Новость явно не доставила ему никакой радости.
– Это было очень давно. Более пятидесяти лет назад. Впрочем, ты уже знаешь об этом.
– Вы были проституткой, ребенком-проституткой. Бриони показалось, будто ее ударили. Голова ее пошла кругом. Как он это сказал! Ее охватил гнев.
– Послушай меня, Бенедикт Дамас. Мне едва исполнилось тринадцать лет, когда я тебя родила, тринадцать лет! Мой отец продал меня твоему отцу, просто взял и продал! Таковы были условия сделки. Сначала это случилось с моей сестрой Эйлин, упокой Господь ее душу – она так и не смогла пережить того, что с ней сделали. Она умерла из-за Генри Дамаса, но сначала из-за него она сошла с ума! Изабель выкупила тебя у меня. Я родила тебя и, видит Бог, я любила тебя, любила больше всего на свете, но обстоятельства сложились так, что мне пришлось отказаться от ребенка. Твой отец не мог спать со взрослыми женщинами, он любил девочек, у которых еще и груди-то не было и которые не знали, как устроен мужчина. Он покупал девочек и платил за них, как другие мужчины платят взрослым проституткам. Извини, что развеиваю твои иллюзии на его счет, но такова правда. Он сформировал мою жизнь, он задал ей направление и оставил меня лишь наполовину женщиной, существом, которое в течение долгих лет не могло чувствовать любви к мужчине. Не проходило дня с тех пор, Бен, чтобы я не вспоминала о тебе, мой единственный родной ребенок. Извини, если я не соответствую твоим представлениям о матери джентльмена, с этим я ничего не могу поделать.
Бенедикт сухо произнес:
– Я ненавидел Генри Дамаса всю мою жизнь. Забавно, за всю жизнь я любил только одного человека – моего деда, точнее, отца моей приемной матери. А теперь я знаю, что в действительности мы с ним были друг другу никем.
Бриони не удивилась, но уже жалела о собственной откровенности. Этот высокий, изысканный, красивый человек пугал ее, хотя ей нравились его внешность, его манеры, его голос. Он пугал ее потому, что смотрел на нее свысока. Бенедикт заранее решил, что должен стыдиться своей настоящей матери и того, чем она занималась. От этого ей хотелось плакать.
– Зачем ты сюда пришел? Зачем ты хотел меня видеть? Она спрашивала и в то же время с ужасом ожидала ответа.
– Я хотел узнать тебя, я хотел видеть тебя и говорить с тобой. Мне нужно было понять, от кого же я произошел, мне нужно было знать, действительно ли ты такая вульгарная и низкая, как мне говорили…
Бриони рассмеялась тяжелым горестным смехом, похожим скорее на плач.
– Ну и как? Я такая?
Бенедикт залпом допил вино.
– Да, такая.
С этими словами он встал и вышел из комнаты.
Бриони слышала звук его шагов, когда он шел к двери, она слышала поскрипывание его дорогих ботинок, когда он пересекал посыпанную гравием подъездную дорожку для машины, она слышала, как он уходил от нее прочь.
И тогда слезы бурным потоком вырвались наружу, а вместе с ними – горечь стыда и унижения.
Это был он, ее сын, ее мальчик. Всем своим существом она по-прежнему любила его.
С колотящимся сердцем Бенедикт вышел из дома своей матери. Он видел ее, говорил с ней. Он сидел в ее доме. Самое большое впечатление произвело на него то, что она, казалось, одного с ним возраста. Они могли бы быть братом и сестрой.
Открыв дверцу своего автомобиля и сев за руль, он почувствовал, как сердце постепенно начинает биться ровнее. Он несколько раз глубоко вздохнул, чтобы успокоить дыхание.
Итак, разница в их возрасте необычно мата.
Брат и сестра.
От бегавших по кругу мыслей ему становилось дурно. Мысленным взором он увидел мать совсем девочкой лет десяти или одиннадцати. Он увидел своего отца таким, каким видел его на многочисленных старых фотографиях, увидел, как он овладевает ребенком, словно взрослой женщиной, использует девочку как свою собственность. Ведь он же заплатил за нее! Перед глазами Бенедикта встали испуганное лицо той девочки, ее волнистые рыжие волосы и огромные зеленые глаза. От воображаемой сцены его затошнило, а от мысли, как больно сделал Бриони он сам, ему стало еще хуже. Но он ведь и хотел этого, хотел сделать ей больно, этой девочке-женщине, которая его родила. Он хотел, чтобы она страдала так же, как он страдал весь последний год.
