..
Я ведь даже не подошел к нему. Побоялся, что покорит. Убедившись, что оно существует, оно – в моей власти, я бежал прочь.
В-седьмых, мне интересно, чем это кончится. Мне интересно будет посмотреть в глаза тому, кто найдет меня, чтобы найти золото, и уничтожить его путем обмена на жратву от пуза, на тень пальм, тихое жужжание кондиционеров и продажную любовь.
А если по правде... Пролистайте страницы, посвященные началу восьмидесятых. Разлад в семье. Злость. Обоюдные измены. Незнание куда деться. Неверие. Боязнь потерять последнее – себя. Уверенность, что все женщины имеют в голове одну цель – увести в болото, увести от дела.
А сейчас мне терять нечего.
В-восьмых, этот клад теперь не клад Александра Македонского, а мой клад. Я теперь Александр Македонский. Пока я.
, – это символы языка HTML. То, что между ними – знаки и строки – при расшифровке не должно учитываться.
* * *
«Бег в золотом тумане».
"Свернув с тропы направо, мы очутились в узком уютном ущелье. Солнце уже падало к горизонту, горы, ожившие в косых его лучах, притягивали глаза спокойной красотой.
Люблю горы. Тайга давит, в ней ты как пчела в высокой траве; она красива извне, сбоку. Особенно в Приморье, когда исцарапанный колючками аралии и элеутерококка, изгрызенный гнусом, посматриваешь с высокого морского берега на нее, кудряво-зелено-дикую, только-только тебя освободившую, посматриваешь, обнаженный, посматриваешь, неторопливо очищаясь от энцефалитных клещей, погрузившихся в тебя по самую задницу...
Тундра... С ней общаться лучше с вертолета, как впрочем, и с пустыней – они не любят людей. А горы оживляют Землю... Горы – это музыка природы, главное ее движение. Эта музыка зарождается в недрах, и все гладкое, ровное, поверхностное вздыбливается, устремляется к небесам. Да, на это требуются миллионы лет. И потому эту музыку не услышать, можно лишь почувствовать отдельные ее ноты, вернее отголоски этих нот – шум горного потока, гул землетрясения, шепот лавины. Горы – это сама жизнь, в них есть верх, и есть низ. Ты стоишь внизу и знаешь – ты можешь подняться на самый верх, не в этом месте, так в другом. И на вершине знаешь – здесь ты не навсегда. Там это становится понятным – нельзя всегда быть на вершине. Не нужно. Человек должен спускаться. К подножью следующей горы".
15
Из класса нашего в окно
Я выскочил и долго-долго
Лежал один
Там, в вышине,
В тени разрушенного замка.
Исикава Такубоку.
Послал письмо Полине (она с матерью в Южной Корее). Неожиданно ответила. Сухо. "Мы тут деньги зарабатываем, а ты письмами своими заколебал. Сказки по-прежнему пишешь? Написал бы сказку со смыслом, что надо больше работать, а не болтать".
Адреналин попер, я поднял перчатку, пошел гулять. Через час пришло вот это.
Гвоздичка и Камень
Спросил цветок у камня, что лучше – быть или существовать, молчать или что-то говорить? Камень бы не ответил, да жалко ему стало дикой розовой гвоздички, жить которой оставалось до следующего дождя.
– Молчать лучше, – сказал камень, по макушку сидевший в прибрежном песке. – Вот я молчу, спрятался, ни на кого не обращаю внимания, и живу уже десять тысяч лет. А когда река вырывает меня из песка, и вниз несет, я только лучше, круглее становлюсь. И ближе к своей мечте.
– Ну ты ведь стучишь, когда летишь по каменистому дну? Значит, говоришь с ним, меняешься впечатлениями?
– Это не я стучу, это дно. Они с рекой заодно. Говорят много, ни дня, ни ночи покоя от них нет. Река эта вообще сумасшедшая! Днем говорит, ночью говорит. А сколько у нее друзей! Снег в горах, ледники в ущельях! А дождей сколько! Вот и нервная она от них – то из берегов от радости выскочит, то сохнет от тоски, что все они ее забыли.
– А о чем ты мечтаешь? – спросила, подумав розовая гвоздичка. – Ты говорил, что каждый паводок приближает тебя к исполнению твоей мечты.
– Скоро, через тысячу лет я окажусь на тихом морском дне... – вожделенно прошептал камень. – Одно одеяло за другим – тинные, песчаные, – покроют меня многометровым слоем... И никто никогда больше не услышит меня, и я никогда больше не услышу своего стука о жесткое речное дно...
– По-моему, ты не прав. Вот посмотри на речку, она говорит, она выражается, и все видят – она живая, она что-то хочет изменить в мире. Так сильно хочет, что иногда со своей охоты такое натворит, что мало никому не кажется.
– Да уж, – вспомнил камень последний паводок, смывший не одну прибрежную лужайку. А как его несло! Он чуть не треснул от злости!
