– Господин Декамбре, – тихо сказала она, – не могли бы вы сказать ему, чтобы он надел свитер. Он простудится, у него такие бронхи слабые. Я знаю, вы на него можете повлиять, понятное дело.
– Я уже говорил ему, Мари-Бель. До него долго доходит.
– Я знаю. – Девушка прикусила губку. – Но может, вы еще попробуете?
– Поговорю с ним при первой же возможности, обещаю. Моряк здесь?
– Он в подсобке. – Мари-Бель показала дверь.
Декамбре нагнулся, проходя под колесами висящих велосипедов, пробрался между рядами скейтов и вошел в мастерскую, где от пола до потолка были навалены груды всевозможных роликовых коньков. В уголке скромно разместился Жосс со своей урной.
– Я вам там на краю стола положил, – не поворачиваясь, сказал Жосс.
Декамбре собрал листки и быстро просмотрел их.
– А вот еще одна, вечерняя, – прибавил Жосс. – До официального оглашения, так сказать. Псих набирает обороты, теперь по три раза в день кладет.
Декамбре развернул листок и прочел.
– Перво-наперво, чтобы избежать инфекции, идущей от земли, улицы нужно держать в порядке, также и дома, подметая их и убирая вне нечичтоты, как человечьи, так и от животных, а в первую очередь на рынке, где торгуют рыбой, мячом, требухой и где полно гниющих отходов.
– Не знаю, что за зверь такой это мячо, – сказал Жосс, по-прежнему склоняясь над почтой.
– Прошу прощения, здесь написано «мясо».
– Послушайте, Декамбре, не хочу быть невежливым, но не суйте нос не в свое дело! Мы, Ле Герны, умеем читать. Никола Ле Герн был глашатаем во времена Второй империи. И не вам учить меня, где «мячо», а где «мясо», черт побери.
– Ле Герн, эти письма скопированы со старинных текстов семнадцатого века. Автор перепечатывает их буква в букву, пользуясь специальным шрифтом. В те времена буква «с» писалась очень похоже на букву «ч». Так и в дневном послании вовсе не «чвод» «вче», «чледить», «чточные» и «печком».
– Какая еще «с»? – громче спросил Жосс и выпрямился.
– Там стоит буква «с», Ле Герн. И читать нужно – «свод», «все», «следить», «сточные», «песком» и «мясом». Это старинная буква «с», по форме напоминающая рукописное «ч». Взгляните повнимательнее и увидите, что они отличаются по форме от остальных.
Жосс выхватил у него из рук листок и вгляделся в буквы.
– Ну, допустим, – недовольно пробурчал он. – И что дальше?
– Я сказал это, чтобы вам было удобней читать. Я не хотел вас обидеть.
– Ладно. Забирайте свои глупые бумажки и убирайтесь. Читать – моя работа. Я же в ваши дела не лезу.
– Что вы хотите сказать?
– А то, что я много чего про вас знаю из разных доносов, которые мне подбрасывают. – Жосс указал на кучку «нельзя». – Прапрадедушка меня предупреждал, что у людей куча трухи в голове. Хорошо еще, что я сортирую сначала.
Декамбре побледнел и подтянул к себе табурет, чтобы сесть.
– Боже милосердный, – удивился Жосс, – да не переживайте вы так!
– А эти доносы все еще у вас, Ле Герн?
– Ну да, я их в брак кидаю. Хотите посмотреть?
Жосс порылся в непрочитанных бумагах и протянул ему два письма.
– Вы правы, всегда лучше знать своих врагов. Предупрежден – значит, вооружен.
Жосс глядел, как Декамбре разворачивает листки. Его руки дрожали, и Жоссу впервые стало немного жаль старого грамотея.
– Не убивайтесь вы так, – повторил он, – урод какой-то пишет. Если б вы знали, что мне читать приходится! Помоям место в помойной яме.
Декамбре прочел обе записки и со слабой улыбкой положил их себе на колени. Жоссу показалось, что он приходит в себя. Интересно, чего боялся этот аристократ?
– Плести кружева ничуть не позорно, – настаивал Жосс. – Мой вот отец сети плел, а это, в сущности, одно и то же, разве не так?
– Так, – сказал Декамбре, возвращая ему листки. – Но лучше об этом молчать. Люди – народ ограниченный.
– Очень ограниченный, – согласился Жосс, снова принимаясь за работу.
– Меня мать научила плести кружева. А почему вы не прочли это вслух?
– Не люблю дураков, – сказал Жосс.
– Но меня вы тоже не любите, Ле Герн.
– Нет. Но и дураков не люблю.
Декамбре встал и направился к выходу. На пороге он обернулся.
– Ле Герн, – сказал он, – комната ваша.
VI
Около часа дня Адамберг входил в подъезд здания уголовного розыска, когда его остановил незнакомый лейтенант.
– Лейтенант Морель, комиссар, – представился он. – У вас в кабинете ждет девушка. Она не хочет говорить ни с кем, кроме вас. Некая Мариза Пети. Она уже двадцать минут здесь. Я решил запереть дверь, а то Фавр хотел пойти поддержать ее морально.
Адамберг нахмурился. Вчерашняя женщина, которая рассказывала про рисунки на дверях. Ведь он же вроде ее успокоил. Если она повадится ходить каждый день, придется что-то придумывать.
– Я сделал глупость, комиссар? – спросил Морель.
– Нет, Морель. Я сам виноват.
Итак, Морель. Высокий, худой брюнет, угреватое лицо, выступающие челюсти, чувствительный. Угри, челюсти, чувствительность – Морель.
Адамберг с некоторой опаской вошел к себе в кабинет, кивнул Маризе и сел за стол.
– Ох, комиссар, мне так неудобно снова отнимать у вас время, – начала Мариза.
– Одну минуту, – сказал Адамберг, доставая из ящика стола лист бумаги и ручку.
Таким отвратительным приемом пользовались полицейские и руководители предприятий, чтобы собеседник почувствовал себя мелкой сошкой. Адамберг корил себя за это. Считаешь себя благороднее лейтенанта Ноэля, который лихо застегивает куртку, а сам, оказывается, способен на худшее. Мариза тут же умолкла и потупилась, и в этом явно угадывалась ее привычка сносить несправедливые упреки начальства. Ее можно было назвать хорошенькой, а когда она наклонялась, в разрезе блузки виднелось начало груди. Думаешь, что у тебя ничего общего с бригадиром Фавром, а сам такой же кобель. Адамберг неторопливо вывел на листе бумаги: угри, челюсти, чувствительность, Морель.
– Итак? – сказал он, поднимая голову. – Вам все еще страшно? Вы помните, Мариза, что здесь отдел по расследованию убийств? Если вы чересчур, беспокоитесь, может, вам лучше обратиться к врачу, а не в полицию?
– Может быть, – вздохнула она.
– Вот и хорошо, – сказал Адамберг, вставая. – Не надо волноваться, от граффити еще никто не умер.
Он широко распахнул дверь и улыбнулся, чтобы Мариза не стеснялась и уходила.
– Но я еще не рассказала про другие дома, – сказала она.
– Какие дома?
– Про два дома на другом конце Парижа в Восемнадцатом округе.
– И что там случилось?
– Там тоже черные четверки. Они там на всех дверях, а появились гораздо раньше, чем у нас.
Адамберг секунду помедлил, потом неторопливо закрыл дверь и указал женщине на стул.
– Ведь графферы рисуют только в своем квартале, так ведь, комиссар? – робко сказала Мариза, усаживаясь. – То есть я хочу сказать, у них есть своя территория?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73