Каждый понимал: говорит для истории. Непонятно, правда, для какой, но все равно -- не в пустоту равнодушного зала, а на пленку, для вечности.
Никто, конечно, и знать не мог, что эту пленку просматривает всего один человек -- президент Коммерческого аналитического центра господин Блюмберг. Да и просматривает в основном на скорости, лишь изредка останавливая мелькание видеоряда, чтобы прослушать заинтересовавшую его фразу.
Уже после первого дня заседаний это занятие можно было с чистой совестью прекратить, потому что картина прорисовывалась предельно ясная --даже и не для такого опытного аналитика, каким был Блюмберг.
Разыгрывалась "балтийская карта". Предоставив независимость прибалтийским республикам, Москва неожиданно для себя обнаружила, что осталась практически без выхода в Балтику. Ленинградский порт и порт города К. -- вот и все, что сохранилось от некогда прорубленного Петром Первым окна в Европу. Две маленькие форточки. Основной поток грузооборота приняли на себя гораздо более выгодно расположенные и технически лучше оснащенные порты
Таллина, Риги, Вентспилса, Лиепаи. Москва использовала ежегодный съезд Балтийского клуба, чтобы предъявить свои претензии конкурентам. Она хотела иметь свою долю в мощном балтийском товаропотоке, который давал жизнь всей Северной Европе еще со средних веков. Но аргументы ее были ничтожны. Их практически не было. Все они были на уровне детсадовских разборок: вот мы вам независимость дали, а вы.
Западные партнеры, перевозчики из Германии и Скандинавии, заняли нейтральную позицию: мы не занимаемся политикой, мы занимаемся бизнесом. Мы будем работать с теми партнерами, условия которых нас больше устроят. А тут и Польша попыталась всунуться со своим малым каботажем, чем вообще перемешала все карты и превратила Балтийский клуб в нечто вроде международной туристической ярмарки.
Ощутив, вероятно, бесперспективность замысла, вице-премьер Шишковец уехал в Гейдельберг, где училась его дочь, а российскую делегацию возглавил министр морского транспорта. Кроме него в российскую делегацию входили еще четыре эксперта и две переводчицы. Всех их Блюмберг хорошо знал: рассматривал в разных ракурсах и на пленке, и в зале из ложи прессы, где он первые три дня появлялся в своем сером костюме, цилиндре и в перчатках, вызывая удивленно-настороженные взгляды участников Балтийского клуба. Глава российской делегации и переводчицы Блюмберга не интересовали, трое экспертов тоже, а вот четвертый
интересовал -- и очень. Настолько, что Блюмберг приказал отснять телекамерой целую пленку о нем и дважды внимательно ее просмотрел, ни разу не ускорив изображения.
На пленке был высокий, сутуловатый человек лет шестидесяти, с плоским голым черепом, с крупным носом с горбинкой, с властным хмурым лицом. При этом чувствовалось, что властность его не показная, а сидящая где-то в самой глубине его натуры. Внешне же он выглядел скромно одетым пожилым человеком среднего достатка, предупредительным, внимательным к собеседнику, немногословным и благодарным слушателем.
И все-таки эту властность было не скрыть. Она проявлялась в любой мелочи: в нетерпеливом взгляде, который он бросал на кого-либо из членов делегации, когда человек медлил с ответом или слишком долго искал нужные ему документы, в полном выпадении из зоны его внимания водителя и консульских охранников, которые сопровождали делегацию, -- они для него просто не существовали как физические объекты. Мало кто решался подойти к нему с каким-либо вопросом, когда он сидел задумавшись в своем кресле. И в этой самоценности его раздумий тоже была властность, пропитавшая всю суть этого
человека. В обращении с министром транспорта, официальным руководителем делегации, он был вежлив и прилично почтителен, но у того волосы прилипали ко лбу, когда ему приходилось о чем-либо долго говорить с этим жилистым стариком, а поговорив, он отходил в сторону с видимым облегчением.
Профессор -- так обращались к нему все члены российской делегации.
Первые три дня Профессор добросовестно, от звонка до звонка, просидел в конференц-зале "Президент-отеля", внимательно слушая выступавших и делая пометки в узком черном блокноте, но после первого же перерыва на четвертый день, когда трибуна Балтийского клуба стала напоминать лестничную площадку, на которой выясняли отношения соседи-прибалты, он не вернулся в зал заседаний. Выйдя на улицу, сел в микроавтобус российского консульства и что-то приказал водителю. Появившийся вслед за ним Блюмберг небрежным
жестом подозвал Макса, все эти дни исправно служившего ему личным водителем, бросил перчатки в цилиндр, а цилиндр на заднее сиденье и приказал:
-- За ним. На хвост не садись, я знаю, куда они едут.