– И еще посмотри на меня, – вдохновенно продолжала розовая гвоздичка. – Я такая простенькая, но все мое существо говорит лишь о том, что я мечтаю, чтобы меня заметили. И эта мечта делает меня красивой. Ты не знаешь, какое счастье, когда ты не одна, когда тебя видят и разговаривают с тобой глазами и прикосновениями. И даже словами. Вот вчера моя сестра унеслась на небо, в гвоздичный рай...
– Как это?
– Да просто. К нам подошел Юноша-принц, мы издали приметили, что он громко и нараспев сам с собой говорит. Когда он приблизился, мы поняли, что юноша – поэт, и вслух читает свои прекрасные стихи говорливой реке, красноречивому небу и задумавшимся облакам. Мы заслушались, а гость заметил нас, присел на колени, обхватил ладонями и стал с нами разговаривать! Господи, как он говорил! Мы с сестрой вмиг растаяли, поняв, что дождались того, о чем столько мечтали. У нее – она всегда была впечатлительной – подкосились ноги, она упала без чувств. А поэт был самым настоящим поэтом – он сочинял обо всем, пытаясь все вокруг сделать хоть на черточку лучше, сделать мир чуточку слаженнее, чуточку привлекательнее.
– О, милая дева, – вскричал он восторженно. – Вы так прекрасны, так нежны, так искренни! Я мечтал о вас целую вечность! И вот, я на коленях перед вами, и на коленях прошу вас стать моей!
– Но я гвоздика, полевая гвоздика, – прошептала сестра, очувствовавшись. – И скоро, очень скоро покину вас...
– Да, вы покинете меня, я знаю, но останется ваше имя, останется ваш образ, я воспою их, и они останутся в вечности такими же чистыми и свежими, как вы.
– Я – ваша, – прошептала сестра, и они ушли...
– Все это хорошо, – прокряхтел камень, – но на твою долю принца не достанется – это уж точно.
– Пусть. Мне достаточно, что принцы есть на свете. Мне достаточно, что счастье есть, и они – принцы и счастье – кому-то достаются, и мир от этого теплеет. И еще – ты забыл, что поэта и его любовь видели мои семечки, и эта любовь прорастет в их душах, потом прорастет в душах их детей, и когда кто-то встретит все же принца, мы все на гвоздичных своих небесах, радостно захлопаем а ладоши.
Розовая резная гвоздичка весело рассмеялась, и камень подозрительно спросил:
– Что это с тобой?
– Да я воочию увидела себя на гвоздично-райских небесах, а внизу – свою правнучку – перед ней сидел на коленях и читал любовные стихи принц-поэт, прекрасный, как горное утро.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
Я ведь даже не подошел к нему. Побоялся, что покорит. Убедившись, что оно существует, оно – в моей власти, я бежал прочь.
В-седьмых, мне интересно, чем это кончится. Мне интересно будет посмотреть в глаза тому, кто найдет меня, чтобы найти золото, и уничтожить его путем обмена на жратву от пуза, на тень пальм, тихое жужжание кондиционеров и продажную любовь.
А если по правде... Пролистайте страницы, посвященные началу восьмидесятых. Разлад в семье. Злость. Обоюдные измены. Незнание куда деться. Неверие. Боязнь потерять последнее – себя. Уверенность, что все женщины имеют в голове одну цель – увести в болото, увести от дела.
А сейчас мне терять нечего.
В-восьмых, этот клад теперь не клад Александра Македонского, а мой клад. Я теперь Александр Македонский. Пока я.
* * *
«Бег в золотом тумане».
"Свернув с тропы направо, мы очутились в узком уютном ущелье. Солнце уже падало к горизонту, горы, ожившие в косых его лучах, притягивали глаза спокойной красотой.
Люблю горы. Тайга давит, в ней ты как пчела в высокой траве; она красива извне, сбоку. Особенно в Приморье, когда исцарапанный колючками аралии и элеутерококка, изгрызенный гнусом, посматриваешь с высокого морского берега на нее, кудряво-зелено-дикую, только-только тебя освободившую, посматриваешь, обнаженный, посматриваешь, неторопливо очищаясь от энцефалитных клещей, погрузившихся в тебя по самую задницу...
Тундра... С ней общаться лучше с вертолета, как впрочем, и с пустыней – они не любят людей. А горы оживляют Землю... Горы – это музыка природы, главное ее движение. Эта музыка зарождается в недрах, и все гладкое, ровное, поверхностное вздыбливается, устремляется к небесам. Да, на это требуются миллионы лет. И потому эту музыку не услышать, можно лишь почувствовать отдельные ее ноты, вернее отголоски этих нот – шум горного потока, гул землетрясения, шепот лавины. Горы – это сама жизнь, в них есть верх, и есть низ. Ты стоишь внизу и знаешь – ты можешь подняться на самый верх, не в этом месте, так в другом. И на вершине знаешь – здесь ты не навсегда. Там это становится понятным – нельзя всегда быть на вершине. Не нужно. Человек должен спускаться. К подножью следующей горы".