Но не страдала ли она все пятьдесят пять лет с тех самых пор, как отец впервые взял ее? Не за то ли решил он, Бенедикт, причинить ей боль, что она отказалась от него, отдала его Изабель и Генри Дамасам, в то время как он являлся ее плотью и кровью, ее сыном, а она была его матерью? Не хотел ли он отомстить ей за каждую малую толику той боли, которую причинил ему отец, не выносивший своего сына? Ведь Генри Дамас мучил мальчика по одной-единственной причине: тот представлял собой продукт его противоестественных отношений с Бриони Каванаг. Мать Бенедикта сама была ребенком, и жена Генри Дамаса Изабель купила у нее сына, потому что отчаянно хотела иметь ребенка…
С высоты своего возраста вспоминая прошлое, Бенедикт теперь ясно видел: он сам служил орудием, с помощью которого Генри Дамасом можно было манипулировать. Изабель пользовалась приемным сыном, чтобы отомстить мужу за пустоту и никчемность своего замужества и всей своей жизни.
Не потому ли он хотел сделать больно Бриони Каванаг? Не потому ли, что из-за нее ему делали больно всю жизнь?
Да, но именно благодаря сделке Бриони с Изабель он теперь имел то, что имел. Хорошее образование, прочный брак, двух здоровых детишек, денег столько, что иногда он не знал, на что их потратить, и сверх того – положение в обществе, переданное ему по наследству дедом. Бенедикт Дамас являлся теперь лордом Баркгамом. Эта мысль отразилась кривой усмешкой на его лице. Лорд Баркгам, плод извращенного влечения мужчины к детям. Было тяжело знать о себе такие вещи, но теперь он понимал, что ему волей-неволей придется скрывать в себе это знание ради своих детей.
Ему хотелось броситься назад в тот дом, в объятия той женщины, разрыдаться у нее на плече и слушать ее хрипловатый голос – пусть она успокоит его, пусть скажет, что все будет хорошо… Вместо этого он завел свой «мерседес» и поехал домой к жене Фенелле, дочери Наталье и сыну Генри Дамасу-младшему. Домой, к своей настоящей жизни… которая, в сущности, не была настоящей жизнью ни сейчас, ни раньше.
В свои пятьдесят с лишним лет он чувствовал себя сиротой. После того, что он узнал за последний год, это уже не казалось ему чем-то ненормальным.
Делия сидела в маленьком клубе «Валет пик» в Сохо, в котором играли джаз, подавали теплое пиво и закрывали глаза на употребление наркотиков. Рядом с ней стоял черноволосый молодой человек с трехдневной щетиной на лице. Ему нравилось в Делии то, что она имела какое-то отношение к Керри Каванаг. Джимми Селларсу тоже всегда нравилось, что она связана с людьми, которыми он восхищался, прежде всего с близнецами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130
– Это было очень давно. Более пятидесяти лет назад. Впрочем, ты уже знаешь об этом.
– Вы были проституткой, ребенком-проституткой. Бриони показалось, будто ее ударили. Голова ее пошла кругом. Как он это сказал! Ее охватил гнев.
– Послушай меня, Бенедикт Дамас. Мне едва исполнилось тринадцать лет, когда я тебя родила, тринадцать лет! Мой отец продал меня твоему отцу, просто взял и продал! Таковы были условия сделки. Сначала это случилось с моей сестрой Эйлин, упокой Господь ее душу – она так и не смогла пережить того, что с ней сделали. Она умерла из-за Генри Дамаса, но сначала из-за него она сошла с ума! Изабель выкупила тебя у меня. Я родила тебя и, видит Бог, я любила тебя, любила больше всего на свете, но обстоятельства сложились так, что мне пришлось отказаться от ребенка. Твой отец не мог спать со взрослыми женщинами, он любил девочек, у которых еще и груди-то не было и которые не знали, как устроен мужчина. Он покупал девочек и платил за них, как другие мужчины платят взрослым проституткам. Извини, что развеиваю твои иллюзии на его счет, но такова правда. Он сформировал мою жизнь, он задал ей направление и оставил меня лишь наполовину женщиной, существом, которое в течение долгих лет не могло чувствовать любви к мужчине. Не проходило дня с тех пор, Бен, чтобы я не вспоминала о тебе, мой единственный родной ребенок. Извини, если я не соответствую твоим представлениям о матери джентльмена, с этим я ничего не могу поделать.
Бенедикт сухо произнес:
– Я ненавидел Генри Дамаса всю мою жизнь. Забавно, за всю жизнь я любил только одного человека – моего деда, точнее, отца моей приемной матери. А теперь я знаю, что в действительности мы с ним были друг другу никем.
Бриони не удивилась, но уже жалела о собственной откровенности. Этот высокий, изысканный, красивый человек пугал ее, хотя ей нравились его внешность, его манеры, его голос. Он пугал ее потому, что смотрел на нее свысока. Бенедикт заранее решил, что должен стыдиться своей настоящей матери и того, чем она занималась. От этого ей хотелось плакать.
– Зачем ты сюда пришел? Зачем ты хотел меня видеть? Она спрашивала и в то же время с ужасом ожидала ответа.
