Выпивал в одиночку, дома, запершись на ключ. Не хотел никого видеть. О жене никогда не вспоминал. Детей у них не было. Свою двухкомнатную квартиру обменял с мастером из котельного на однокомнатную. У того большая семья.
Мамонт присел рядом на рельс, повертел в руках желтую коробочку с табаком, открыл ее ногтем, посмотрел и снова закрыл.
— Она очень хорошая женщина, — сказал он. — Врач. Детишек лечит… Ей уже под сорок, а мне через два года полвека!
— Нормально, — сказал я.
— Дело не в этом… Ты, пожалуй, не поймешь…
— Я постараюсь, — сказал я.
Я понимал, что Мамонту хочется поговорить по душам, но какой я советчик в этих делах?
— Пока на заводе — кругом люди, разные дела, — продолжал он. — А потом дома один… Ночь, а ты не спишь и совсем один… Когда нет у тебя дома, семьи — это очень плохо.
— Я не знаю, — сказал я.
— Ты видел, какое у Валентина было счастливое лицо?
— Он так хотел сына, — сказал я.
— Не хочу помирать, не оставив после себя ростка.
— Женитесь, — сказал я.
Мамонт быстро открыл коробочку, прихватил толстыми пальцами щепотку и ловко зарядил обе ноздри. Вскочив с рельса, задвигал густыми черными бровями и свирепо воззрился на меня. Щеки у него кирпичного цвета, один глаз немного больше другого. Черная прядь волос прикрыла красноватый рубец на лбу. Да, красавцем нашего Мамонта не назовешь. Зато от всей его массивной фигуры веяло завидной силой.
— Это у вас сейчас все просто. Сходил на танцульки, познакомился и — повел… А создать семью, это, брат, не каждый сможет.
— Тогда не женитесь, — сказал я.
— Табак — это, конечно, пустяк, — сказал Мамонт, разглядывая на ладони табакерку. — Она просто пошутила. Вот ведь какое дело… Пока жил один — привык ночью нюхать… Конечно, чихнешь разок-другой, — а какие сейчас стены делают? Ну, соседи и стучат. А вдвоем жить будем, что тогда? Напугаешь человека…
— У кого слабые нервы, Никанор Иванович, заикаться будет.
— Я хотел выбросить, — сказал Мамонт, — да рука не поднимается… Бери мою табакерку, дарю тебе. Только не уноси домой. Может, когда понадобится, дашь…
— Не дам, Никанор Иванович, — сказал я. — Отвыкать так отвыкать!
— Ладно уж, бери.
Я обратил внимание, что Ремнев в чистой рубашке, хорошо выбрит, ботинки начищены. Раньше такого за ним не наблюдалось: одевался как попало, часто бывал небрит, а ботинки вообще никогда не чистил. И вот нюхать табак бросил. Видно, врачиха крепко взялась за него. Что ж, дай бог ему удачи! Мужик он хороший, и жаль будет, если судьба второй раз сыграет с ним злую шутку.
Мамонт забрался в будку паровоза, все проверил.
— Дело свое знаешь, — сказал он. — Только вот не пойму я: паровозы ремонтируешь, а учишься на историка?
— А что тут непонятного?
— Может быть, ты и прав, — сказал он.
Свистнул локомотив, тот самый, что стоял у огромных ворот. Из-под брюха выползло густое белое облако пара. Ворота заскрипели и распахнулись. Сейчас паровоз уйдет на станцию. Прицепят к нему длинный товарный состав, и покатит он за тридевять земель…
— Эй, погоди! — закричал я машинисту и бросился к локомотиву.
— Садись, прокачу, — сказал машинист, глядя на меня из будки.
— Что у тебя в этом ящике? — спросил я.
— Бомба! — ухмыльнулся он. — Отойди, а то рванет…
— Закрывай ворота! — крикнул я вахтеру.
— Сдурел, парень? — сказал машинист. — Инструмент там… Попросил человека заточить.
Он открыл крышку и пододвинул ящик ко мне. В нем был комплект инструмента.
— А ты думал что? — спросил машинист. — И вправду бомба?
— Что там у вас стряслось? — заинтересовался вахтер.
— Извини, приятель, — сказал я машинисту и спрыгнул с подножки.
Хорошо, что я не спросил Биндо про ящик. Вот так ни за что обидел бы человека. У меня сразу на душе легче стало.
Мы вышли с Мамонтом из проходной. На улице еще светло. День стал таким длинным, что, кажется, нет ему конца. В заводском летнем саду играл духовой оркестр. У входа толпились нарядные парни и девушки.
Мы идем в гости к Вальке Матросу. Там сегодня соберется вся наша бригада. Будем чествовать молодого счастливого отца.
— Что это за парень Тихомиров? — спросил Ремнев.
— Парень как парень, — ответил я.
