Ну?
Кто-то, помявшись, крикнул ответ:
– Что стоит конь?
Тот же голос ответил. Остальные молча и выжидающе слушали.
– Вот и вышло, что мужик дурак. Конь его стоит во сто двадцать раз больше, чем час работы. А воз разгрузить, вывезти в гору да опять нагрузить за час можно. Можно?
Все молчали.
– Можно! Что лучше? Коня убивать али воз перегружать надо?
– Мой конь! – остервенел мужик. И теперь, ошалелый от внимания народа, кинулся на лошадь с бревном. Он ударил ее около морды, но рука сорвалась, и огромный влажный глаз коня испуганно заморгал ласковыми ресницами.
– То-то дурак!
– А не твое это дело! – крикнули Кириллу из толпы.
– Это-то? Мое! Не дам бить коня!
– Попробуй!
Мужики-возчики сгрудились вокруг товарища. Стали засучивать рукава.
Ярость ударила Кириллу в голову. Он сбежал к дороге, отхлестнул двоих, подвернувшихся под руку, и вырвал бревно из мужиковых рук, а мужика схватил за волосы и повернул так, что тот, взвыв, упал на живот. Пока еще никто не опомнился от удивления, Кирилл крикнул:
– Конь в бой ходит! Кони Рязани надобны! Без коня кто биться может?
Вопрос удивил всех. Кирилл без передыху закончил:
– Без коня войску не быть! А дурак всегда враг. – Ну-ка, кто за коня, а кто за дурака?
Народ засмеялся.
– Оттого-то я вступился. Ну-ка, люд, поддавай!
И прежде чем подоспели ему на помощь, он крепким плечом уперся в задок воза, гикнул коню, и телега со скрипом и скрежетом вынырнула из рытвины.
Мужик опешил: материться ли ему, кланяться ли за помогу, но Кирилл уже отряхнул плечо и пошел. Перед ним дружелюбно расступились, и дело обернулось с гнева на милость:
– Ишь, Ольгово войско хвалил!
– Да он, может, и не москвитин.
– А это не Овдотьин ли племяш из Новагорода? Сказывали, нашелся.
– Не. Я человека этого примечал. Он в Нижнем кожами торгует. Оттоль прибыл.
– Скажешь! Он наш, рязанский, из Пронска воскобой.
Так Кирилл пошел по Рязани.
Дубовые толстостенные стояли, стена к с гене, дома. Стоял за тыном княжой Олегов терем. На площади теснился торг. В кузнечном ряду ковали коней и мечи. Кирилл остановился, взглянул.
– Подойди, глянь, – позвал коваль, довольный вниманием к своему делу.
Кирилл примерился к новому мечу.
– Не видал таких. Не тяжеловат ли?
– Доле прослужит.
– На Москве такие перестали ковать.
– Ну, за ней разве угонишься? Она, сказывают, на Вожу-то свейские, заморские мечи брала.
– А ты нешь таких не сковал бы?
– Да ведь Москва кует! Еще, сказывают, и к свейским свою поправку дает, лучше тех кует. А нам не велят. Ольг сказал: «Не я Москве ученик, а пущай она сперва у нас поучится».
– Ну Ольга и поучили, как из Рязани шугнули.
– Ой, про то забудь. Голову снимет.
– Ладно. Бог те на помощь!
– Спасибо на добром слове.
Кирилл смотрел рязанские сукна. Не хуже цареградских. Потемней, пестрины в них нет, а работа тонкая.
Видел на торгу многие ремесла – бочаров, утварщиков, медников, овчинников. Их изделия прельщали Кирилла добротной, чистой выделкой.
Скромны, не пестрят, радуют не блеском, а нутром.
Кирилл почувствовал себя среди ремесленников как дома. Хорошие ребята. Не похожи на греков – те сделают на полушку, а нашумят на рубль.
Эти на рубль сделают, а что сделают, суди сам; не похваляются.
– Люб ты мне, город Рязань!
Он шел с торгу вдоль Лыбеди; за Скоморощенской горой садилось солнце.
