — сказала она. — Ни разу.
Хлопнула дверь, и стало тихо. Звезды над головой смеялись. Хохотали до упаду. Послышался негромкий треск. Или жук стукнулся о ствол, или вылупился на свет божий запоздалый березовый лист.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Лунный свет нашел щель в крыше. Голубоватый луч блуждал по темному сеновалу. Где-то в углу, под полом, попискивали мыши. Сашка уже давно спал, а ко мне сон не приходил.
Послышались чьи-то шаги, голоса. Один певучий, девичий, другой медлительный, басовитый. Настя со своим кавалером. Гришка называл его Длинным.
Они сели на доски. Это совсем близко от сеновала. Парень кашлянул, потом спросил:
— Отелилась твоя Машка-то?
Настя засмеялась.
— Опять про коров? Эх ты, Вася…
Помолчав, парень обиженно сказал:
— Про коров нельзя, про трактор тоже… Про что же говорить?
— Ты лучше помолчи.
Парень долго молчал, потом сказал:
— Опять приходил Тимофеич… Зовет в колхоз. Может, согласиться?
— У самого голова на плечах.
— У вас, Насть, много не заработаешь… А на мелиоративной станции я больше сотни заколачиваю.
— То про коров, то про деньги…
Парень кашлянул и снова замолчал. Послышался шорох, скрипнула доска.
— Убери ручищу-то! — сказала Настя.
— Уж и обнять нельзя?
— Шел бы ты, Вася, домой…
— Городских-то много понаехало… Приглянулся небось кто-нибудь?
— Потише не можешь? — зашептала Настя. — На сеновале двое спят…
— Насть, пойдем за амбары, а?
— Чего я там потеряла?
— Неласковая ты стала… Настюха!
— Не лапай, говорю!
Но Вася, очевидно, не внял ее словам, потому что скоро раздалась звонкая затрещина. После чего парень обиженно заметил:
— Что за привычка драться?
— Видал, как ихние девчонки танцуют? — сказала она. — По-стильному. А наряды какие?
— Ты все равно красивее… Насть, пойдем, а?
— Ты на чем прикатил-то?
— На велосипеде…
— Садись на него и — до свидания! Пусти, говорю!
— Насть?
— Ну, что Насть? Что?
Доски заскрипели, зашуршала трава. Настя убежала домой. Я слышал, как щелкнула щеколда, потом скрипнула дверь в сенях. Ушла и не попрощалась. Да-а, плохи Васины дела!
Парень с минуту подождал, но ничто не нарушало ночную тишину. Он выругался и затопал по тропинке к калитке. Звякнул велосипедный звонок, скрежетнула цепь. А потом стало тихо. И я наконец уснул.
День стоял жаркий. Пока разгружали машину, железная кабина нагревалась. Крепыш, Малыш и Долговязый обливались потом, ворочали тяжелые мешки с зерном. Я принимал их внизу и сваливал на краю поля. Неподалеку тарахтел трактор с сеялкой. К блестящим гусеницам пристали коричневые комья земли. Желтое пшеничное зерно текло в узкие бороздки и тут же засыпалось землей.
Трактористу тоже жарко. Он разделся до пояса, а голову прикрыл носовым платком, завязанным по краям в узелки. Лицо у тракториста сонное, на лбу слиплись волосы.
Разгрузив машину, я мчался к складу, где меня ждали ребята с приготовленными мешками отсортированной пшеницы. Я обслуживал сегодня три бригады. Иногда по пустынной лесной дороге мы встречались с ЗИЛом. Шофер, белобрысый парнишка лет восемнадцати, широко улыбался и приветливо поднимал руку. У нас все еще не было времени остановиться и поболтать, как это делают настоящие шоферы, работающие на одной трассе.
Студентки перебирали картофель у овощехранилища. Проезжая мимо, я увидел Олю. Она была в синей косынке. Смуглые, красивые руки до локтей испачканы в земле.
На небе ни облака. Деревья стоят неподвижные, ни один лист не шелохнется. Посредине дороги замешкалась ворона. Большая и нахальная. Я подъехал вплотную, и только тогда, несколько раз подпрыгнув, она лениво взлетела. В черном клюве что-то белое. Уж не кусок ли сыра послал вороне бог?
До Бодалова шесть километров. Я чуть не уснул за рулем. Дорога однообразная, жарко. Пожалел, что не захватил транзистор. Включил бы и слушал себе музыку и последние известия. И мой друг Гришка что-то не появляется.
Я бы с ним не заснул. Он заменил бы и музыку, и последние известия. Наверное, пропадает на речке.
У околицы я нагнал Биндо и Клима. Они отступили на обочину и посмотрели на меня. Когда успели познакомиться?