— Мне тут дали его проект посмотреть насчет реконструкции завода. Светлая голова! Он, кажется, весной из института приехал к нам? И когда успел так обстоятельно во всем разобраться? Мы-то думали завод останавливать и строить по типовому проекту совершенно новый тепловозоремонтный комбинат. А он, сукин кот, предлагает объединить колесный и сборочный, перекрыв широкий и бесполезный проезд между ними…
— Знаю, — сказал я.
Но Мамонт уже не мог остановиться:
— Во-первых, не нужно останавливать производство, а это перевыполнение всех планов, во-вторых, мы спокойно отремонтируем все неисправные паровозы, что стоят на запасных путях, в-третьих, это огромная экономия — не надо будет строить заново основные цеха. Мы сохраняем старые! Это не один миллион рублей экономии! Скажу тебе по секрету: начальник завода чуть не заплясал от радости, познакомившись с проектом… Будет создана специальная техническая комиссия для изучения проекта. Уверен — утвердят. Я первый подниму обе руки за этот проект.
— А что он за это получит? — спросил я, когда Мамонт замолчал.
— Что получит? — не понял Мамонт.
— Ну, премию или чего там…
— Вон тебя что интересует, — сказал Ремнев.
— Материальный стимул тоже что-то значит в нашей жизни.
— Получит, что положено.
— А что положено? — спросил я.
— Он все о деньгах!
— Тихомирова тоже интересует этот вопрос.
— Я не пойму, — внимательно посмотрел на меня Мамонт, — ты ему завидуешь или имеешь что-нибудь против него?
— Завидую, — сказал я.
Не один месяц живем мы вместе, а я все еще не понял, что за человек Венька Тихомиров. Мы с ним в хороших отношениях, но дальше дело не пошло. Друзьями мы не стали. Я не могу в этом упрекнуть Веньку, наоборот, он стремился сблизиться. Что-то в нем отталкивало меня, а что — я и сам не знал. В деревне у нас произошла первая стычка.
Венька от кого-то узнал, что мы с Шурупом ездили в город. И хотя мы не опоздали к началу работы, он вечером пришел к нам на новое местожительство и этак игриво спросил:
— Мариночку решил навестить? Я понимаю, такая женщина, соскучился…
Этот разговор и в другое время был бы некстати, а тогда и подавно.
— Мариночку?
— Извиняюсь, Марину… забыл, как отчество?
— Венька, иди, иди, иди… — сказал я.
— Мы с тобой вдвоем отвечаем за дисциплину в бригаде, — посерьезнев, сказал он. — И ты, член комсомольского бюро, какой подаешь пример? Знаешь, что мне сегодня Зайцев сказал? Я, говорит, тоже в город хочу. У меня там шикарная баба… Ястребову можно, а мне нельзя?
— Чего ты хочешь? — спросил я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100
Мамонт присел рядом на рельс, повертел в руках желтую коробочку с табаком, открыл ее ногтем, посмотрел и снова закрыл.
— Она очень хорошая женщина, — сказал он. — Врач. Детишек лечит… Ей уже под сорок, а мне через два года полвека!
— Нормально, — сказал я.
— Дело не в этом… Ты, пожалуй, не поймешь…
— Я постараюсь, — сказал я.
Я понимал, что Мамонту хочется поговорить по душам, но какой я советчик в этих делах?
— Пока на заводе — кругом люди, разные дела, — продолжал он. — А потом дома один… Ночь, а ты не спишь и совсем один… Когда нет у тебя дома, семьи — это очень плохо.
— Я не знаю, — сказал я.
— Ты видел, какое у Валентина было счастливое лицо?
— Он так хотел сына, — сказал я.
— Не хочу помирать, не оставив после себя ростка.
— Женитесь, — сказал я.
Мамонт быстро открыл коробочку, прихватил толстыми пальцами щепотку и ловко зарядил обе ноздри. Вскочив с рельса, задвигал густыми черными бровями и свирепо воззрился на меня. Щеки у него кирпичного цвета, один глаз немного больше другого. Черная прядь волос прикрыла красноватый рубец на лбу. Да, красавцем нашего Мамонта не назовешь. Зато от всей его массивной фигуры веяло завидной силой.
— Это у вас сейчас все просто. Сходил на танцульки, познакомился и — повел… А создать семью, это, брат, не каждый сможет.
— Тогда не женитесь, — сказал я.
— Табак — это, конечно, пустяк, — сказал Мамонт, разглядывая на ладони табакерку. — Она просто пошутила. Вот ведь какое дело… Пока жил один — привык ночью нюхать… Конечно, чихнешь разок-другой, — а какие сейчас стены делают? Ну, соседи и стучат. А вдвоем жить будем, что тогда? Напугаешь человека…
— У кого слабые нервы, Никанор Иванович, заикаться будет.
— Я хотел выбросить, — сказал Мамонт, — да рука не поднимается… Бери мою табакерку, дарю тебе. Только не уноси домой. Может, когда понадобится, дашь…
— Не дам, Никанор Иванович, — сказал я. — Отвыкать так отвыкать!
— Ладно уж, бери.
