Только от народа попутно узнал о татарах.
– Я нарочито наказывал, чтобы Бренко наставил его изустно: скажи отчу Сергию: враг велик, испытание предстоит тяжкое, кровопролитие великое.
Новгород Нижний дотла спален и потоптан. Нижегородцы в дебрях укрылися.
Князь Дмитрий Константинович в Суждаль ушел. Бедствие пало на них великое.
Но паче того: враг на нас наступает, несметное воинство татар движется в пределы наши. Многое нами приуготовлено, но грядущий день скрыт нам. Молю тебя, отче, просвети, заступись в молитвах, поддержи советом.
Оба они встали.
– Не я, а бог просветит и поддержит тя, он и заступа твоя. К нему обратись. А молитва и мысль моя с тобой неотступно.
Сергий показал Дмитрию письмо.
– Вот получил и пришел к тебе сам. Из Киева в Москву едет Киприан.
Над ним благословение патриарха. Если дойдет к Москве, не будет другого для Руси митрополита; скажет патриарх: «Аз воздвиг Киприана, ему же внемлите».
– А он будет сидеть в Москве, а внимать Литве.
– Истинно. Ныне ж смирен. Слушай его рукописанье ко мне, грешному:
«Слышу о вас и о вашей добродетели, и о том вельми благодарю бога, и молюся ему, да сподобит нас видети друг друга и насладиться духовных словес».
– Сладок, как соловьиный щекот.
– Есть птица-сорокопут. Сорок песен в своей путает, из тех песен путы для птиц плетет. Кто ее голос услышит и прельстится, якобы своей подругой, тот ее добычей становится. Песню прервав, сорокопут на птицу кидается и терзает ю. Так и сладость сих словес звучит.
– Тако и аз мню.
– Пишет Киприан далее: «Буде же вам сведомо: приехал есмь в Любутск, в четверток, месяца июня 3 день и иду к сыну своему, ко князю великому, на Москву».
– Вот и мне прельстительную песню с ястребиного клюва скинул.
– А слушай дале – вот и кого-ток сверкнул: «Аз же святитель есмь, а не ратный человек, благоволением иду, яко и господь, посылая ученики своя на проповедь, уча их, глаголил: приемляй вас, мене приемлет».
– Еще на Москву идет, а уж намекает: коли кто против Киприана пойдет, против бога пойдет. Прииму грех на свою душу!
Дмитрий крикнул воина. Велел скоро звать Бренка.
– Что задумал, господине? – спросил Сергий.
– Не спрошу благословения твоего. Хочу грех на одного себя принять.
Сергий улыбнулся.
Бренко уже ждал Дмитрия в палатах и скоро сбежал в сад.
– Дело такое: едет сюда митрополит Киприан. Из Любутска письмо прислал. И с ним слуги и люди, и времени нам терять нельзя. Посылай ему встречу. Выбери кого построже, пущай воздадут такую честь, чтоб не знал, где лечь и где сесть. Понял?
– Княже, ведь он же от патриарха поставлен?
– Я патриарху дары шлю. Без меня б не дары, а дыры на патриаршем дворе в Цареграде сверкали. Византия старым орлом чванится, а на моих деньгах держится. Сколько уж лет мы и гривнами, и мехами, и золотом, и товарами патриарха-то чтим. А они хотят по-старому, нас не спрося, своих святителей нам ставить! Узнают, каков от нас прием Киприану оказан, вежливей и патриарх станет.
– Ой, господине! – попрекнул Сергий. – Легко о патриархе речь ведешь, велик грех приемлешь.
– Прости, отче Сергие, тут сгрешу, еще где-нибудь на бога отработаю.
Ступай, Бреноче, ускорь сие.
– Я б мог Никифора-воеводу срядить, да больно злонравен. На руку тяжел, груб.
– Вот-вот, Бреноче. Его и сряди!
– А не переусердствует ли?
– Он переусердствует, он перед богом и ответит. Скажи: покруче встреть, а меру крутости на его грех оставь.
– Будь по-твоему, Дмитрий Иванович.
– А еще слушай, какого посла к отцу Сергию слал? Он изустного ничего ему не передал, стоял дерзко. Кто сей?
– Исправного воина туда посылали. Сам ему наказывал, Семушкой зовут.
Вернется – разведаю.
– Еще не вернулся?
– Загулял ли? Дело воинское.
– Не воинское дело гулять, когда кличут на рать.
– Сведаю, Дмитрий Иванович.
В это время в сад долетел рев труб, людские нестройные голоса, гул народа, неистовый вскрик женщины и еще женские голоса, крики. Какая-то молодая баба запричитала, но в ответ ей раздался дружный мужской смех, и, все покрывая, поднялся сильный юношеский голос запевалы:
Ай, не сизый орлище встрепенулся…
Трубы стихли. Голоса подхватили песню и понесли ее из Кремля к воротам, мимо княжеских теремов, садов, церквей, из городской тесноты в простор неизвестной дороги:
Ай, не сизый орлище встрепенулся,
Не грозовая туча наплывает…
– Тронулись! – сказал Дмитрий и перекрестился.
