– сказал Кирилл.
– Не слыхивал и я допрежь сего. Да надо б петь ее не князю Владимиру и не о Киеве-граде, а нашему Дмитрию на Москву. Злее б она выходила!
– Нет, правильно сложена. Всякой и так поймет, что Владимир – наш, а Калин – вражеской.
– Ой, чего-то ты не договариваешь! Видно, не в любви ты с Дмитрием свиделся.
– Нет, не в любви… о том после думать станем. А сейчас – татары идут на Русь. Понял?
Утром они растолкали мокрого от росы Топтыгу. Кирилл распутал коня.
Пошли еще в тумане, приглядываясь к подножью елей, где было ясней.
Днем вышли на дорогу, но хоть и была она безлюдна, а страшна. Они снова подались в лес, держась в виду дороги.
К концу дня показалась Ока. Было пасмурно. Шел мелкий дождь. С веток скатывались крупные капли. Лес становился мельче. Пошла чернь – дубы, осинник. Подосиновики краснели на плотных белых ножках, и Топтыга, чавкая, набивал ими рот.
– Животом занеможешь, балда! – увещевал Тимоша медведя.
В город решили идти порознь.
Тимоша с Топтыгой ушли, а Кирилл задержался.
Он вел лошадь в поводу по лесу, пока сквозь стволы показались пропашные поля, за ними город.
Под дождем стоял он маленький, темный, смурый. Повыше соломенных и дощатых посадских крыш высились бревенчатые стены кремля и коренастые, как совы, стрельницы.
Позолоченный крест поднимался над церковью Воскресенья. Здесь Дмитрий венчался с княжной Евдокией Суздальской. Помнил эту церковь Кирилл; давно это было. Сколько горестей перенес с тех пор, как вышел с ее паперти. А вон в стороне, в дубах, и Голутвин монастырь, откуда и повели его в невольную жизнь. Там, у слияния Москвы с Окой, может, и сейчас живет Анюта…
«Не чает небось, как близко стою. Не забыла о том, как умоляла стражей отпустить меня, грех на себя одну брала. Знала б, не жалобилась бы… Горько убивалась… Да и любилась она стыдливо, жалостливо. Разве блудни такие? Лгут злые люди на нее. Велика горесть вдовьей жизни».
Может, не сюда бы бежал через леса и топи, если б не сохранил через нее в своем сердце тепла к Оке и к Коломне и к этим глухим ивнякам, где с ней слюбился.
Еще стоя в кустах, Кирилл облюбовал приметное дерево и пошел к нему.
У корней пышно рос мох. Кирилл кинжалом вспорол его и приподнял большой пласт. Подо мхом оказались залежи орехов. С удивлением он взял один, обтер пальцами и разгрыз. Ядро было свежее.
– Ишь ты! Векша тут склад устроила. Ну и я тоже устрою.
Он разрыл кинжалом землю, снял с себя лишнее оружие, шелом, завернул в узел и уложил в расщелине корней. Сверху прикрыл мхом, присмотрелся:
– Мох как мох. Так, маленькая кочка. Никому невдомек.
Посмотрел на перстень и решил было снять, но снова разрывать кучу не хотелось.
Теперь он одет был легко, просто. Из оружия остался лишь кинжал за поясом да нож за голенищем. Таким может быть и доверенный купеческий приказчик да, пожалуй, и сам купец. Только шапка была нехороша. В этой шапке с Алисом работал, измазана, постерта вся.
Уже совсем стало смеркаться, а дождь не переставал. Кирилл заторопился.
В городе лаяли собаки. Пахло с огородов и дворов свежим навозом, ботвой. Сырые пятна чернели на бревнах строений.
По свету в окне Кирилл опознал постоялый двор. Тут, в слободе, не въезжая в городские ворота, он и остался ночевать.