-- Куда? -- спросил Макс.
-- Сегодня день, когда исполняются мечты, -- подумав, ответил Блюмберг.
-- Мать-перемать! -- вырвалось у Макса. -- Шеф, вы когда-нибудь отвечаете прямо на тот вопрос, который вам задают?
-- А о чем ты спросил?
-- Куда они едут. Этот вот хрен мамин в задрипанном "мицубиси" с двумя охранниками. Куда они едут? Вот и все, что я спросил!
-- А! -- словно бы с легким разочарованием протянул Блюмберг. -- И столько волнений из-за такой ерунды. В Кельнский собор!..
Как и всегда в начале сезона, когда еще действуют льготные цены на чартерные авиарейсы и "зеленые", пониженные тарифы в многочисленных городских и пригородных полупансионах, древний Кельн был под завязку набит
туристскими автобусами едва ли не всех фирм Европы и Ближнего Востока. Только на площади перед Домским собором, рыбьей костью торчавшим в свежем майском небе, базарно-праздничная суета словно бы стихала. Здесь тоже было
очень много автобусов со звездами на бортах, обозначающими количество предоставляемых компанией услуг (одна -- туалет, две -- туалет и бар, три --туалет, бар, душ), но они как бы рассасывались, принижались и рассеивались,
становились незаметными в сени серой стремительной готики собора (147 метров в высоту, сообщали почтительно гиды, а туристы почтительно записывали), точно бы подчиняющей себе окружающее пространство, уравнивающей с собой, каждому предмету указывающей его истинные размеры и место.
Истинные размеры ближнего моста через Рейн и торговых "хаусов" соседней Шпиллерштрассе были ничтожны, разноцветных и разномастных туристских автобусов попросту не существовало, мерой Домского собора были только человек и Бог. При этом меру своей ничтожности определял сам человек. Бог Кельнского собора был милостив, поэтому человек не был раздавлен наполненной солнцем высотой сводов и сиянием цветных витражей, он просто оставлял за воротами собора спесь и тщету, как "роллс-ройсы" и многозвездочные
туристические чудовища, и входил сюда как путник после долгой и трудной дороги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96
Никто, конечно, и знать не мог, что эту пленку просматривает всего один человек -- президент Коммерческого аналитического центра господин Блюмберг. Да и просматривает в основном на скорости, лишь изредка останавливая мелькание видеоряда, чтобы прослушать заинтересовавшую его фразу.
Уже после первого дня заседаний это занятие можно было с чистой совестью прекратить, потому что картина прорисовывалась предельно ясная --даже и не для такого опытного аналитика, каким был Блюмберг.
Разыгрывалась "балтийская карта". Предоставив независимость прибалтийским республикам, Москва неожиданно для себя обнаружила, что осталась практически без выхода в Балтику. Ленинградский порт и порт города К. -- вот и все, что сохранилось от некогда прорубленного Петром Первым окна в Европу. Две маленькие форточки. Основной поток грузооборота приняли на себя гораздо более выгодно расположенные и технически лучше оснащенные порты
Таллина, Риги, Вентспилса, Лиепаи. Москва использовала ежегодный съезд Балтийского клуба, чтобы предъявить свои претензии конкурентам. Она хотела иметь свою долю в мощном балтийском товаропотоке, который давал жизнь всей Северной Европе еще со средних веков. Но аргументы ее были ничтожны. Их практически не было. Все они были на уровне детсадовских разборок: вот мы вам независимость дали, а вы.
Западные партнеры, перевозчики из Германии и Скандинавии, заняли нейтральную позицию: мы не занимаемся политикой, мы занимаемся бизнесом. Мы будем работать с теми партнерами, условия которых нас больше устроят. А тут и Польша попыталась всунуться со своим малым каботажем, чем вообще перемешала все карты и превратила Балтийский клуб в нечто вроде международной туристической ярмарки.
Ощутив, вероятно, бесперспективность замысла, вице-премьер Шишковец уехал в Гейдельберг, где училась его дочь, а российскую делегацию возглавил министр морского транспорта. Кроме него в российскую делегацию входили еще четыре эксперта и две переводчицы. Всех их Блюмберг хорошо знал: рассматривал в разных ракурсах и на пленке, и в зале из ложи прессы, где он первые три дня появлялся в своем сером костюме, цилиндре и в перчатках, вызывая удивленно-настороженные взгляды участников Балтийского клуба. Глава российской делегации и переводчицы Блюмберга не интересовали, трое экспертов тоже, а вот четвертый
интересовал -- и очень. Настолько, что Блюмберг приказал отснять телекамерой целую пленку о нем и дважды внимательно ее просмотрел, ни разу не ускорив изображения.
