Что ему этот холм, этот город, когда столько дивных городов на Руси?
Он бился за Рязань и, может быть, ныне лежал бы в ее земле, если бы татарская стрела ударила чуть прямее.
За Рязань и Анюту встал он тогда в бой. Бил татар, ибо посягали на его счастье. А не его ли счастье вся эта необъятная ширь Руси, где та же русская речь, где те же неустанные руки творят красоту на радость родичей, на диво чужих земель?
– Кушай! Стынет!
– Давай.
Они сели на выступ.
– Дом-то запер? Народ прибывает. Мало ль кто забредет.
– Снаружи посошком припер. Кто подойдет, увидит: хозяина нет.
– И так ладно.
– Глянь, как руки избил! Без тебя некому камни класть, что ли?
– Рук много, а все думается, сам сложишь скорей.
– Камнем заслонишься, терем не разглядишь.
– Не учи, млад еще. А то разумей: в кои-то веки каменный дом кладут.
Были у Москвы Климен с Иваном, добрые мастера. И весь свой помысл вложили в церкви. Хорошо, складно строили, а может, им радостней было бы терем воздвигать либо башню. Да не давали. Вот и зограф Захарий рад бы был своей острой кистью цветы писать, да птиц, да девушек, а кто на то ему красок даст – писал иконы, всю из себя красоту в них выложил. Тож римлянин Борис – забрел на Русь, колокола льет. Сладостный звук у его колоколов. Не к чему кроме ухо приложить, льет колокола, лишь ими живет. То наше время, дитя. Чти его в иконописанье, в зодчестве церквей, в гуле колоколов. Нам нет иной речи, мы говорим так.
Отсюда им было видно лишь небо; вечное, оно опиралось о край их белой стены. И Кирилл, разводя руками, договорил:
– Вот и горячишься – хочется поскорей замысл свой досказать.
– А и в икону можно живых вписать! – подумав, сказал Андрей.
Кирилл на него покосился.
– Тебе десяти годов небось нет, а уж ты мудрствуешь. Неси горшок домой.
– Дозволь побыть, отче.
– Хочется с нами?
– Дозволь!
– Да сиди уж.
– Почивать ляжешь?
– Не, не спится.
А на город уже опускался полуденный сон. Жизнь начиналась до света, и в полдень ложились все.
Кирилл разговаривал с мальчиком, расхаживал по мосткам, внутри стен.
И вдруг замер: в просвете, где виден был Олегов двор, к терему шел твердой поступью человек, знакомый по минувшему году. Черная епанча покрывала воинский наряд, голову, будто под тяжестью шлема, гнуло к земле.
«Гришка? Неужели Гришка Капустин? Зачем сюда?»
В сердце Кирилла вползла тревога.
***
Олег лежал среди своих тоурменских ковров, и Бернаба, сидя в его ногах, говорил:
– Мамай ныне хан. Орда сильна. Кто ж ее победит? Лучше с ней дружить, а Москве улыбаться до времени.
Как ясно умел он вложить в слова тайные Олеговы мысли!
– Орда не свалит тебя никогда: ей твоя власть нужна.
– Нужна?
– Мамай над Русью князем стать не может. А когда княжит друг, зачем обижать друга? А Москва задушит тебя и на твое место сама сядет. Мало ли ныне князей под ней?
«И то правда!» – но этого не сказал.
– А Мамаю нужен друг. Он поможет. Ты станешь на Руси первым…
Отрок вошел внезапно и удивленно:
– С Москвы посланец, княже.
– Впусти.
Быстро скинул ноги со скамьи, сел. Бернаба отошел к двери.
Сгибаясь в дверях, еле влез в терем Гриша Капустин.
– Благословен буди, государь Олег Иванович.
– С чем ты?
– По розыску.
– А по ком?
– Уследили в твоей земле убивца и татя, государева князя Дмитрия Ивановича раба – Кирилла прозвищем Борода, каменных дел человека, зодчего.