В большой избе было темно и тихо. Лучина тускло горела в стороне от стола, и пламя стояло, как увядающий цветок, подсохший сверху, – пламя всегда напоминало Кириллу какой-то цветок, растущий на берегу Босфора.
Люди, молча сидевшие у стен по скамье, показались ему знакомыми: может, среди них есть те, которые два года назад видели его позорный исход из Коломны? Все смотрели на него, но никто не шевельнулся. Кирилл перекрестился в угол и сел.
Он скоро догадался, почему все молчали: здесь слушали побывальщину; старик сказитель на чурбаке возле печи отпивал квас из большой уполовни.
Кирилл вошел в перерыве между событиями: Илья, оседлав коня, выехал в чистое поле навстречу врагу. Это была та же песнь об Илье и Калине, которую Кирилл впервые слышал от Тимоши.
Старик поставил уполовник на кадку и обернулся к Кириллу:
– Да, так, значит, об Илье и Алине песня складена. Послухай, гостюшко.
«За купца меня принял», – подумал Кирилл. И пока старик отирал ладонью волосы вокруг рта, готовясь продолжать, Кирилл толкнул мальчишку, сидевшего у его скамьи на полу:
– Подь, отроче, поглядь коня.
Мальчишка поспешно ушел, а Кирилл подумал: «Пусть и впредь за купца чтят».
Он оглянулся – кто тут хозяин? Надо бы еды спросить. Старик же сказал ему:
– Потерпи малость. Вместе и поснедаем. А пока послухай.
– Пой, пой, отче. Я повременю.
Старик-то и оказался хозяином.
Он допел неторопливо и складно. Он пел короче, выпустил троекратный наезд Ильи, и песня вышла крепче, как удар меча.
– А я слыхал: не с Алином, а с Калином Илья бился.
– Это кто как называет, все одно – татарин. Да давно ль слыхал?
– Да вчера.
– То-то! А то уж я помыслил, не прежде ли когда. Нет той песни, какой я бы не слыхивал.
– Спеваешь?
– Надо ж дорожного человека приветить. На то и живу.
– Ну, приветь, коли снедь сыщется.
– Повремени маленько. Сейчас хозяйка корову выдоит.
Заезжие оживились.
– Хороша песня, – сказал один.
– А не бывать тому, чтоб татар побили! Сразу не сломили, теперича сил не собрать, – усомнился белоглазый рыжий парень.
– Аль слеп? Войско-то видал?
– Войско не малое. Вот богатый гость насшибает рубликов. – А чем? – спросил Кирилл.
– Сшибешь, говорю, рубликов. На то небось и за войском гонишься.
– А ты меня почему за гостя чтишь?
– Да по сану, да и по жуковинью видать. Что ж, мы людей, что ль, не видывали? Да только скажу, не первой ты тут идешь, вашего званья там как в Москве на торгу.
– Много?
– А купец только и ждет, где б кровью запахло, – там рубли шальные, все одно помирать.
Кирилл пригляделся к мужикам повнимательнее – им-то куда в такое время спешить? Один особенно вороват показался – в глаза не смотрит, сидит, как сова, в темный уголок схоронился от света. А вострая бороденка никак укрыть плутовского рта не может.
Заметив на себе взгляд Кирилла, он принялся зевать и крестить зевоту.
«Наводит тень на плетень», – подумал Кирилл.
– Далек ли ваш-то путь, братцы?
– К Звенигороду на ярмонь.
– Далеко направились.
– Пироги печь, – сказал другой, – наше дело такое.
– Пироги-то с требухой, что ли? – спросил Кирилл, прямо оборотясь к остробородому отщепенцу.
Но тот благодушно вытер ладонью лицо и только потом не спеша ответил, будто Кириллов соучастник:
– Кто ж их знает? Может, с капустой. Темный народ.
«Ловко отрекся», – подумал Кирилл.
– А сам-то печку, что ль, под пироги раздувать будешь? – спросил он.
– Я сам по себе.
