Однажды я спросил, когда приедет папа. Она, странно нервозная, выпалила, что никакой он мне не отец, а чужой человек, и к тому же подлец и негодяй, мечтающий ее со мной, своим пасынком, бросить, и потому я не должен этого человека ни любить, ни уважать. Я растерялся, убежал на улицу, и... увидел его в кабине подъезжавшего к дому Газа-63. Выскочив из кабины, отчим радостный(!), бросился ко мне, протягивая руки.
Я отвернулся.
– Что такое? – нахмурился он.
– Мама сказала, что ты мне не отец! – выкрикнул я и, повернувшись, убежал в свой садик (двор дома, в котором мы тогда жили, был поделен на индивидуальные садовые участочки).
Меня снова "нагрузили". И снова в житейском порыве. Но не это главное. Главное в том, что тогда я привык думать и думаю до сих пор.
"Сначала мамой была мама Мария, а папой – папа Иосиф, – думал я, спрятавшись в садике под развесистым кустом сирени – я хорошо помню, как сидел под ней на корточках, желая отгородиться от всего мира. – Потом мамой стала Лена, а папой – Олег. Теперь мне сказали, что и он не отец... Значит, и мама Лена мне не мама?!! Все мне никто??"
Вывод потряс меня. Я съежился в точку, стал зрачком остановившегося Ока, и мир отстранился. Зелень, цветы, голубое небо – все поблекло. Я лишился пуповины, связывавшей меня с людьми.
Это состояние было невыносимым, и я решил подвергнуть свой вывод проверке – а вдруг все не так? Когда мама Лена и папа Олег помирились и, взявшись за руки, пошли гулять, я вынул из коробки с документами паспорта и внимательно их изучил.
Все было нормально. Я значился сыном в обоих. Обрадованный, вернул документы на место, и тут в сознании от собственного года рождения отнялся год рождения мамы, и перед глазами стала цифра 17. Я вздохнул свободно, но радовался недолго – вспомнил, как мама говорила, что свидетельство о ее рождении отец Иосиф – из-за войны с басмачами – смог получить, лишь когда ей исполнилось шесть лет.
– В тот день я за пять минут постарела на год... – улыбалась она, рассказывая.
– Как это? – удивился я.
– Да так. Возраст определяли по зубам и ошиблись.
Стало быть, когда я родился, ей было 16! А в шестнадцать не рожают – это я знал точно.
"Значит, все ложь. Все лгут, и нельзя никому верить", – навсегда отложилось в моей памяти.
Так какое же это свободное падение, моя жизнь? Я летал в голубом небе детства, меня "грузили", и, в конце концов, нагрузили так, что я грохнулся об землю.
* * *
Хорошо помню, как в те времена, возвращаясь из школы, я хотел лишь одного – чтобы дома никого не было.
* * *
У Андрея в памяти отложился единственный случай из детства – как меня оттаскали за ухо.
* * *
Я жил уже у мамы Лены, и было время "Трех мушкетеров" (с Жаном Маре в главной роли, Боярский в то время под стол пешком ходил). Из бочечных обручей я наделал сабель (не шпаг – те очень уж откровенны), раздал соседским мальчишкам, и предложил сечься команда на команду как в кино. Сеча получилась вялой – и мушкетеры, и гвардейцы кардинала отчаянно трусили, и скоро разбежались по своим квартирам. На следующий день я пошел с двумя саблями через весь город к маме Марии и предложил сечься Андрею. Он отказался, и я предпринял набег на другую сторону оврага. Найдя там группу мальчишек своего возраста, предложил повоевать. Их как ветром сдуло, и тут же из ближайшего дома решительно выскочил мужчина. Чуть не оторвав ухо, он привел меня к маме Марии, и всю дорогу я плакал от обиды – за что меня так? Я ведь просто хотел повоевать...
* * *
Пора спать.
28
Никто никогда ничего не знает наверняка.
Глядя в широкую, плотную спину проводника,
думай, что смотришь в будущее, и держись
от него по возможности на расстоянии. Жизнь
в сущности есть расстояние – между сегодня и
завтра, иначе – будущим. И убыстрять свои
шаги стоит, только ежели кто гонится по тропе
сзади: убийца, грабители, прошлое и т. п.
И. Бродский «Назидание».
Когда согда отпустило, и лицо его приобрело в какой-то степени естественный цвет, я попытался вернуть золото. Он покачал головой.
– Оно твое. Ты можешь верить или не верить в то, что я тебе рассказал, но оно твое.
– Ты, наверное, что-то хочешь от меня? – спросил я, ничтоже сумняшеся. В то время моя вера в бескорыстие человеческих отношений уже вступала в клиническую стадию.