От казни сбег. Второй год рыщем. Приказано того человека не миловать, а тебе, государь, боярин Бренко Михайло Ондреич в том челом бьет. Пожалуй, милостивец.
Олег тихо отошел к окну, искоса глянул на высокий терем. Стены уже завершены, начали сводить своды.
Беглых выдавать было в обычае. Но мог и не дать – на рязанские земли Дмитриева рука не простиралась. Однако ж просит смиренно, да и Бернаба даже сказал: надобно до поры к Москве подходить с улыбкой.
– Погляжу – дам ли. Самому надобен.
– Ведаю – надобен. Да виноват боле, чем тароват.
– То сам обсужу…
– Прости, сударь.
Задумался: Дмитрий силен. Мамай от похода устал и занят сейчас собой, своих врагов режет.
«Пущай Дмитрий мнит, что Ольг рад дружить с Московским великим князем».
– Да, пожалуй, отдам. Дмитрий-то князь Иванович не какой-нибудь татарский хан, свой человек. От меня ему отказа не будет.
– Дозволишь взять?
– Бери.
– Может, на Москву что передать велишь?
– А вот и передашь… мастера. Дмитрию он надобен, а я себе мастеров завсегда найду.
Бернаба вышел следом за Гришей в дверь и кинулся сенями к амбарам.
Там, принимая от мужиков хлеб, стоял убеленный мукой Клим.
– Эй!
– Чего тебе?
– Спеши напрямик к Кириллу. С Москвы за ним прислано. Князь отдал.
– Погляди тут!
Кирилл, услышав тревожный от хрипоты голос Клима, огляделся: оставалось свод свести, но чело терема успел вывести, остальное достроят сами. Опережая Клима, он сбежал со стен.
– Климе, отче, прими моего вьюношка. Приюти. Укроюсь – приду за ним.
– Давай.
– Отче! Я с тобой.
– Куда?
– Всюду.
– Не, бог с тобой!
– Отче! Возьми!
Клим решил быстрее:
– Подь, Кирилле, в амбар. Под моим ключом досидишь дотемна. Князь выдал, княжьим ключом и скроем. Подь скоро, пока сюда не пришли. Там мужиков полно, меж них затеряешься. А ты скачи, Андрейша, домой. Забери ветошь, что унесешь, да ступай к пристани. Там всякой народ, приметен не будешь. А смеркнется – выходи к гостиному двору, будто возы стережешь.
Кирилл залег в длинных закромах ржи.
Ночью Клим его выпустил, вывел с конюшни гнедого Бернабова коня да своего солового в придачу. Они вышли с княжьего двора на пустырь.
– Вот те, Кирилле, каково Олегово спасибо за труды да раны!
Жесткий голос из тьмы прервал Клима:
– Не так сказал!
Клим отшатнулся, но Кирилл с яростью взглянул во тьму – перед ними стоял Олег. – Побег, Клим, сготовил?
Недобрым оком взглянул на него Клим. Но во тьме за князем могла быть стража.
– Уходишь, Кирилл? – спросил Олег по-гречески.
– Сам видишь, государь.
– А кто ж за твой труд получать будет? Терем-то едва не готов. – То прощу тебе, княже.
– Мне не надо. Прими на дорогу от меня.
Он протянул Кириллу горсть денег, но опустил руку, видя, как Кирилл отстранился. Взглянул на коней, на дрожащие руки бледного Клима, сжавшие повода. И молча ушел: не было с ним ни оружия, ни стражи.
– Эх, жаль! – рванулся Клим, но опомнился:
– Кирилл, уходи скорей. Не то людей кликнет!
– А ты?
– Подожду.
– Как знаешь…
– Слышишь?
Во тьме звякнуло чье-то оружие. Кирилл вскочил на коня и увел за собой солового.
Не доезжая гостиного, свистнул. Меж возами свистнул еще. Андрей откликнулся.
– Отче!
– Ну-ка, скорей!
Андрей тотчас приволок тяжелый узел и снова направился во мрак.
– Куда ты?
– Там еще есть.
– Ты, может быть, и самую избу приволок?