Длинный седой старик окликнул его:
– Эй, сыне, не коня ли покупаешь?
– Не! – усмехнулся Кирилл. – Своего продаю.
– А чего просишь? – привязался старик.
– А ты моего коня видал ли?
– Я, сыне, стар, знаю: у такого доброго молодца и конь добр.
– По чем судишь?
– Добрый молодец – добрый воин. А в бою много коней ждут всадника. На хлябивой кляче ты нешь поскачешь?
«Ну, а что мне? – подумал Кирилл. – Продам! Рязань, теперь вот она».
Он повел за собой старика и, только положив в пояс деньги, удивился:
«А я ведь и впрямь коня-то продал! Выходит, приехал домой!»
Еще день не погас, а уж Кирилл ходил, расспрашивал:
– Гдей-то тут в Затынной слободе огородники?
Ему показали дорогу.
– А не слыхали, есть там Горденя?
– Это – у которого белая капуста?
– Он самый.
– Есть там такой. С того краю второй дом будет.
– Ладно!
На другой день Кирилл собрался к Гордене. Он сунул в суму коломенскую сулею, намазал салом сапоги и, удивляясь своей робости, пошел к огородам.
Тут было хорошо. Низко, близко к реке. Лыбедь текла, поросшая широкими листьями кувшинок. Воздух был свежий, пахло землей и ботвою. За тынами тянулись гряды. Пушистыми зелеными хлопьями сугробилась над грядами ботва моркови. Пунцовыми жилами на плотных и скользких листьях темнела свекла. Кирилл подивился было пустым грядам, но там спел лук, золотясь бронзовой чешуей, и серебряный чеснок. Подале лежало поле, там вразвалку росли огромные голубые кочаны капусты.
Между гряд стояли обширные кади с водой.
Кирилл вошел в огород. Навстречу ему двинулся смуглый черноглазый человек, и в его бровях, или в переносице, или в ушах было какое-то переползающее, как тень, сходство с Анютой.
– Тебя Горденей зовут?
– По капусту, что ль? Обождать бы надо с недельку.
– Капуста капустой. А мне Анюту повидать надо. Сказывали, она тут, у тебя.
– У меня.
– Как бы ее кликнуть?
– А зачем?
– Из Коломны я. Наказывали об доме сказать.
– Мне скажи. Она мне сестра.
– Самой надо.
– Самой нет.
– Где ж она?
– К вечеру будет.
– Ну, я зайду.
– А ты скажи, я ей передам.
– Сам скажу.
– Беда, что ль, какая?
– Нет, беды нету. А наказывали ее спросить. Там баба одна.
– Постоялка, что ль?
– Не, соседка. Там об ней у соседки справлялись. Ну, дело бабье, наказала: скажи, мол, ей, скажи самолично.
– Это уж не анафем ли ее пришел?
– Может, и он, не знаю.
– А чего ему надо? Ведь монах!
– Он теперь расстрига. Своим трудом жить удумал.
– Значит, он и приходил?
– Не знаю.
– Ты ж сказал: расстрига.
– Это так. А он ли приходил, не ведаю.
– Пришел ей сказать, а что сказать – не знаешь? Что-то я не пойму.
Кирилл подумал, что запутался. А Горденя, помолчав, решил:
– Ты лучше не приходи. Не сбивай бабу. Сколько годов томилась, стала затихать, а ты опять разбередишь. Не ходи лучше. Скажешь в Коломне: не нашел, мол, нету. Идем, капусту посмотришь.
– А она не придет?
– Нонче, может, и совсем не придет. У ей в городе кума заболела, позвала по дому доглядеть. Может, задержится. Вот, глянь сюда: хороша?
Белые кочаны лежали, словно витые серебряные чаши, в синеватых листьях. Желтоватые шары, гладкие, будто смазанные маслом, поблескивали на осеннем солнце, крепкие, как костяные.
– Чем это ты их так выходил?
– А! Сам дошел. Она тепло любит, а пьет, как лошадь. Только пои. Так я ей теплое даю питье, не из реки, а из кадей. Вода за день согреется, вечером – пей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95
Кто-то, помявшись, крикнул ответ:
– Что стоит конь?