На пленке был высокий, сутуловатый человек лет шестидесяти, с плоским голым черепом, с крупным носом с горбинкой, с властным хмурым лицом. При этом чувствовалось, что властность его не показная, а сидящая где-то в самой глубине его натуры. Внешне же он выглядел скромно одетым пожилым человеком среднего достатка, предупредительным, внимательным к собеседнику, немногословным и благодарным слушателем.
И все-таки эту властность было не скрыть. Она проявлялась в любой мелочи: в нетерпеливом взгляде, который он бросал на кого-либо из членов делегации, когда человек медлил с ответом или слишком долго искал нужные ему документы, в полном выпадении из зоны его внимания водителя и консульских охранников, которые сопровождали делегацию, -- они для него просто не существовали как физические объекты. Мало кто решался подойти к нему с каким-либо вопросом, когда он сидел задумавшись в своем кресле. И в этой самоценности его раздумий тоже была властность, пропитавшая всю суть этого
человека. В обращении с министром транспорта, официальным руководителем делегации, он был вежлив и прилично почтителен, но у того волосы прилипали ко лбу, когда ему приходилось о чем-либо долго говорить с этим жилистым стариком, а поговорив, он отходил в сторону с видимым облегчением.
Профессор -- так обращались к нему все члены российской делегации.
Первые три дня Профессор добросовестно, от звонка до звонка, просидел в конференц-зале "Президент-отеля", внимательно слушая выступавших и делая пометки в узком черном блокноте, но после первого же перерыва на четвертый день, когда трибуна Балтийского клуба стала напоминать лестничную площадку, на которой выясняли отношения соседи-прибалты, он не вернулся в зал заседаний. Выйдя на улицу, сел в микроавтобус российского консульства и что-то приказал водителю. Появившийся вслед за ним Блюмберг небрежным
жестом подозвал Макса, все эти дни исправно служившего ему личным водителем, бросил перчатки в цилиндр, а цилиндр на заднее сиденье и приказал:
-- За ним. На хвост не садись, я знаю, куда они едут.
-- Куда? -- спросил Макс.
-- Сегодня день, когда исполняются мечты, -- подумав, ответил Блюмберг.
-- Мать-перемать! -- вырвалось у Макса. -- Шеф, вы когда-нибудь отвечаете прямо на тот вопрос, который вам задают?
-- А о чем ты спросил?
-- Куда они едут. Этот вот хрен мамин в задрипанном "мицубиси" с двумя охранниками. Куда они едут? Вот и все, что я спросил!
-- А! -- словно бы с легким разочарованием протянул Блюмберг. -- И столько волнений из-за такой ерунды. В Кельнский собор!..
Как и всегда в начале сезона, когда еще действуют льготные цены на чартерные авиарейсы и "зеленые", пониженные тарифы в многочисленных городских и пригородных полупансионах, древний Кельн был под завязку набит
туристскими автобусами едва ли не всех фирм Европы и Ближнего Востока. Только на площади перед Домским собором, рыбьей костью торчавшим в свежем майском небе, базарно-праздничная суета словно бы стихала. Здесь тоже было
очень много автобусов со звездами на бортах, обозначающими количество предоставляемых компанией услуг (одна -- туалет, две -- туалет и бар, три --туалет, бар, душ), но они как бы рассасывались, принижались и рассеивались,
становились незаметными в сени серой стремительной готики собора (147 метров в высоту, сообщали почтительно гиды, а туристы почтительно записывали), точно бы подчиняющей себе окружающее пространство, уравнивающей с собой, каждому предмету указывающей его истинные размеры и место.
Истинные размеры ближнего моста через Рейн и торговых "хаусов" соседней Шпиллерштрассе были ничтожны, разноцветных и разномастных туристских автобусов попросту не существовало, мерой Домского собора были только человек и Бог. При этом меру своей ничтожности определял сам человек. Бог Кельнского собора был милостив, поэтому человек не был раздавлен наполненной солнцем высотой сводов и сиянием цветных витражей, он просто оставлял за воротами собора спесь и тщету, как "роллс-ройсы" и многозвездочные
туристические чудовища, и входил сюда как путник после долгой и трудной дороги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96