А под грузовик залезть? Что это за чертовщина, я тебя спрашиваю? Разве это больше похоже на чуму, чем на убийство?» «Верно подмечено», – подумал Адамберг и обернулся, чтобы получше разглядеть умное, серьезное лицо толстой женщины в тесной цветастой блузке. «А я и не говорю, что все так просто», – неуверенно отвечал ее собеседник. «Да нет, – вмешался сухопарый мужчина с приятным голосом. – Тут и то и другое сразу. Люди умирают от чумы, а кто-то хочет, чтобы об этом узнали, вот он и выносит трупы на улицу и раздевает, чтобы было видно, какие они, и чтоб народ был в курсе. Это не плут какой-нибудь, он старается нам помочь». – «Ну конечно, – отвечала женщина, – так чего бы ему не выражаться яснее? Никогда не доверяла людям, которые любят в прятки играть». – «Он прячется, потому что не может говорить открыто, – возразил тип с приятным голосом, с трудом придумывая объяснения по мере разговора. – Это парень из какой-нибудь лаборатории, и он знает, что они выпустили чуму, разбили какую-нибудь склянку или что-то в этом роде. Он не может об этом сказать, потому что лаборатории приказали молчать, чтоб не пугать народ. Правительство не любит, чтобы народ волновался. Поэтому всем молчок! Вот парень и пытается рассказать правду, не называя себя». – «Почему? – не унималась женщина. – Боится потерять место? А я тебе так скажу, Андре, если твой защитник прячется только поэтому, то он просто жалкий тип».
Когда подали кофе, Адамберг ненадолго вышел, чтобы ответить на звонок лейтенанта Мордана. Число разрисованных домов достигло десяти тысяч. Новых жертв не обнаружено, хоть тут можно вздохнуть спокойно. Зато с четверками – настоящее наводнение. «Можно пока перестать отвечать на звонки паникеров? А то сегодня на работе только шестеро». – «Конечно», – отвечал Адамберг. «Тем лучше, – обрадовался Мордан. – Хорошо, что марсельские коллеги взялись за работу, теперь мы не одни. Масена просил вас перезвонить».
Чтобы позвонить Масена, Адамберг заперся в туалете и уселся на крышку унитаза.
– Лед тронулся, коллега, – сказал Масена, – с тех пор, как по радио рассказали о вашем психе, а потом подхватили журналисты, работы у нас по горло.
– Это не мой псих, – возразил Адамберг. – Теперь он и ваш тоже. Давайте разделим ответственность.
Масена некоторое время молчал, стараясь оценить своего коллегу.
– Давайте, – согласился он. – Наш псих попал в больное место, потому что чума здесь хоть и затянувшаяся рана, но вскрыть ее ничего не стоит. Раз в год в июне архиепископ служит обедню по обету, чтобы предотвратить эпидемию. Здесь еще сохранились памятники в честь кавалера Роза и епископа Бельзенса. Их имена не забыты, потому что память марсельцев – не мешок с трухой.
– А кто эти двое? – спокойно поинтересовался Адамберг.
Масена был холериком да вдобавок, видимо, недолюбливал парижан, но Адамберга это не волновало, ведь родился он не в Париже. Ему было плевать, откуда человек родом. Впрочем, воинственный настрой Масена был напускным, и обычно через четверть часа он успокаивался.
– Эти двое, коллега, работали не покладая рук, чтобы помочь людям во время великого мора 1720 года, в то время как военные, дворяне, врачи и священники удирали со всех ног. Это были герои.
– Бояться смерти вполне естественно, Масена. Вас там не было.
– Ладно, историю не переделаешь. Я просто объясняю, что скоро весь Марсель вспомнит о бедствии, завезенном «Святым Антонием».
– Не может быть, чтобы все жители города знали, кто такие эти Роз и Бельзен.
– Бельзенс, коллега.
– Хорошо, Бельзенс.
– Нет, – согласился Масена, – об этом знают не все. Но история чумы, уничтоженный город, провансальская стена – известны всем. Чума Прочно застряла у людей в головах.
– Здесь тоже, Масена, поверьте. Сегодня уже десять тысяч домов расписаны талисманами. Остается только молиться, чтобы художникам не хватило краски.
– Ну а здесь я за одно утро их уже сотни две насчитал в квартале Старого порта. А теперь прикиньте, сколько их по всему городу. Черт знает что, коллега, с ума все посходили, что ли?
– Люди хотят защитить себя, Масена. Если бы вы подсчитали, сколько народу носит медный браслет, имеет кроличью лапку, фигурку святого Христофора, лурдскую воду или касаются круглой деревяшки, я уж не говорю о крестах, вы с легкостью насчитали бы миллионов сорок.
Масена вздохнул.
– Если люди рисуют эмблемы сами, – продолжал Адамберг, – это не страшно. Удастся ли вам распознать одну настоящую четверку, нарисованную сеятелем?
– Это трудно, коллега. Народ старается. Некоторые, правда, ленятся нарисовать широкую ножку или рисуют только одну перекладину в конце, вместо двух. Но половина из них рисует очень добросовестно. Их картинки чертовски похожи на настоящие. И как прикажете их различать?
– Никто не сообщал о подкинутых конвертах?
– Нет.
– Вы отследили, в каких домах разрисованы все двери, кроме одной?
– Есть такие, коллега. Но многие не поддаются панике и не желают рисовать на дверях разную дребедень. А некоторые стыдятся, рисуют махонькие четверки внизу двери. Шито-крыто, вроде нарисовано, а вроде и нет. Я же не могу все двери с лупой осматривать. А вы?
– У нас просто завал, Масена! По выходным люди только и делают, что рисуют. Все вышло из-под контроля.
– Совсем?
– Да, почти. Из ста пяти миллионов квадратных метров города у меня под контролем только сто. Надеюсь, что сеятель объявится именно там, а пока мы с вами болтаем, он, возможно, разгуливает по Старому порту.
– Как он выглядит? Можете хоть приблизительно описать?
– Не могу. Его никто не видел. Я даже не знаю, мужчина это или женщина.
– И что вы делаете на этих ста метрах, коллега? Призрака сторожите?
– Жду, когда меня осенит. Я перезвоню вечером, Масена. Держитесь.
Снаружи кто-то давно дергал ручку туалетной кабинки. Адамберг спокойно вышел, уступив место типу, изнывающему после четырех бутылок пива.
Комиссар попросил разрешения у Бертена оставить куртку сушиться на спинке стула, пока он будет ходить по площади. С тех пор как Адамберг вдохнул в нормандца былое мужество и тем, возможно, спас его от насмешек и утраты божественного авторитета в глазах клиентов, Бертен считал, что обязан ему по гроб жизни. Он не только раз десять повторил, что разрешает оставить куртку, о которой позаботится не хуже родной матери, но и настоял, чтобы комиссар накинул зеленый дождевик, дабы уберечься от ветра и ливня, которые предсказывал Жосс в дневных новостях. Не желая обидеть гордого потомка Тора, Адамберг надел плащ.
Полдня он слонялся по перекрестку, иногда заходил в «Викинг» выпить кофе, иногда отвечал на звонки. К вечеру число разрисованных домов грозило достигнуть пятнадцати тысяч в Париже и четырех тысяч в Марселе, где паника быстро набирала обороты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73