Тот же голос ответил. Остальные молча и выжидающе слушали.
– Вот и вышло, что мужик дурак. Конь его стоит во сто двадцать раз больше, чем час работы. А воз разгрузить, вывезти в гору да опять нагрузить за час можно. Можно?
Все молчали.
– Можно! Что лучше? Коня убивать али воз перегружать надо?
– Мой конь! – остервенел мужик. И теперь, ошалелый от внимания народа, кинулся на лошадь с бревном. Он ударил ее около морды, но рука сорвалась, и огромный влажный глаз коня испуганно заморгал ласковыми ресницами.
– То-то дурак!
– А не твое это дело! – крикнули Кириллу из толпы.
– Это-то? Мое! Не дам бить коня!
– Попробуй!
Мужики-возчики сгрудились вокруг товарища. Стали засучивать рукава.
Ярость ударила Кириллу в голову. Он сбежал к дороге, отхлестнул двоих, подвернувшихся под руку, и вырвал бревно из мужиковых рук, а мужика схватил за волосы и повернул так, что тот, взвыв, упал на живот. Пока еще никто не опомнился от удивления, Кирилл крикнул:
– Конь в бой ходит! Кони Рязани надобны! Без коня кто биться может?
Вопрос удивил всех. Кирилл без передыху закончил:
– Без коня войску не быть! А дурак всегда враг. – Ну-ка, кто за коня, а кто за дурака?
Народ засмеялся.
– Оттого-то я вступился. Ну-ка, люд, поддавай!
И прежде чем подоспели ему на помощь, он крепким плечом уперся в задок воза, гикнул коню, и телега со скрипом и скрежетом вынырнула из рытвины.
Мужик опешил: материться ли ему, кланяться ли за помогу, но Кирилл уже отряхнул плечо и пошел. Перед ним дружелюбно расступились, и дело обернулось с гнева на милость:
– Ишь, Ольгово войско хвалил!
– Да он, может, и не москвитин.
– А это не Овдотьин ли племяш из Новагорода? Сказывали, нашелся.
– Не. Я человека этого примечал. Он в Нижнем кожами торгует. Оттоль прибыл.
– Скажешь! Он наш, рязанский, из Пронска воскобой.
Так Кирилл пошел по Рязани.
Дубовые толстостенные стояли, стена к с гене, дома. Стоял за тыном княжой Олегов терем. На площади теснился торг. В кузнечном ряду ковали коней и мечи. Кирилл остановился, взглянул.
– Подойди, глянь, – позвал коваль, довольный вниманием к своему делу.
Кирилл примерился к новому мечу.
– Не видал таких. Не тяжеловат ли?
– Доле прослужит.
– На Москве такие перестали ковать.
– Ну, за ней разве угонишься? Она, сказывают, на Вожу-то свейские, заморские мечи брала.
– А ты нешь таких не сковал бы?
– Да ведь Москва кует! Еще, сказывают, и к свейским свою поправку дает, лучше тех кует. А нам не велят. Ольг сказал: «Не я Москве ученик, а пущай она сперва у нас поучится».
– Ну Ольга и поучили, как из Рязани шугнули.
– Ой, про то забудь. Голову снимет.
– Ладно. Бог те на помощь!
– Спасибо на добром слове.
Кирилл смотрел рязанские сукна. Не хуже цареградских. Потемней, пестрины в них нет, а работа тонкая.
Видел на торгу многие ремесла – бочаров, утварщиков, медников, овчинников. Их изделия прельщали Кирилла добротной, чистой выделкой.
Скромны, не пестрят, радуют не блеском, а нутром.
Кирилл почувствовал себя среди ремесленников как дома. Хорошие ребята. Не похожи на греков – те сделают на полушку, а нашумят на рубль.
Эти на рубль сделают, а что сделают, суди сам; не похваляются.
– Люб ты мне, город Рязань!
Он шел с торгу вдоль Лыбеди; за Скоморощенской горой садилось солнце.
