Перед этим мы гуляли, и я чувствовал, остро чувствовал, как это существо, идущее рядом, ждет соответствующего развития ситуации.
А мне не хотелось сокращать расстояния. Не было внутри того, что было с Наташей. Не было материнского взгляда, не было растворенного в нем будущего. Но я поцеловал в алевшую щечку, и все пошло, как у всех. Потом она приходила, иногда оставалась на ночь, и я рассматривал ее, спящую, думая, жениться или оставить все, как есть.
Все решилось просто – однажды она пришла, села в кресло и сказала, что беременна, видимо, беременна. Я представил себя отцом семейства, ее – женой, и, не увидев в этом ничего дурного, предложил назавтра ехать в ЗАГС. Через день после подачи заявления менструации скоропостижно возобновились – оказывается, была банальная задержка.
На свадьбе, когда гости разошлись, и остались одни близкие друзья, она, возбужденная и хмельная, села мне на колени и несколько раз обидно и больно, с прозрачным контекстом: "Сделала я тебя, сделала!" пошлепала по щеке. Сергей Лазариди это видел. Уходя, он сказал:
– Черный, не мое это дело, но, кажется, тебя прикупили.
Тогда я это проглотил в подсознание. Надежда просто вышла замуж. Она просто обрела мужа, как хотела обрести Тамара, она обрела квартиру вместо холодной сестриной веранды, на которой обитала. Потом она родила мне мальчика, и я стал счастлив.
Я стал уверенным в себе мужчиной, но именно тогда все началось.
Душа всех компаний, она, истинный Кузнечик, хотела просто жить, как все люди, хотела просто веселится, хотела струиться, как струится ручеек по дну долины. От зеленой лужайки к зеленой лужайке, с камня на камень.
А я, воспитанный отцом Олегом, заставлял читать книги, заставлял думать о будущем, предлагал строить планы, я брал за руку, тащил куда-то.
Я тащил, она шла. А в душе оставалась ручейком.
Конечно, я искал в ней мать, женщину, которой можно доверить все. Во многом она удовлетворяла этим требованиям – прекрасно готовила, дом был чист и убран. Но я не помню, чтобы она хоть раз поцеловала мое продолжение – сына. Он был ей чужд, она им просто расплатилась за брак, за квартиру, за мой кошелек. Расплатилась родами, не поддержанными свыше, и потому едва не убившими ее и Александра. Я ничего не мог ей доверить, не смог ничего дать. И не смог взять – только тело. А хотелось еще и тепла, общего тепла и единомыслия. Я смотрел в будущее, и, не видя ее рядом, ищуще смотрел на женщин. И она смотрела на мужчин. Смотрела, выискивая простого мужчину, понятного, без вывихов и ненужных в быту идеалов.
Нет, мы не могли быть счастливы вместе, потому что не могли быть счастливы по одиночке.
* * *
02.09.88. База партии, Кавалерово. 28-го – полечу во Владик, оттуда – в Москву. За год сделал 4 записи. Вся жизни в сотне торопливых записок. Сижу в своей шестиместной палатке. Деревянный каркас, электрическое освещение, 2 раскладушки, стол из небольшой чертежной доски, приколоченной к чурбану. На нем оттиск моей статьи – «Очаговые структуры Тигриного рудного узла», чертежи, спички, пачка «Беломора». Дождит – пришел тайфун. Я – в олимпийке и шлепанцах. Все сырое, палатка заплесневела – можно проткнуть пальцем. В волосах песок, а то и гравий, оставшиеся после вчерашнего купанья в штормовом прибое. Скоро позовут ужинать – Петровна стряпает рыбные котлеты. За палаткой высоченные подсолнухи. Только что Ефимыч (хозяин) ободрал с них листья – чтобы, значит, семечки были. Приходила Ольга Курганова курить и болтать. Ужин – уха, котлеты с картошкой, соус острый, остатки утреннего молока, чай. Вечером чистили крупный приморский шиповник на варенье. Сначала чистили при свете огромного заходящего солнца, затем я вынес свои фирменные свечи, их я лью из Олиных бесчисленных огарков.
* * *
Они сегодня не придут – поехали к бабушке в Коломну. Она специально уехала – не хочет, чтобы я привык.
Или я не хочу привыкнуть, и потому отправил.
Странные отношения... И не оформишь их никак.
А зачем?
Так лучше. Она – ветерок, который можно призвать по желанию.
Призвать ветерок можно в сказке. Ветерок, который умеет стать ветром – страсти – и бурей – чувственной. А Люба? Она – символ духовной дочери, символ возможности произвести на свет прекрасное с будущим. Не дочь – ненавидящую, не сына – отрицающего, не книгу, которую никто не прочитает...
Нет. Призвать ветерок можно и включив вентилятор или кондиционер. Ты хочешь, чтобы и любовь и привязанность можно было включать и отключить, когда заблагорассудится.