– А и так расчет есть, – согласился Кирилл.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95
– Не слыхивал и я допрежь сего. Да надо б петь ее не князю Владимиру и не о Киеве-граде, а нашему Дмитрию на Москву. Злее б она выходила!
– Нет, правильно сложена. Всякой и так поймет, что Владимир – наш, а Калин – вражеской.
– Ой, чего-то ты не договариваешь! Видно, не в любви ты с Дмитрием свиделся.
– Нет, не в любви… о том после думать станем. А сейчас – татары идут на Русь. Понял?
Утром они растолкали мокрого от росы Топтыгу. Кирилл распутал коня.
Пошли еще в тумане, приглядываясь к подножью елей, где было ясней.
Днем вышли на дорогу, но хоть и была она безлюдна, а страшна. Они снова подались в лес, держась в виду дороги.
К концу дня показалась Ока. Было пасмурно. Шел мелкий дождь. С веток скатывались крупные капли. Лес становился мельче. Пошла чернь – дубы, осинник. Подосиновики краснели на плотных белых ножках, и Топтыга, чавкая, набивал ими рот.
– Животом занеможешь, балда! – увещевал Тимоша медведя.
В город решили идти порознь.
Тимоша с Топтыгой ушли, а Кирилл задержался.
Он вел лошадь в поводу по лесу, пока сквозь стволы показались пропашные поля, за ними город.
Под дождем стоял он маленький, темный, смурый. Повыше соломенных и дощатых посадских крыш высились бревенчатые стены кремля и коренастые, как совы, стрельницы.
Позолоченный крест поднимался над церковью Воскресенья. Здесь Дмитрий венчался с княжной Евдокией Суздальской. Помнил эту церковь Кирилл; давно это было. Сколько горестей перенес с тех пор, как вышел с ее паперти. А вон в стороне, в дубах, и Голутвин монастырь, откуда и повели его в невольную жизнь. Там, у слияния Москвы с Окой, может, и сейчас живет Анюта…
«Не чает небось, как близко стою. Не забыла о том, как умоляла стражей отпустить меня, грех на себя одну брала. Знала б, не жалобилась бы… Горько убивалась… Да и любилась она стыдливо, жалостливо. Разве блудни такие? Лгут злые люди на нее. Велика горесть вдовьей жизни».
Может, не сюда бы бежал через леса и топи, если б не сохранил через нее в своем сердце тепла к Оке и к Коломне и к этим глухим ивнякам, где с ней слюбился.
Еще стоя в кустах, Кирилл облюбовал приметное дерево и пошел к нему.
У корней пышно рос мох. Кирилл кинжалом вспорол его и приподнял большой пласт. Подо мхом оказались залежи орехов. С удивлением он взял один, обтер пальцами и разгрыз. Ядро было свежее.
– Ишь ты! Векша тут склад устроила. Ну и я тоже устрою.
Он разрыл кинжалом землю, снял с себя лишнее оружие, шелом, завернул в узел и уложил в расщелине корней. Сверху прикрыл мхом, присмотрелся:
– Мох как мох. Так, маленькая кочка. Никому невдомек.
Посмотрел на перстень и решил было снять, но снова разрывать кучу не хотелось.
Теперь он одет был легко, просто. Из оружия остался лишь кинжал за поясом да нож за голенищем. Таким может быть и доверенный купеческий приказчик да, пожалуй, и сам купец. Только шапка была нехороша. В этой шапке с Алисом работал, измазана, постерта вся.
Уже совсем стало смеркаться, а дождь не переставал. Кирилл заторопился.
В городе лаяли собаки. Пахло с огородов и дворов свежим навозом, ботвой. Сырые пятна чернели на бревнах строений.
По свету в окне Кирилл опознал постоялый двор. Тут, в слободе, не въезжая в городские ворота, он и остался ночевать.
В большой избе было темно и тихо. Лучина тускло горела в стороне от стола, и пламя стояло, как увядающий цветок, подсохший сверху, – пламя всегда напоминало Кириллу какой-то цветок, растущий на берегу Босфора.