Длинный седой старик окликнул его:
– Эй, сыне, не коня ли покупаешь?
– Не! – усмехнулся Кирилл. – Своего продаю.
– А чего просишь? – привязался старик.
– А ты моего коня видал ли?
– Я, сыне, стар, знаю: у такого доброго молодца и конь добр.
– По чем судишь?
– Добрый молодец – добрый воин. А в бою много коней ждут всадника. На хлябивой кляче ты нешь поскачешь?
«Ну, а что мне? – подумал Кирилл. – Продам! Рязань, теперь вот она».
Он повел за собой старика и, только положив в пояс деньги, удивился:
«А я ведь и впрямь коня-то продал! Выходит, приехал домой!»
Еще день не погас, а уж Кирилл ходил, расспрашивал:
– Гдей-то тут в Затынной слободе огородники?
Ему показали дорогу.
– А не слыхали, есть там Горденя?
– Это – у которого белая капуста?
– Он самый.
– Есть там такой. С того краю второй дом будет.
– Ладно!
На другой день Кирилл собрался к Гордене. Он сунул в суму коломенскую сулею, намазал салом сапоги и, удивляясь своей робости, пошел к огородам.
Тут было хорошо. Низко, близко к реке. Лыбедь текла, поросшая широкими листьями кувшинок. Воздух был свежий, пахло землей и ботвою. За тынами тянулись гряды. Пушистыми зелеными хлопьями сугробилась над грядами ботва моркови. Пунцовыми жилами на плотных и скользких листьях темнела свекла. Кирилл подивился было пустым грядам, но там спел лук, золотясь бронзовой чешуей, и серебряный чеснок. Подале лежало поле, там вразвалку росли огромные голубые кочаны капусты.
Между гряд стояли обширные кади с водой.
Кирилл вошел в огород. Навстречу ему двинулся смуглый черноглазый человек, и в его бровях, или в переносице, или в ушах было какое-то переползающее, как тень, сходство с Анютой.
– Тебя Горденей зовут?
– По капусту, что ль? Обождать бы надо с недельку.
– Капуста капустой. А мне Анюту повидать надо. Сказывали, она тут, у тебя.
– У меня.
– Как бы ее кликнуть?
– А зачем?
– Из Коломны я. Наказывали об доме сказать.
– Мне скажи. Она мне сестра.
– Самой надо.
– Самой нет.
– Где ж она?
– К вечеру будет.
– Ну, я зайду.
– А ты скажи, я ей передам.
– Сам скажу.
– Беда, что ль, какая?
– Нет, беды нету. А наказывали ее спросить. Там баба одна.
– Постоялка, что ль?
– Не, соседка. Там об ней у соседки справлялись. Ну, дело бабье, наказала: скажи, мол, ей, скажи самолично.
– Это уж не анафем ли ее пришел?
– Может, и он, не знаю.
– А чего ему надо? Ведь монах!
– Он теперь расстрига. Своим трудом жить удумал.
– Значит, он и приходил?
– Не знаю.
– Ты ж сказал: расстрига.
– Это так. А он ли приходил, не ведаю.
– Пришел ей сказать, а что сказать – не знаешь? Что-то я не пойму.
Кирилл подумал, что запутался. А Горденя, помолчав, решил:
– Ты лучше не приходи. Не сбивай бабу. Сколько годов томилась, стала затихать, а ты опять разбередишь. Не ходи лучше. Скажешь в Коломне: не нашел, мол, нету. Идем, капусту посмотришь.
– А она не придет?
– Нонче, может, и совсем не придет. У ей в городе кума заболела, позвала по дому доглядеть. Может, задержится. Вот, глянь сюда: хороша?
Белые кочаны лежали, словно витые серебряные чаши, в синеватых листьях. Желтоватые шары, гладкие, будто смазанные маслом, поблескивали на осеннем солнце, крепкие, как костяные.
– Чем это ты их так выходил?
– А! Сам дошел. Она тепло любит, а пьет, как лошадь. Только пои. Так я ей теплое даю питье, не из реки, а из кадей. Вода за день согреется, вечером – пей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95