– Что может хотеть человек больной раком? – прозрачно ответил он. – Хотя... Хотя, наверное, мне было бы приятно думать, что золото когда-нибудь, но будет найдено... Будет найдено золото, которое искало пятьдесят поколений моих предков, будет найдено, то, что заменяло им бога и жизнь.
– Но тогда ты мог бы рассказать эту историю властям? Они бы уж точно нашли.
– Они бы точно его нашли и утилизировали на строительство светлого будущего, то есть построили бы лишние танки, – улыбнулся он.
– В таком случае ты обратился не по адресу. Я – комсомолец и считаю, что коммунизм должен быть построен.
– Я сделал свой последний шаг, – улыбка согда стала сочувственной. – Теперь дело за тобой. Но не торопись идти в райком. В лучшем случае тебя засмеют. А в худшем – спрячут в психушке.
Я подумал и, придя к выводу, что альтернатива собеседника "железна", сказал:
– Ну ладно, рассказывай, что накопали твои предки за две тысячи двести восемьдесят четыре года.
Согд развязал платок-пояс, выложил на камень таившиеся в нем кусок лепешки, несколько кусочков печака – местной сладости – и... светокопию геологической карты пятидесятитысячного масштаба, несшей гриф "Секретно".
Мне стало не по себе. За хранение такой карты или недонесение о ее наличии у частного лица, каждому советскому гражданину светило несколько лет заключения в местах не столь отдаленных или, по меньшей мере, лишение светлого будущего в виде высшего образования. Об этом сын геологов знал прекрасно.
Согд, ожидавший такой реакции, иронически усмехнулся, и я взял себя в руки, не знавшие, куда себя деть. Рассказ о проделанной предками работе занял около часа. Сначала, слушая, я нервничал – на турбазе уже пятнадцать минут как ужинали, а меня после купания на солнцепеке мучил беспощадный юношеский голод. Когда же повествование завершилось, думать о еде я не мог – до того оно было полно деталей, превративших мои сомнения в неколебимую уверенность.
Однако вернемся к главной нашей теме.
5
В сердце у каждого человека –
Если вправду
Он человек –
Тайный узник
Стонет...
Исикава Такубоку.
Жестяной уазик спустился по оврагу, – я видел в окне садовые террасы, забор дома мамы Марии, удерживаемый безжалостно обрезанными тутовыми деревьями и одним столбом, который вкопал и забетонировал я. Преодолев мост над каналом, машина очутилась в долине реки, хотя попасть туда никак не могла – не было дороги, только узенькая каменистая тропинка серпантинами спускалась вниз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
Я отвернулся.
– Что такое? – нахмурился он.
– Мама сказала, что ты мне не отец! – выкрикнул я и, повернувшись, убежал в свой садик (двор дома, в котором мы тогда жили, был поделен на индивидуальные садовые участочки).
Меня снова "нагрузили". И снова в житейском порыве. Но не это главное. Главное в том, что тогда я привык думать и думаю до сих пор.
"Сначала мамой была мама Мария, а папой – папа Иосиф, – думал я, спрятавшись в садике под развесистым кустом сирени – я хорошо помню, как сидел под ней на корточках, желая отгородиться от всего мира. – Потом мамой стала Лена, а папой – Олег. Теперь мне сказали, что и он не отец... Значит, и мама Лена мне не мама?!! Все мне никто??"
Вывод потряс меня. Я съежился в точку, стал зрачком остановившегося Ока, и мир отстранился. Зелень, цветы, голубое небо – все поблекло. Я лишился пуповины, связывавшей меня с людьми.
Это состояние было невыносимым, и я решил подвергнуть свой вывод проверке – а вдруг все не так? Когда мама Лена и папа Олег помирились и, взявшись за руки, пошли гулять, я вынул из коробки с документами паспорта и внимательно их изучил.
Все было нормально. Я значился сыном в обоих. Обрадованный, вернул документы на место, и тут в сознании от собственного года рождения отнялся год рождения мамы, и перед глазами стала цифра 17. Я вздохнул свободно, но радовался недолго – вспомнил, как мама говорила, что свидетельство о ее рождении отец Иосиф – из-за войны с басмачами – смог получить, лишь когда ей исполнилось шесть лет.
– В тот день я за пять минут постарела на год... – улыбалась она, рассказывая.
– Как это? – удивился я.
– Да так. Возраст определяли по зубам и ошиблись.
Стало быть, когда я родился, ей было 16! А в шестнадцать не рожают – это я знал точно.
"Значит, все ложь. Все лгут, и нельзя никому верить", – навсегда отложилось в моей памяти.