– Я хотел узнать тебя, я хотел видеть тебя и говорить с тобой. Мне нужно было понять, от кого же я произошел, мне нужно было знать, действительно ли ты такая вульгарная и низкая, как мне говорили…
Бриони рассмеялась тяжелым горестным смехом, похожим скорее на плач.
– Ну и как? Я такая?
Бенедикт залпом допил вино.
– Да, такая.
С этими словами он встал и вышел из комнаты.
Бриони слышала звук его шагов, когда он шел к двери, она слышала поскрипывание его дорогих ботинок, когда он пересекал посыпанную гравием подъездную дорожку для машины, она слышала, как он уходил от нее прочь.
И тогда слезы бурным потоком вырвались наружу, а вместе с ними – горечь стыда и унижения.
Это был он, ее сын, ее мальчик. Всем своим существом она по-прежнему любила его.
С колотящимся сердцем Бенедикт вышел из дома своей матери. Он видел ее, говорил с ней. Он сидел в ее доме. Самое большое впечатление произвело на него то, что она, казалось, одного с ним возраста. Они могли бы быть братом и сестрой.
Открыв дверцу своего автомобиля и сев за руль, он почувствовал, как сердце постепенно начинает биться ровнее. Он несколько раз глубоко вздохнул, чтобы успокоить дыхание.
Итак, разница в их возрасте необычно мата.
Брат и сестра.
От бегавших по кругу мыслей ему становилось дурно. Мысленным взором он увидел мать совсем девочкой лет десяти или одиннадцати. Он увидел своего отца таким, каким видел его на многочисленных старых фотографиях, увидел, как он овладевает ребенком, словно взрослой женщиной, использует девочку как свою собственность. Ведь он же заплатил за нее! Перед глазами Бенедикта встали испуганное лицо той девочки, ее волнистые рыжие волосы и огромные зеленые глаза. От воображаемой сцены его затошнило, а от мысли, как больно сделал Бриони он сам, ему стало еще хуже. Но он ведь и хотел этого, хотел сделать ей больно, этой девочке-женщине, которая его родила. Он хотел, чтобы она страдала так же, как он страдал весь последний год.
Но не страдала ли она все пятьдесят пять лет с тех самых пор, как отец впервые взял ее? Не за то ли решил он, Бенедикт, причинить ей боль, что она отказалась от него, отдала его Изабель и Генри Дамасам, в то время как он являлся ее плотью и кровью, ее сыном, а она была его матерью? Не хотел ли он отомстить ей за каждую малую толику той боли, которую причинил ему отец, не выносивший своего сына? Ведь Генри Дамас мучил мальчика по одной-единственной причине: тот представлял собой продукт его противоестественных отношений с Бриони Каванаг. Мать Бенедикта сама была ребенком, и жена Генри Дамаса Изабель купила у нее сына, потому что отчаянно хотела иметь ребенка…
С высоты своего возраста вспоминая прошлое, Бенедикт теперь ясно видел: он сам служил орудием, с помощью которого Генри Дамасом можно было манипулировать. Изабель пользовалась приемным сыном, чтобы отомстить мужу за пустоту и никчемность своего замужества и всей своей жизни.
Не потому ли он хотел сделать больно Бриони Каванаг? Не потому ли, что из-за нее ему делали больно всю жизнь?
Да, но именно благодаря сделке Бриони с Изабель он теперь имел то, что имел. Хорошее образование, прочный брак, двух здоровых детишек, денег столько, что иногда он не знал, на что их потратить, и сверх того – положение в обществе, переданное ему по наследству дедом. Бенедикт Дамас являлся теперь лордом Баркгамом. Эта мысль отразилась кривой усмешкой на его лице. Лорд Баркгам, плод извращенного влечения мужчины к детям. Было тяжело знать о себе такие вещи, но теперь он понимал, что ему волей-неволей придется скрывать в себе это знание ради своих детей.
Ему хотелось броситься назад в тот дом, в объятия той женщины, разрыдаться у нее на плече и слушать ее хрипловатый голос – пусть она успокоит его, пусть скажет, что все будет хорошо… Вместо этого он завел свой «мерседес» и поехал домой к жене Фенелле, дочери Наталье и сыну Генри Дамасу-младшему. Домой, к своей настоящей жизни… которая, в сущности, не была настоящей жизнью ни сейчас, ни раньше.
В свои пятьдесят с лишним лет он чувствовал себя сиротой. После того, что он узнал за последний год, это уже не казалось ему чем-то ненормальным.
Делия сидела в маленьком клубе «Валет пик» в Сохо, в котором играли джаз, подавали теплое пиво и закрывали глаза на употребление наркотиков. Рядом с ней стоял черноволосый молодой человек с трехдневной щетиной на лице. Ему нравилось в Делии то, что она имела какое-то отношение к Керри Каванаг. Джимми Селларсу тоже всегда нравилось, что она связана с людьми, которыми он восхищался, прежде всего с близнецами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130