Я посмотрел в зеркало: они, оживленно разговаривая, шагали по дороге. Молчаливый бородач Клим даже руками размахивал.
У правления меня встретил Венька. Он только что вернулся из бригады с председателем, которого студенты прозвали Клевер Тимофеевич. Венька загорел, клетчатая рубашка потемнела под мышками.
— Ты сейчас умрешь, — сказал он, размахивая свернутой в трубку газетой.
Я вылез из раскаленной кабины, поднял капот. Надо воды в радиатор залить.
— Я думал, тебе интересно, — сказал Венька и повернулся ко мне спиной.
— Что-нибудь про нас? — спросил я.
Венька улыбнулся и протянул газету. Я бросил ее на сиденье, — потом почитаю. Но Венька смотрел на меня и ухмылялся.
— Ты хоть разверни, — сказал он.
Я развернул газету, и, мой рот сам по себе открылся: на третьей полосе — портрет Марины. Она улыбается как кинозвезда. Очерк Г. Кащеева «Женщина в белом халате».
— Твоя Марина теперь знаменитость, — сказал Венька.
Я сложил газету и запихал в карман. Признаться, мне было не очень приятно. По-видимому, Марина заслуживает, чтобы о ней писали. Она хороший врач, я это знаю. Но пусть бы кто-нибудь другой, а не Глеб.
— А этот Кащеев — парень не промах, — сказал Венька.
— Зарабатывает на моих знакомых… Про Диму написал, теперь вот про Марину.
— Я не об этом, — сказал Венька.
— Хочешь, попрошу, про тебя напишет? Молодой, энергичный инженер внедрил одно рационализаторское предложение…
— Два, — сказал Венька. — Еще съемник маховика.
— Напишет, — сказал я.
— Я согласен, — улыбаясь, сказал Венька. — Пускай зарабатывает и на мне…
Это был сегодня мой последний рейс.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100
— Ты мне нравишься, Андрей, — сказала она. — Если бы ты стал ухаживать за Нонной, я, наверное, ревновала бы… Ну, поцелуй же меня!
Я ошеломлен. С минуту стою как чурбан.
— А как же он? — задаю я глупый вопрос.
Обеими руками она отталкивает меня и говорит:
— Этот мир населен мужчинами-дураками… Ты ведь любишь меня. Ну вот, я рядом. Я хочу, чтобы ты меня поцеловал… Не спрашивал ни о чем, а поцеловал!
Мне показалось, что она сейчас заплачет. Но я не мог ее поцеловать. Какой-то бес сидел во мне.
— Ты ведь была с ним, — хриплым, незнакомым голосом сказал я.
— Я люблю его, — шепотом сказала она. — Тысячу лет!
Я все-таки разозлил ее. Она метнула на меня полный презрения взгляд и побежала по тропинке к крыльцу. Отворив дверь, обернулась.
— Но я с ним еще не целовалась, дурак, — сказала она. — Ни разу.
Хлопнула дверь, и стало тихо. Звезды над головой смеялись. Хохотали до упаду. Послышался негромкий треск. Или жук стукнулся о ствол, или вылупился на свет божий запоздалый березовый лист.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Лунный свет нашел щель в крыше. Голубоватый луч блуждал по темному сеновалу. Где-то в углу, под полом, попискивали мыши. Сашка уже давно спал, а ко мне сон не приходил.
Послышались чьи-то шаги, голоса. Один певучий, девичий, другой медлительный, басовитый. Настя со своим кавалером. Гришка называл его Длинным.
Они сели на доски. Это совсем близко от сеновала. Парень кашлянул, потом спросил:
— Отелилась твоя Машка-то?
Настя засмеялась.
— Опять про коров? Эх ты, Вася…
Помолчав, парень обиженно сказал:
— Про коров нельзя, про трактор тоже… Про что же говорить?
— Ты лучше помолчи.
Парень долго молчал, потом сказал:
— Опять приходил Тимофеич… Зовет в колхоз. Может, согласиться?
— У самого голова на плечах.
— У вас, Насть, много не заработаешь… А на мелиоративной станции я больше сотни заколачиваю.
— То про коров, то про деньги…
Парень кашлянул и снова замолчал. Послышался шорох, скрипнула доска.
— Убери ручищу-то! — сказала Настя.
— Уж и обнять нельзя?
— Шел бы ты, Вася, домой…
— Городских-то много понаехало… Приглянулся небось кто-нибудь?
— Потише не можешь? — зашептала Настя. — На сеновале двое спят…
— Насть, пойдем за амбары, а?
— Чего я там потеряла?
— Неласковая ты стала… Настюха!
— Не лапай, говорю!
Но Вася, очевидно, не внял ее словам, потому что скоро раздалась звонкая затрещина. После чего парень обиженно заметил:
— Что за привычка драться?