Хочешь, потому что тебя включали и выключали.
Тот, кого включали и выключали, мечтает держать пульт в руках.
Это удобно. Нажал кнопку – она подошла и села рядом, нажал другую – исчезла.
Стало нехорошо – увидел Полину, на радость бабушке кричащую в лицо: "Уходи! Как ты не понимаешь, что я не хочу тебя видеть!" Взял с полки первую свою книжку, "Бег в золотом тумане", стал листать, Иногда это помогает...
* * *
– Хохма была классная, – стал рассказывать он, выпив. – Подымались мы однажды с Виталиком Сосуновым в горы, и бензовоз, нас везший, сломался аккурат на базе партии – она по дороге на Кумарх. А там пьянка от хребта до хребта: главная бухгалтерша сына женила. Нас, естественно не пригласили, мы еще салагами были, простыми что ни на есть техниками-геологами. Наслушавшись пьяного смеха и популярной музыки, легли ночевать в спальных мешках на полу одной из комнат недостроенного общежития. Виталик сразу заснул, а я раздумывал, жену молодую в халатике не запахнутом вспоминал. И надо же, на самом интересном месте дверь нашей опочивальни медленно раскрылась, и на пороге в свете коридорной лампочки возникли три пьяненькие и, можно сказать, симпатичные в яркой подсветке сзади дамы. Появились и стали пальцами тыкать: "Этого возьмем или того?" Выбрали, естественно, не целованного розовощекого Виталика, схватили спальный мешок за корму и, алчно хохоча, утащили. Я, конечно, расстроился, лежу, судьбу скупую кляну. И вот, когда уже заснул почти, дверь снова открылась, и на пороге опять эти бабы! Пьяные в дугу, стоят, качаются, глаза фокусируют.
“Все! – думаю с некоторым оптимизмом, – стерли Виталика до лопаток! Мой час настал!”
Когда зенки их, наконец, на мне сошлись, и я обнаружился в определенных координатах, двинулись они в комнату, шажок за шажком ноги вперед выбрасывая, за мешок схватились и потащили. Особо белобрысая старалась, Катей ее звали. Худая, как маркшейдерская рейка, шилом в нее не попадешь, не то, что мужским достоинством. Я каким-то чудом панику преодолел, изловчился, выбросил руки назад и успел-таки зацепиться за трубу парового отопления. Они пыхтят, тянут как бурлаки на Волге, падают поочередно, а я извиваюсь, ногой пытаюсь им в наглые лица попасть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
А мне не хотелось сокращать расстояния. Не было внутри того, что было с Наташей. Не было материнского взгляда, не было растворенного в нем будущего. Но я поцеловал в алевшую щечку, и все пошло, как у всех. Потом она приходила, иногда оставалась на ночь, и я рассматривал ее, спящую, думая, жениться или оставить все, как есть.
Все решилось просто – однажды она пришла, села в кресло и сказала, что беременна, видимо, беременна. Я представил себя отцом семейства, ее – женой, и, не увидев в этом ничего дурного, предложил назавтра ехать в ЗАГС. Через день после подачи заявления менструации скоропостижно возобновились – оказывается, была банальная задержка.
На свадьбе, когда гости разошлись, и остались одни близкие друзья, она, возбужденная и хмельная, села мне на колени и несколько раз обидно и больно, с прозрачным контекстом: "Сделала я тебя, сделала!" пошлепала по щеке. Сергей Лазариди это видел. Уходя, он сказал:
– Черный, не мое это дело, но, кажется, тебя прикупили.
Тогда я это проглотил в подсознание. Надежда просто вышла замуж. Она просто обрела мужа, как хотела обрести Тамара, она обрела квартиру вместо холодной сестриной веранды, на которой обитала. Потом она родила мне мальчика, и я стал счастлив.
Я стал уверенным в себе мужчиной, но именно тогда все началось.
Душа всех компаний, она, истинный Кузнечик, хотела просто жить, как все люди, хотела просто веселится, хотела струиться, как струится ручеек по дну долины. От зеленой лужайки к зеленой лужайке, с камня на камень.
А я, воспитанный отцом Олегом, заставлял читать книги, заставлял думать о будущем, предлагал строить планы, я брал за руку, тащил куда-то.
Я тащил, она шла. А в душе оставалась ручейком.
Конечно, я искал в ней мать, женщину, которой можно доверить все. Во многом она удовлетворяла этим требованиям – прекрасно готовила, дом был чист и убран. Но я не помню, чтобы она хоть раз поцеловала мое продолжение – сына. Он был ей чужд, она им просто расплатилась за брак, за квартиру, за мой кошелек. Расплатилась родами, не поддержанными свыше, и потому едва не убившими ее и Александра. Я ничего не мог ей доверить, не смог ничего дать. И не смог взять – только тело. А хотелось еще и тепла, общего тепла и единомыслия. Я смотрел в будущее, и, не видя ее рядом, ищуще смотрел на женщин. И она смотрела на мужчин. Смотрела, выискивая простого мужчину, понятного, без вывихов и ненужных в быту идеалов.