Я обратил внимание, что Ремнев в чистой рубашке, хорошо выбрит, ботинки начищены. Раньше такого за ним не наблюдалось: одевался как попало, часто бывал небрит, а ботинки вообще никогда не чистил. И вот нюхать табак бросил. Видно, врачиха крепко взялась за него. Что ж, дай бог ему удачи! Мужик он хороший, и жаль будет, если судьба второй раз сыграет с ним злую шутку.
Мамонт забрался в будку паровоза, все проверил.
— Дело свое знаешь, — сказал он. — Только вот не пойму я: паровозы ремонтируешь, а учишься на историка?
— А что тут непонятного?
— Может быть, ты и прав, — сказал он.
Свистнул локомотив, тот самый, что стоял у огромных ворот. Из-под брюха выползло густое белое облако пара. Ворота заскрипели и распахнулись. Сейчас паровоз уйдет на станцию. Прицепят к нему длинный товарный состав, и покатит он за тридевять земель…
— Эй, погоди! — закричал я машинисту и бросился к локомотиву.
— Садись, прокачу, — сказал машинист, глядя на меня из будки.
— Что у тебя в этом ящике? — спросил я.
— Бомба! — ухмыльнулся он. — Отойди, а то рванет…
— Закрывай ворота! — крикнул я вахтеру.
— Сдурел, парень? — сказал машинист. — Инструмент там… Попросил человека заточить.
Он открыл крышку и пододвинул ящик ко мне. В нем был комплект инструмента.
— А ты думал что? — спросил машинист. — И вправду бомба?
— Что там у вас стряслось? — заинтересовался вахтер.
— Извини, приятель, — сказал я машинисту и спрыгнул с подножки.
Хорошо, что я не спросил Биндо про ящик. Вот так ни за что обидел бы человека. У меня сразу на душе легче стало.
Мы вышли с Мамонтом из проходной. На улице еще светло. День стал таким длинным, что, кажется, нет ему конца. В заводском летнем саду играл духовой оркестр. У входа толпились нарядные парни и девушки.
Мы идем в гости к Вальке Матросу. Там сегодня соберется вся наша бригада. Будем чествовать молодого счастливого отца.
— Что это за парень Тихомиров? — спросил Ремнев.
— Парень как парень, — ответил я.
— Мне тут дали его проект посмотреть насчет реконструкции завода. Светлая голова! Он, кажется, весной из института приехал к нам? И когда успел так обстоятельно во всем разобраться? Мы-то думали завод останавливать и строить по типовому проекту совершенно новый тепловозоремонтный комбинат. А он, сукин кот, предлагает объединить колесный и сборочный, перекрыв широкий и бесполезный проезд между ними…
— Знаю, — сказал я.
Но Мамонт уже не мог остановиться:
— Во-первых, не нужно останавливать производство, а это перевыполнение всех планов, во-вторых, мы спокойно отремонтируем все неисправные паровозы, что стоят на запасных путях, в-третьих, это огромная экономия — не надо будет строить заново основные цеха. Мы сохраняем старые! Это не один миллион рублей экономии! Скажу тебе по секрету: начальник завода чуть не заплясал от радости, познакомившись с проектом… Будет создана специальная техническая комиссия для изучения проекта. Уверен — утвердят. Я первый подниму обе руки за этот проект.
— А что он за это получит? — спросил я, когда Мамонт замолчал.
— Что получит? — не понял Мамонт.
— Ну, премию или чего там…
— Вон тебя что интересует, — сказал Ремнев.
— Материальный стимул тоже что-то значит в нашей жизни.
— Получит, что положено.
— А что положено? — спросил я.
— Он все о деньгах!
— Тихомирова тоже интересует этот вопрос.
— Я не пойму, — внимательно посмотрел на меня Мамонт, — ты ему завидуешь или имеешь что-нибудь против него?
— Завидую, — сказал я.
Не один месяц живем мы вместе, а я все еще не понял, что за человек Венька Тихомиров. Мы с ним в хороших отношениях, но дальше дело не пошло. Друзьями мы не стали. Я не могу в этом упрекнуть Веньку, наоборот, он стремился сблизиться. Что-то в нем отталкивало меня, а что — я и сам не знал. В деревне у нас произошла первая стычка.
Венька от кого-то узнал, что мы с Шурупом ездили в город. И хотя мы не опоздали к началу работы, он вечером пришел к нам на новое местожительство и этак игриво спросил:
— Мариночку решил навестить? Я понимаю, такая женщина, соскучился…
Этот разговор и в другое время был бы некстати, а тогда и подавно.
— Мариночку?
— Извиняюсь, Марину… забыл, как отчество?
— Венька, иди, иди, иди… — сказал я.
— Мы с тобой вдвоем отвечаем за дисциплину в бригаде, — посерьезнев, сказал он. — И ты, член комсомольского бюро, какой подаешь пример? Знаешь, что мне сегодня Зайцев сказал? Я, говорит, тоже в город хочу. У меня там шикарная баба… Ястребову можно, а мне нельзя?
— Чего ты хочешь? — спросил я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100