И пошел к терему рядом с Сергием, Бренко следовал позади.
– Где будет молебствие? – спросил Сергий.
– В поле, за заставой. Там уже приуготовлено, – ответил Бренко.
– Я тебя довезу, отче Сергие, – предложил Дмитрий.
– Благодарствую, господине Дмитрий Иванович! Я с ними дойду! показал он рукой за ограду, где колыхались хоругви и шлемы.
– Толкотно с ними, отче! – предупредил Бренко.
– Не страшусь людей, Михаил Ондреич.
Сергий заторопился, чтоб выйти к войскам.
Войска шли вольным потоком, теснясь у ворот; кое-где в этой еще не полностью вооруженной лавине высились воеводы и сотники на конях. Всадники ехали в полной боевой справе. Железо поблескивало, синевой отливала сталь.
Пешее воинство тащило над собой пики. У поясов висели мечи. Поверх домотканых рубах чернели ремни щитов. Новые лапти скрипели, но шаги звучали глухо, будто не по городским улицам шагают, а в лесной траве.
Песня увлекала воинов. Легкий ветер шевелил светлые, как у детей, волосы.
Светловолосо русское воинство. Но и черноголовые между русыми, и рыжие.
Голоса звучали разно, но песня была одна:
Подымается великий князь Московский,
Подымается пешими полками,
Подымается конными войсками,
Слава, слава, слава, слава…
Сергий смешался с толпой. Ближние опознали его, но не прервали песни, и он шел с ними. Каждый думал о себе, что не его коснется татарский меч, не его пронзит переная стрела басурманина, а Сергий ведал: мало кто вернется с песней назад, многие вернутся, стоная и плача, а многие не вернутся никогда.
Войска пошли. Пошли в неведомую даль, навстречу лихому врагу, за землю Русскую, за свои города и села, каждый за свое маленькое счастье и за большую свою отчизну.
Так прошли они – тысячи, тысячи людей – через град Москву, где теснились вдоль улиц москвитяне, где уж не скоро придется вновь пройтись, погулять. Много тут было хожено, много гуляно. Оборачивались в свои переулки, не прерывая песни; оглядывались на свои улицы; с песней проходили мимо своих домов, откуда им откликались воплями и окликами.
Шли, шли, и не было им конца. Уходили навстречу врагу, впереди их ждали ветры и грозы, и стрелы, и мечи мурзамецкие.
В ровном зеленом поле, на виду у Москвы, перед входом в синие сырые леса, на солнце нежно зеленели составленные в кружок молодые березки, и в их тени на столе стояла чаша, лежало евангелие и золотился крест.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95
– Я нарочито наказывал, чтобы Бренко наставил его изустно: скажи отчу Сергию: враг велик, испытание предстоит тяжкое, кровопролитие великое.
Новгород Нижний дотла спален и потоптан. Нижегородцы в дебрях укрылися.
Князь Дмитрий Константинович в Суждаль ушел. Бедствие пало на них великое.
Но паче того: враг на нас наступает, несметное воинство татар движется в пределы наши. Многое нами приуготовлено, но грядущий день скрыт нам. Молю тебя, отче, просвети, заступись в молитвах, поддержи советом.
Оба они встали.
– Не я, а бог просветит и поддержит тя, он и заступа твоя. К нему обратись. А молитва и мысль моя с тобой неотступно.
Сергий показал Дмитрию письмо.
– Вот получил и пришел к тебе сам. Из Киева в Москву едет Киприан.
Над ним благословение патриарха. Если дойдет к Москве, не будет другого для Руси митрополита; скажет патриарх: «Аз воздвиг Киприана, ему же внемлите».
– А он будет сидеть в Москве, а внимать Литве.
– Истинно. Ныне ж смирен. Слушай его рукописанье ко мне, грешному:
«Слышу о вас и о вашей добродетели, и о том вельми благодарю бога, и молюся ему, да сподобит нас видети друг друга и насладиться духовных словес».
– Сладок, как соловьиный щекот.
– Есть птица-сорокопут. Сорок песен в своей путает, из тех песен путы для птиц плетет. Кто ее голос услышит и прельстится, якобы своей подругой, тот ее добычей становится. Песню прервав, сорокопут на птицу кидается и терзает ю. Так и сладость сих словес звучит.
– Тако и аз мню.
– Пишет Киприан далее: «Буде же вам сведомо: приехал есмь в Любутск, в четверток, месяца июня 3 день и иду к сыну своему, ко князю великому, на Москву».
– Вот и мне прельстительную песню с ястребиного клюва скинул.
– А слушай дале – вот и кого-ток сверкнул: «Аз же святитель есмь, а не ратный человек, благоволением иду, яко и господь, посылая ученики своя на проповедь, уча их, глаголил: приемляй вас, мене приемлет».
– Еще на Москву идет, а уж намекает: коли кто против Киприана пойдет, против бога пойдет. Прииму грех на свою душу!
Дмитрий крикнул воина. Велел скоро звать Бренка.
– Что задумал, господине? – спросил Сергий.
– Не спрошу благословения твоего. Хочу грех на одного себя принять.
Сергий улыбнулся.