Так какое же это свободное падение, моя жизнь? Я летал в голубом небе детства, меня "грузили", и, в конце концов, нагрузили так, что я грохнулся об землю.
* * *
Хорошо помню, как в те времена, возвращаясь из школы, я хотел лишь одного – чтобы дома никого не было.
* * *
У Андрея в памяти отложился единственный случай из детства – как меня оттаскали за ухо.
* * *
Я жил уже у мамы Лены, и было время "Трех мушкетеров" (с Жаном Маре в главной роли, Боярский в то время под стол пешком ходил). Из бочечных обручей я наделал сабель (не шпаг – те очень уж откровенны), раздал соседским мальчишкам, и предложил сечься команда на команду как в кино. Сеча получилась вялой – и мушкетеры, и гвардейцы кардинала отчаянно трусили, и скоро разбежались по своим квартирам. На следующий день я пошел с двумя саблями через весь город к маме Марии и предложил сечься Андрею. Он отказался, и я предпринял набег на другую сторону оврага. Найдя там группу мальчишек своего возраста, предложил повоевать. Их как ветром сдуло, и тут же из ближайшего дома решительно выскочил мужчина. Чуть не оторвав ухо, он привел меня к маме Марии, и всю дорогу я плакал от обиды – за что меня так? Я ведь просто хотел повоевать...
* * *
Пора спать.
28
Никто никогда ничего не знает наверняка.
Глядя в широкую, плотную спину проводника,
думай, что смотришь в будущее, и держись
от него по возможности на расстоянии. Жизнь
в сущности есть расстояние – между сегодня и
завтра, иначе – будущим. И убыстрять свои
шаги стоит, только ежели кто гонится по тропе
сзади: убийца, грабители, прошлое и т. п.
И. Бродский «Назидание».
Когда согда отпустило, и лицо его приобрело в какой-то степени естественный цвет, я попытался вернуть золото. Он покачал головой.
– Оно твое. Ты можешь верить или не верить в то, что я тебе рассказал, но оно твое.
– Ты, наверное, что-то хочешь от меня? – спросил я, ничтоже сумняшеся. В то время моя вера в бескорыстие человеческих отношений уже вступала в клиническую стадию.
– Что может хотеть человек больной раком? – прозрачно ответил он. – Хотя... Хотя, наверное, мне было бы приятно думать, что золото когда-нибудь, но будет найдено... Будет найдено золото, которое искало пятьдесят поколений моих предков, будет найдено, то, что заменяло им бога и жизнь.
– Но тогда ты мог бы рассказать эту историю властям? Они бы уж точно нашли.
– Они бы точно его нашли и утилизировали на строительство светлого будущего, то есть построили бы лишние танки, – улыбнулся он.
– В таком случае ты обратился не по адресу. Я – комсомолец и считаю, что коммунизм должен быть построен.
– Я сделал свой последний шаг, – улыбка согда стала сочувственной. – Теперь дело за тобой. Но не торопись идти в райком. В лучшем случае тебя засмеют. А в худшем – спрячут в психушке.
Я подумал и, придя к выводу, что альтернатива собеседника "железна", сказал:
– Ну ладно, рассказывай, что накопали твои предки за две тысячи двести восемьдесят четыре года.
Согд развязал платок-пояс, выложил на камень таившиеся в нем кусок лепешки, несколько кусочков печака – местной сладости – и... светокопию геологической карты пятидесятитысячного масштаба, несшей гриф "Секретно".
Мне стало не по себе. За хранение такой карты или недонесение о ее наличии у частного лица, каждому советскому гражданину светило несколько лет заключения в местах не столь отдаленных или, по меньшей мере, лишение светлого будущего в виде высшего образования. Об этом сын геологов знал прекрасно.
Согд, ожидавший такой реакции, иронически усмехнулся, и я взял себя в руки, не знавшие, куда себя деть. Рассказ о проделанной предками работе занял около часа. Сначала, слушая, я нервничал – на турбазе уже пятнадцать минут как ужинали, а меня после купания на солнцепеке мучил беспощадный юношеский голод. Когда же повествование завершилось, думать о еде я не мог – до того оно было полно деталей, превративших мои сомнения в неколебимую уверенность.
Однако вернемся к главной нашей теме.
5
В сердце у каждого человека –
Если вправду
Он человек –
Тайный узник
Стонет...
Исикава Такубоку.
Жестяной уазик спустился по оврагу, – я видел в окне садовые террасы, забор дома мамы Марии, удерживаемый безжалостно обрезанными тутовыми деревьями и одним столбом, который вкопал и забетонировал я. Преодолев мост над каналом, машина очутилась в долине реки, хотя попасть туда никак не могла – не было дороги, только узенькая каменистая тропинка серпантинами спускалась вниз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67