Нет, мы не могли быть счастливы вместе, потому что не могли быть счастливы по одиночке.
* * *
02.09.88. База партии, Кавалерово. 28-го – полечу во Владик, оттуда – в Москву. За год сделал 4 записи. Вся жизни в сотне торопливых записок. Сижу в своей шестиместной палатке. Деревянный каркас, электрическое освещение, 2 раскладушки, стол из небольшой чертежной доски, приколоченной к чурбану. На нем оттиск моей статьи – «Очаговые структуры Тигриного рудного узла», чертежи, спички, пачка «Беломора». Дождит – пришел тайфун. Я – в олимпийке и шлепанцах. Все сырое, палатка заплесневела – можно проткнуть пальцем. В волосах песок, а то и гравий, оставшиеся после вчерашнего купанья в штормовом прибое. Скоро позовут ужинать – Петровна стряпает рыбные котлеты. За палаткой высоченные подсолнухи. Только что Ефимыч (хозяин) ободрал с них листья – чтобы, значит, семечки были. Приходила Ольга Курганова курить и болтать. Ужин – уха, котлеты с картошкой, соус острый, остатки утреннего молока, чай. Вечером чистили крупный приморский шиповник на варенье. Сначала чистили при свете огромного заходящего солнца, затем я вынес свои фирменные свечи, их я лью из Олиных бесчисленных огарков.
* * *
Они сегодня не придут – поехали к бабушке в Коломну. Она специально уехала – не хочет, чтобы я привык.
Или я не хочу привыкнуть, и потому отправил.
Странные отношения... И не оформишь их никак.
А зачем?
Так лучше. Она – ветерок, который можно призвать по желанию.
Призвать ветерок можно в сказке. Ветерок, который умеет стать ветром – страсти – и бурей – чувственной. А Люба? Она – символ духовной дочери, символ возможности произвести на свет прекрасное с будущим. Не дочь – ненавидящую, не сына – отрицающего, не книгу, которую никто не прочитает...
Нет. Призвать ветерок можно и включив вентилятор или кондиционер. Ты хочешь, чтобы и любовь и привязанность можно было включать и отключить, когда заблагорассудится.
Хочешь, потому что тебя включали и выключали.
Тот, кого включали и выключали, мечтает держать пульт в руках.
Это удобно. Нажал кнопку – она подошла и села рядом, нажал другую – исчезла.
Стало нехорошо – увидел Полину, на радость бабушке кричащую в лицо: "Уходи! Как ты не понимаешь, что я не хочу тебя видеть!" Взял с полки первую свою книжку, "Бег в золотом тумане", стал листать, Иногда это помогает...
* * *
– Хохма была классная, – стал рассказывать он, выпив. – Подымались мы однажды с Виталиком Сосуновым в горы, и бензовоз, нас везший, сломался аккурат на базе партии – она по дороге на Кумарх. А там пьянка от хребта до хребта: главная бухгалтерша сына женила. Нас, естественно не пригласили, мы еще салагами были, простыми что ни на есть техниками-геологами. Наслушавшись пьяного смеха и популярной музыки, легли ночевать в спальных мешках на полу одной из комнат недостроенного общежития. Виталик сразу заснул, а я раздумывал, жену молодую в халатике не запахнутом вспоминал. И надо же, на самом интересном месте дверь нашей опочивальни медленно раскрылась, и на пороге в свете коридорной лампочки возникли три пьяненькие и, можно сказать, симпатичные в яркой подсветке сзади дамы. Появились и стали пальцами тыкать: "Этого возьмем или того?" Выбрали, естественно, не целованного розовощекого Виталика, схватили спальный мешок за корму и, алчно хохоча, утащили. Я, конечно, расстроился, лежу, судьбу скупую кляну. И вот, когда уже заснул почти, дверь снова открылась, и на пороге опять эти бабы! Пьяные в дугу, стоят, качаются, глаза фокусируют.
“Все! – думаю с некоторым оптимизмом, – стерли Виталика до лопаток! Мой час настал!”
Когда зенки их, наконец, на мне сошлись, и я обнаружился в определенных координатах, двинулись они в комнату, шажок за шажком ноги вперед выбрасывая, за мешок схватились и потащили. Особо белобрысая старалась, Катей ее звали. Худая, как маркшейдерская рейка, шилом в нее не попадешь, не то, что мужским достоинством. Я каким-то чудом панику преодолел, изловчился, выбросил руки назад и успел-таки зацепиться за трубу парового отопления. Они пыхтят, тянут как бурлаки на Волге, падают поочередно, а я извиваюсь, ногой пытаюсь им в наглые лица попасть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67