Бренко уже ждал Дмитрия в палатах и скоро сбежал в сад.
– Дело такое: едет сюда митрополит Киприан. Из Любутска письмо прислал. И с ним слуги и люди, и времени нам терять нельзя. Посылай ему встречу. Выбери кого построже, пущай воздадут такую честь, чтоб не знал, где лечь и где сесть. Понял?
– Княже, ведь он же от патриарха поставлен?
– Я патриарху дары шлю. Без меня б не дары, а дыры на патриаршем дворе в Цареграде сверкали. Византия старым орлом чванится, а на моих деньгах держится. Сколько уж лет мы и гривнами, и мехами, и золотом, и товарами патриарха-то чтим. А они хотят по-старому, нас не спрося, своих святителей нам ставить! Узнают, каков от нас прием Киприану оказан, вежливей и патриарх станет.
– Ой, господине! – попрекнул Сергий. – Легко о патриархе речь ведешь, велик грех приемлешь.
– Прости, отче Сергие, тут сгрешу, еще где-нибудь на бога отработаю.
Ступай, Бреноче, ускорь сие.
– Я б мог Никифора-воеводу срядить, да больно злонравен. На руку тяжел, груб.
– Вот-вот, Бреноче. Его и сряди!
– А не переусердствует ли?
– Он переусердствует, он перед богом и ответит. Скажи: покруче встреть, а меру крутости на его грех оставь.
– Будь по-твоему, Дмитрий Иванович.
– А еще слушай, какого посла к отцу Сергию слал? Он изустного ничего ему не передал, стоял дерзко. Кто сей?
– Исправного воина туда посылали. Сам ему наказывал, Семушкой зовут.
Вернется – разведаю.
– Еще не вернулся?
– Загулял ли? Дело воинское.
– Не воинское дело гулять, когда кличут на рать.
– Сведаю, Дмитрий Иванович.
В это время в сад долетел рев труб, людские нестройные голоса, гул народа, неистовый вскрик женщины и еще женские голоса, крики. Какая-то молодая баба запричитала, но в ответ ей раздался дружный мужской смех, и, все покрывая, поднялся сильный юношеский голос запевалы:
Ай, не сизый орлище встрепенулся…
Трубы стихли. Голоса подхватили песню и понесли ее из Кремля к воротам, мимо княжеских теремов, садов, церквей, из городской тесноты в простор неизвестной дороги:
Ай, не сизый орлище встрепенулся,
Не грозовая туча наплывает…
– Тронулись! – сказал Дмитрий и перекрестился.
И пошел к терему рядом с Сергием, Бренко следовал позади.
– Где будет молебствие? – спросил Сергий.
– В поле, за заставой. Там уже приуготовлено, – ответил Бренко.
– Я тебя довезу, отче Сергие, – предложил Дмитрий.
– Благодарствую, господине Дмитрий Иванович! Я с ними дойду! показал он рукой за ограду, где колыхались хоругви и шлемы.
– Толкотно с ними, отче! – предупредил Бренко.
– Не страшусь людей, Михаил Ондреич.
Сергий заторопился, чтоб выйти к войскам.
Войска шли вольным потоком, теснясь у ворот; кое-где в этой еще не полностью вооруженной лавине высились воеводы и сотники на конях. Всадники ехали в полной боевой справе. Железо поблескивало, синевой отливала сталь.
Пешее воинство тащило над собой пики. У поясов висели мечи. Поверх домотканых рубах чернели ремни щитов. Новые лапти скрипели, но шаги звучали глухо, будто не по городским улицам шагают, а в лесной траве.
Песня увлекала воинов. Легкий ветер шевелил светлые, как у детей, волосы.
Светловолосо русское воинство. Но и черноголовые между русыми, и рыжие.
Голоса звучали разно, но песня была одна:
Подымается великий князь Московский,
Подымается пешими полками,
Подымается конными войсками,
Слава, слава, слава, слава…
Сергий смешался с толпой. Ближние опознали его, но не прервали песни, и он шел с ними. Каждый думал о себе, что не его коснется татарский меч, не его пронзит переная стрела басурманина, а Сергий ведал: мало кто вернется с песней назад, многие вернутся, стоная и плача, а многие не вернутся никогда.
Войска пошли. Пошли в неведомую даль, навстречу лихому врагу, за землю Русскую, за свои города и села, каждый за свое маленькое счастье и за большую свою отчизну.
Так прошли они – тысячи, тысячи людей – через град Москву, где теснились вдоль улиц москвитяне, где уж не скоро придется вновь пройтись, погулять. Много тут было хожено, много гуляно. Оборачивались в свои переулки, не прерывая песни; оглядывались на свои улицы; с песней проходили мимо своих домов, откуда им откликались воплями и окликами.
Шли, шли, и не было им конца. Уходили навстречу врагу, впереди их ждали ветры и грозы, и стрелы, и мечи мурзамецкие.
В ровном зеленом поле, на виду у Москвы, перед входом в синие сырые леса, на солнце нежно зеленели составленные в кружок молодые березки, и в их тени на столе стояла чаша, лежало евангелие и золотился крест.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95