Люди, молча сидевшие у стен по скамье, показались ему знакомыми: может, среди них есть те, которые два года назад видели его позорный исход из Коломны? Все смотрели на него, но никто не шевельнулся. Кирилл перекрестился в угол и сел.
Он скоро догадался, почему все молчали: здесь слушали побывальщину; старик сказитель на чурбаке возле печи отпивал квас из большой уполовни.
Кирилл вошел в перерыве между событиями: Илья, оседлав коня, выехал в чистое поле навстречу врагу. Это была та же песнь об Илье и Калине, которую Кирилл впервые слышал от Тимоши.
Старик поставил уполовник на кадку и обернулся к Кириллу:
– Да, так, значит, об Илье и Алине песня складена. Послухай, гостюшко.
«За купца меня принял», – подумал Кирилл. И пока старик отирал ладонью волосы вокруг рта, готовясь продолжать, Кирилл толкнул мальчишку, сидевшего у его скамьи на полу:
– Подь, отроче, поглядь коня.
Мальчишка поспешно ушел, а Кирилл подумал: «Пусть и впредь за купца чтят».
Он оглянулся – кто тут хозяин? Надо бы еды спросить. Старик же сказал ему:
– Потерпи малость. Вместе и поснедаем. А пока послухай.
– Пой, пой, отче. Я повременю.
Старик-то и оказался хозяином.
Он допел неторопливо и складно. Он пел короче, выпустил троекратный наезд Ильи, и песня вышла крепче, как удар меча.
– А я слыхал: не с Алином, а с Калином Илья бился.
– Это кто как называет, все одно – татарин. Да давно ль слыхал?
– Да вчера.
– То-то! А то уж я помыслил, не прежде ли когда. Нет той песни, какой я бы не слыхивал.
– Спеваешь?
– Надо ж дорожного человека приветить. На то и живу.
– Ну, приветь, коли снедь сыщется.
– Повремени маленько. Сейчас хозяйка корову выдоит.
Заезжие оживились.
– Хороша песня, – сказал один.
– А не бывать тому, чтоб татар побили! Сразу не сломили, теперича сил не собрать, – усомнился белоглазый рыжий парень.
– Аль слеп? Войско-то видал?
– Войско не малое. Вот богатый гость насшибает рубликов. – А чем? – спросил Кирилл.
– Сшибешь, говорю, рубликов. На то небось и за войском гонишься.
– А ты меня почему за гостя чтишь?
– Да по сану, да и по жуковинью видать. Что ж, мы людей, что ль, не видывали? Да только скажу, не первой ты тут идешь, вашего званья там как в Москве на торгу.
– Много?
– А купец только и ждет, где б кровью запахло, – там рубли шальные, все одно помирать.
Кирилл пригляделся к мужикам повнимательнее – им-то куда в такое время спешить? Один особенно вороват показался – в глаза не смотрит, сидит, как сова, в темный уголок схоронился от света. А вострая бороденка никак укрыть плутовского рта не может.
Заметив на себе взгляд Кирилла, он принялся зевать и крестить зевоту.
«Наводит тень на плетень», – подумал Кирилл.
– Далек ли ваш-то путь, братцы?
– К Звенигороду на ярмонь.
– Далеко направились.
– Пироги печь, – сказал другой, – наше дело такое.
– Пироги-то с требухой, что ли? – спросил Кирилл, прямо оборотясь к остробородому отщепенцу.
Но тот благодушно вытер ладонью лицо и только потом не спеша ответил, будто Кириллов соучастник:
– Кто ж их знает? Может, с капустой. Темный народ.
«Ловко отрекся», – подумал Кирилл.
– А сам-то печку, что ль, под пироги раздувать будешь? – спросил он.
– Я сам по себе.
– А и так расчет есть, – согласился Кирилл.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95