15
Из класса нашего в окно
Я выскочил и долго-долго
Лежал один
Там, в вышине,
В тени разрушенного замка.
Исикава Такубоку.
Послал письмо Полине (она с матерью в Южной Корее). Неожиданно ответила. Сухо. "Мы тут деньги зарабатываем, а ты письмами своими заколебал. Сказки по-прежнему пишешь? Написал бы сказку со смыслом, что надо больше работать, а не болтать".
Адреналин попер, я поднял перчатку, пошел гулять. Через час пришло вот это.
Гвоздичка и Камень
Спросил цветок у камня, что лучше – быть или существовать, молчать или что-то говорить? Камень бы не ответил, да жалко ему стало дикой розовой гвоздички, жить которой оставалось до следующего дождя.
– Молчать лучше, – сказал камень, по макушку сидевший в прибрежном песке. – Вот я молчу, спрятался, ни на кого не обращаю внимания, и живу уже десять тысяч лет. А когда река вырывает меня из песка, и вниз несет, я только лучше, круглее становлюсь. И ближе к своей мечте.
– Ну ты ведь стучишь, когда летишь по каменистому дну? Значит, говоришь с ним, меняешься впечатлениями?
– Это не я стучу, это дно. Они с рекой заодно. Говорят много, ни дня, ни ночи покоя от них нет. Река эта вообще сумасшедшая! Днем говорит, ночью говорит. А сколько у нее друзей! Снег в горах, ледники в ущельях! А дождей сколько! Вот и нервная она от них – то из берегов от радости выскочит, то сохнет от тоски, что все они ее забыли.
– А о чем ты мечтаешь? – спросила, подумав розовая гвоздичка. – Ты говорил, что каждый паводок приближает тебя к исполнению твоей мечты.
– Скоро, через тысячу лет я окажусь на тихом морском дне... – вожделенно прошептал камень. – Одно одеяло за другим – тинные, песчаные, – покроют меня многометровым слоем... И никто никогда больше не услышит меня, и я никогда больше не услышу своего стука о жесткое речное дно...
– По-моему, ты не прав. Вот посмотри на речку, она говорит, она выражается, и все видят – она живая, она что-то хочет изменить в мире. Так сильно хочет, что иногда со своей охоты такое натворит, что мало никому не кажется.
– Да уж, – вспомнил камень последний паводок, смывший не одну прибрежную лужайку. А как его несло! Он чуть не треснул от злости!
– И еще посмотри на меня, – вдохновенно продолжала розовая гвоздичка. – Я такая простенькая, но все мое существо говорит лишь о том, что я мечтаю, чтобы меня заметили. И эта мечта делает меня красивой. Ты не знаешь, какое счастье, когда ты не одна, когда тебя видят и разговаривают с тобой глазами и прикосновениями. И даже словами. Вот вчера моя сестра унеслась на небо, в гвоздичный рай...
– Как это?
– Да просто. К нам подошел Юноша-принц, мы издали приметили, что он громко и нараспев сам с собой говорит. Когда он приблизился, мы поняли, что юноша – поэт, и вслух читает свои прекрасные стихи говорливой реке, красноречивому небу и задумавшимся облакам. Мы заслушались, а гость заметил нас, присел на колени, обхватил ладонями и стал с нами разговаривать! Господи, как он говорил! Мы с сестрой вмиг растаяли, поняв, что дождались того, о чем столько мечтали. У нее – она всегда была впечатлительной – подкосились ноги, она упала без чувств. А поэт был самым настоящим поэтом – он сочинял обо всем, пытаясь все вокруг сделать хоть на черточку лучше, сделать мир чуточку слаженнее, чуточку привлекательнее.
– О, милая дева, – вскричал он восторженно. – Вы так прекрасны, так нежны, так искренни! Я мечтал о вас целую вечность! И вот, я на коленях перед вами, и на коленях прошу вас стать моей!
– Но я гвоздика, полевая гвоздика, – прошептала сестра, очувствовавшись. – И скоро, очень скоро покину вас...
– Да, вы покинете меня, я знаю, но останется ваше имя, останется ваш образ, я воспою их, и они останутся в вечности такими же чистыми и свежими, как вы.
– Я – ваша, – прошептала сестра, и они ушли...
– Все это хорошо, – прокряхтел камень, – но на твою долю принца не достанется – это уж точно.
– Пусть. Мне достаточно, что принцы есть на свете. Мне достаточно, что счастье есть, и они – принцы и счастье – кому-то достаются, и мир от этого теплеет. И еще – ты забыл, что поэта и его любовь видели мои семечки, и эта любовь прорастет в их душах, потом прорастет в душах их детей, и когда кто-то встретит все же принца, мы все на гвоздичных своих небесах, радостно захлопаем а ладоши.
Розовая резная гвоздичка весело рассмеялась, и камень подозрительно спросил:
– Что это с тобой?
– Да я воочию увидела себя на гвоздично-райских небесах, а внизу – свою правнучку – перед ней сидел на коленях и читал любовные стихи принц-поэт, прекрасный, как горное утро.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67