– Не.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95
Он бился за Рязань и, может быть, ныне лежал бы в ее земле, если бы татарская стрела ударила чуть прямее.
За Рязань и Анюту встал он тогда в бой. Бил татар, ибо посягали на его счастье. А не его ли счастье вся эта необъятная ширь Руси, где та же русская речь, где те же неустанные руки творят красоту на радость родичей, на диво чужих земель?
– Кушай! Стынет!
– Давай.
Они сели на выступ.
– Дом-то запер? Народ прибывает. Мало ль кто забредет.
– Снаружи посошком припер. Кто подойдет, увидит: хозяина нет.
– И так ладно.
– Глянь, как руки избил! Без тебя некому камни класть, что ли?
– Рук много, а все думается, сам сложишь скорей.
– Камнем заслонишься, терем не разглядишь.
– Не учи, млад еще. А то разумей: в кои-то веки каменный дом кладут.
Были у Москвы Климен с Иваном, добрые мастера. И весь свой помысл вложили в церкви. Хорошо, складно строили, а может, им радостней было бы терем воздвигать либо башню. Да не давали. Вот и зограф Захарий рад бы был своей острой кистью цветы писать, да птиц, да девушек, а кто на то ему красок даст – писал иконы, всю из себя красоту в них выложил. Тож римлянин Борис – забрел на Русь, колокола льет. Сладостный звук у его колоколов. Не к чему кроме ухо приложить, льет колокола, лишь ими живет. То наше время, дитя. Чти его в иконописанье, в зодчестве церквей, в гуле колоколов. Нам нет иной речи, мы говорим так.
Отсюда им было видно лишь небо; вечное, оно опиралось о край их белой стены. И Кирилл, разводя руками, договорил:
– Вот и горячишься – хочется поскорей замысл свой досказать.
– А и в икону можно живых вписать! – подумав, сказал Андрей.
Кирилл на него покосился.
– Тебе десяти годов небось нет, а уж ты мудрствуешь. Неси горшок домой.
– Дозволь побыть, отче.
– Хочется с нами?
– Дозволь!
– Да сиди уж.
– Почивать ляжешь?
– Не, не спится.
А на город уже опускался полуденный сон. Жизнь начиналась до света, и в полдень ложились все.
Кирилл разговаривал с мальчиком, расхаживал по мосткам, внутри стен.
И вдруг замер: в просвете, где виден был Олегов двор, к терему шел твердой поступью человек, знакомый по минувшему году. Черная епанча покрывала воинский наряд, голову, будто под тяжестью шлема, гнуло к земле.
«Гришка? Неужели Гришка Капустин? Зачем сюда?»
В сердце Кирилла вползла тревога.
***
Олег лежал среди своих тоурменских ковров, и Бернаба, сидя в его ногах, говорил:
– Мамай ныне хан. Орда сильна. Кто ж ее победит? Лучше с ней дружить, а Москве улыбаться до времени.
Как ясно умел он вложить в слова тайные Олеговы мысли!
– Орда не свалит тебя никогда: ей твоя власть нужна.
– Нужна?
– Мамай над Русью князем стать не может. А когда княжит друг, зачем обижать друга? А Москва задушит тебя и на твое место сама сядет. Мало ли ныне князей под ней?
«И то правда!» – но этого не сказал.
– А Мамаю нужен друг. Он поможет. Ты станешь на Руси первым…
Отрок вошел внезапно и удивленно:
– С Москвы посланец, княже.
– Впусти.
Быстро скинул ноги со скамьи, сел. Бернаба отошел к двери.
Сгибаясь в дверях, еле влез в терем Гриша Капустин.
– Благословен буди, государь Олег Иванович.
– С чем ты?
– По розыску.
– А по ком?
– Уследили в твоей земле убивца и татя, государева князя Дмитрия Ивановича раба – Кирилла прозвищем Борода, каменных дел человека, зодчего.
От казни сбег. Второй год рыщем. Приказано того человека не миловать, а тебе, государь, боярин Бренко Михайло Ондреич в том челом бьет. Пожалуй, милостивец.