— Видал, как ихние девчонки танцуют? — сказала она. — По-стильному. А наряды какие?
— Ты все равно красивее… Насть, пойдем, а?
— Ты на чем прикатил-то?
— На велосипеде…
— Садись на него и — до свидания! Пусти, говорю!
— Насть?
— Ну, что Насть? Что?
Доски заскрипели, зашуршала трава. Настя убежала домой. Я слышал, как щелкнула щеколда, потом скрипнула дверь в сенях. Ушла и не попрощалась. Да-а, плохи Васины дела!
Парень с минуту подождал, но ничто не нарушало ночную тишину. Он выругался и затопал по тропинке к калитке. Звякнул велосипедный звонок, скрежетнула цепь. А потом стало тихо. И я наконец уснул.
День стоял жаркий. Пока разгружали машину, железная кабина нагревалась. Крепыш, Малыш и Долговязый обливались потом, ворочали тяжелые мешки с зерном. Я принимал их внизу и сваливал на краю поля. Неподалеку тарахтел трактор с сеялкой. К блестящим гусеницам пристали коричневые комья земли. Желтое пшеничное зерно текло в узкие бороздки и тут же засыпалось землей.
Трактористу тоже жарко. Он разделся до пояса, а голову прикрыл носовым платком, завязанным по краям в узелки. Лицо у тракториста сонное, на лбу слиплись волосы.
Разгрузив машину, я мчался к складу, где меня ждали ребята с приготовленными мешками отсортированной пшеницы. Я обслуживал сегодня три бригады. Иногда по пустынной лесной дороге мы встречались с ЗИЛом. Шофер, белобрысый парнишка лет восемнадцати, широко улыбался и приветливо поднимал руку. У нас все еще не было времени остановиться и поболтать, как это делают настоящие шоферы, работающие на одной трассе.
Студентки перебирали картофель у овощехранилища. Проезжая мимо, я увидел Олю. Она была в синей косынке. Смуглые, красивые руки до локтей испачканы в земле.
На небе ни облака. Деревья стоят неподвижные, ни один лист не шелохнется. Посредине дороги замешкалась ворона. Большая и нахальная. Я подъехал вплотную, и только тогда, несколько раз подпрыгнув, она лениво взлетела. В черном клюве что-то белое. Уж не кусок ли сыра послал вороне бог?
До Бодалова шесть километров. Я чуть не уснул за рулем. Дорога однообразная, жарко. Пожалел, что не захватил транзистор. Включил бы и слушал себе музыку и последние известия. И мой друг Гришка что-то не появляется.
Я бы с ним не заснул. Он заменил бы и музыку, и последние известия. Наверное, пропадает на речке.
У околицы я нагнал Биндо и Клима. Они отступили на обочину и посмотрели на меня. Когда успели познакомиться?
Я посмотрел в зеркало: они, оживленно разговаривая, шагали по дороге. Молчаливый бородач Клим даже руками размахивал.
У правления меня встретил Венька. Он только что вернулся из бригады с председателем, которого студенты прозвали Клевер Тимофеевич. Венька загорел, клетчатая рубашка потемнела под мышками.
— Ты сейчас умрешь, — сказал он, размахивая свернутой в трубку газетой.
Я вылез из раскаленной кабины, поднял капот. Надо воды в радиатор залить.
— Я думал, тебе интересно, — сказал Венька и повернулся ко мне спиной.
— Что-нибудь про нас? — спросил я.
Венька улыбнулся и протянул газету. Я бросил ее на сиденье, — потом почитаю. Но Венька смотрел на меня и ухмылялся.
— Ты хоть разверни, — сказал он.
Я развернул газету, и, мой рот сам по себе открылся: на третьей полосе — портрет Марины. Она улыбается как кинозвезда. Очерк Г. Кащеева «Женщина в белом халате».
— Твоя Марина теперь знаменитость, — сказал Венька.
Я сложил газету и запихал в карман. Признаться, мне было не очень приятно. По-видимому, Марина заслуживает, чтобы о ней писали. Она хороший врач, я это знаю. Но пусть бы кто-нибудь другой, а не Глеб.
— А этот Кащеев — парень не промах, — сказал Венька.
— Зарабатывает на моих знакомых… Про Диму написал, теперь вот про Марину.
— Я не об этом, — сказал Венька.
— Хочешь, попрошу, про тебя напишет? Молодой, энергичный инженер внедрил одно рационализаторское предложение…
— Два, — сказал Венька. — Еще съемник маховика.
— Напишет, — сказал я.
— Я согласен, — улыбаясь, сказал Венька. — Пускай зарабатывает и на мне…
Это был сегодня мой последний рейс.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100