Олег тихо отошел к окну, искоса глянул на высокий терем. Стены уже завершены, начали сводить своды.
Беглых выдавать было в обычае. Но мог и не дать – на рязанские земли Дмитриева рука не простиралась. Однако ж просит смиренно, да и Бернаба даже сказал: надобно до поры к Москве подходить с улыбкой.
– Погляжу – дам ли. Самому надобен.
– Ведаю – надобен. Да виноват боле, чем тароват.
– То сам обсужу…
– Прости, сударь.
Задумался: Дмитрий силен. Мамай от похода устал и занят сейчас собой, своих врагов режет.
«Пущай Дмитрий мнит, что Ольг рад дружить с Московским великим князем».
– Да, пожалуй, отдам. Дмитрий-то князь Иванович не какой-нибудь татарский хан, свой человек. От меня ему отказа не будет.
– Дозволишь взять?
– Бери.
– Может, на Москву что передать велишь?
– А вот и передашь… мастера. Дмитрию он надобен, а я себе мастеров завсегда найду.
Бернаба вышел следом за Гришей в дверь и кинулся сенями к амбарам.
Там, принимая от мужиков хлеб, стоял убеленный мукой Клим.
– Эй!
– Чего тебе?
– Спеши напрямик к Кириллу. С Москвы за ним прислано. Князь отдал.
– Погляди тут!
Кирилл, услышав тревожный от хрипоты голос Клима, огляделся: оставалось свод свести, но чело терема успел вывести, остальное достроят сами. Опережая Клима, он сбежал со стен.
– Климе, отче, прими моего вьюношка. Приюти. Укроюсь – приду за ним.
– Давай.
– Отче! Я с тобой.
– Куда?
– Всюду.
– Не, бог с тобой!
– Отче! Возьми!
Клим решил быстрее:
– Подь, Кирилле, в амбар. Под моим ключом досидишь дотемна. Князь выдал, княжьим ключом и скроем. Подь скоро, пока сюда не пришли. Там мужиков полно, меж них затеряешься. А ты скачи, Андрейша, домой. Забери ветошь, что унесешь, да ступай к пристани. Там всякой народ, приметен не будешь. А смеркнется – выходи к гостиному двору, будто возы стережешь.
Кирилл залег в длинных закромах ржи.
Ночью Клим его выпустил, вывел с конюшни гнедого Бернабова коня да своего солового в придачу. Они вышли с княжьего двора на пустырь.
– Вот те, Кирилле, каково Олегово спасибо за труды да раны!
Жесткий голос из тьмы прервал Клима:
– Не так сказал!
Клим отшатнулся, но Кирилл с яростью взглянул во тьму – перед ними стоял Олег. – Побег, Клим, сготовил?
Недобрым оком взглянул на него Клим. Но во тьме за князем могла быть стража.
– Уходишь, Кирилл? – спросил Олег по-гречески.
– Сам видишь, государь.
– А кто ж за твой труд получать будет? Терем-то едва не готов. – То прощу тебе, княже.
– Мне не надо. Прими на дорогу от меня.
Он протянул Кириллу горсть денег, но опустил руку, видя, как Кирилл отстранился. Взглянул на коней, на дрожащие руки бледного Клима, сжавшие повода. И молча ушел: не было с ним ни оружия, ни стражи.
– Эх, жаль! – рванулся Клим, но опомнился:
– Кирилл, уходи скорей. Не то людей кликнет!
– А ты?
– Подожду.
– Как знаешь…
– Слышишь?
Во тьме звякнуло чье-то оружие. Кирилл вскочил на коня и увел за собой солового.
Не доезжая гостиного, свистнул. Меж возами свистнул еще. Андрей откликнулся.
– Отче!
– Ну-ка, скорей!
Андрей тотчас приволок тяжелый узел и снова направился во мрак.
– Куда ты?
– Там еще есть.
– Ты, может быть, и самую избу приволок?
– Не.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95