Он трижды выходил прогуляться и посидеть вдали от людей, на заброшенных огородах – в одном из тех тихих уголков, без которых ему было никак не обойтись. Он рисовал Полуночника на табурете, положившего больную ногу на перевернутый тазик, и Полуночника, стоящего прямо и величественно, сдвинув шляпу на глаза. Рисовал голого по пояс Солимана, гибкого и стройного, поднявшего глаза к небу, в одной из тех горделивых поз, что он перенял у старого пастуха. Рисовал Камиллу, сидящую за рулем и не отрывающую глаз от дороги. Рисовал мотоцикл на обочине и возле него – голубоглазого Лоуренса, глядящего сурово и вопросительно.
В половине восьмого в дверь постучали, и в номер ворвался Солиман, весь в поту. Адамберг поднял на него глаза и отрицательно помотал головой, как бы говоря: ничего нового. Массар, по-видимому, ненадолго утихомирился.
– Лоранс еще там? – спросил он.
– Нет, – ответил Солиман. – Но это не мешает тебе провести вечер с нами, не так ли? Полуночник собирается пожарить мясо на решетке от куриной клетки. Он тебя ждет. Я приехал за тобой.
– Как поживает Джордж Гершвин?
– Перестань, тебе ведь наплевать на нее.
– Ну, не совсем.
– Ведь ты не едешь из-за траппера?
Адамберг улыбнулся:
– В фургоне только четыре кровати. А нас пятеро.
– Да, один лишний.
– Вот именно.
Солиман, насупившись, плюхнулся на кровать.
– Ты делаешь вид, будто хочешь держаться подальше. Но я-то знаю, это только для отвода глаз, – укоризненно заметил он. – Едва траппер исчезнет из виду, как ты тут же займешь его место. Я знаю, что ты затеял. Я уже давно все понял.
Адамберг не ответил.
– И я спрашиваю себя: разве это честно? – продолжал Солиман, сделав над собой усилие и подняв глаза к потолку. – И еще я себя спрашиваю: разве это правильно?
– Правильно по отношению к чему, Соль?
Солиман на секунду задумался.
– Правильно ли это по отношению к правилам, – наконец твердо произнес он.
– А мне казалось, тебе плевать на правила.
– Вообще-то это верно, – признался Солиман, немного растерявшись.
– И в чем же тогда дело?
– Все равно. Ты стреляешь трапперу в спину.
– Но мы с ним всегда лицом к лицу. И потом, он не тихоня какой-нибудь.
Солиман недовольно тряхнул головой.
– Ты роешь обводной канал, забираешь себе всю воду из реки и тайком пробираешься в постель к Камилле, занимая место траппера. Это же обман.
– Все совсем наоборот, Соль. Все любовники Камиллы, – а мы ведь с тобой с самого начала говорили о Камилле, и только о ней, не так ли? – так вот, все любовники Камиллы черпали из моей реки, а все мои подруги всегда берут воду из реки Камиллы. У истока – только она и я. Ниже по течению народу куда больше, иногда даже слишком много. Оттого-то вода в устье всегда мутнее, чем в верховье.
– Вот оно что, – пробормотал Солиман в полном замешательстве.
– Я хотел тебе объяснить попроще, – сказал Адамберг.
– Так что, получается, сейчас ты пытаешься вернуться к истоку? – помедлив, спросил Солиман.
Адамберг кивнул.
– Значит, если бы я преодолел эти чертовы последние метры и заполучил бы ее, то тоже оказался бы в низовьях вашей дурацкой гидрологической системы? – продолжал юноша.
– Да, примерно так, – подтвердил Адамберг.
– А Камилла это понимает или это только твои фантазии?
– Она это знает.
– А траппер? Он тоже в курсе?
– Думаю, он пытается разобраться.
– Тем не менее сегодня вечером тебя ждет Полуночник. Он и так уже совсем измучился со своей ногой на тазике. Он тебя ждет. Честно говоря, он строго-настрого мне приказал тебя привезти.
– Ладно, это другое дело, – согласился Адамберг. – Ты на чем приехал?
– На мопеде. Тебе нужно только держаться за меня левой рукой.
Адамберг аккуратно свернул в трубочку документы, засунул их в карман пиджака.
– Ты что, все это с собой берешь? – ужаснулся Солиман.
– Иногда идеи проникают ко мне в голову через кожу. Хочу все иметь при себе.
– Ты на что-то еще надеешься?
Адамберг состроил недовольную гримасу и с трудом надел пиджак, изрядно потяжелевший от бумаг.
– У тебя уже есть идея? – не отставал Солиман.
– Где-то в подсознании.
– То есть?
– То есть я еще не могу ее сформулировать. Она пока на границе поля зрения.
– Не очень-то удобно.
– Не очень.
Все напряженно молчали, только Солиман рассказывал свои африканские истории, уже третью подряд, стараясь утопить в потоке слов неприятное ощущение от тяжелых взглядов, которыми обменивались Камилла с Адамбергом, Адамберг с Лоуренсом, Лоуренс с Камиллой. Комиссар порой поднимал глаза на Лоуренса, и во взгляде его сквозило мучительное сомнение. Все, он сдается, решил Солиман. Он решил бросить свою реку. Адамберг опустил голову под неприязненным взором канадца и стал рассматривать тарелку, словно его внезапно заинтересовали узоры на фаянсе. Солиман продолжал рассказывать историю про сложные взаимоотношения мстительного паука и пугливой птички, не зная, как из этого выпутаться, потому что он никак не мог придумать конец.
– Когда болотный бог увидел, что птенцы лежат на земле, – произнес Солиман, – он страшно разгневался и пошел искать сына паука Момбо. «Я знаю, это ты, сын Момбо, перегрыз своими мерзкими челюстями ветки дерева, – грозно промолвил он. – Отныне ты больше не сможешь грызть древесину, зато из твоего зада будут тянуться длинные нити. И с помощью этих нитей день за днем ты будешь связывать ветки и оставишь в покое птиц и их гнезда». – «Ни черта!» – прорычал сын Момбо…
– God, – прервал его Лоуренс, – ничего не понял.
– А эти истории и не надо понимать, – тихо сказала Камилла.
К половине первого с Адамбергом остался один Солиман. Юноша предложил довезти комиссара до гостиницы, но тот отказался, потому что поездка на мопеде оказалась слишком мучительной для его раненой руки.
– Не волнуйся, я пешком дойду, – успокоил он Солимана.
– Но это ведь восемь километров.
– Мне нужно пройтись. Я пойду короткой дорогой, через поля.
Взгляд Адамберга блуждал где-то далеко, и Солиман не осмелился ему перечить. Иногда комиссар становился отрешенным, словно уходил в другой мир, и в такие минуты никто не жаждал составить ему компанию.
Адамберг свернул с шоссе и зашагал по тропе между полями молодой кукурузы и льна… Ночь была ясная: ветер, поднявшийся еще с вечера, прогнал все облака на запад. Рука на перевязи побаливала; комиссар медленно шел вперед, глядя под ноги, на извилистую белую ленту каменистой тропы. Вскоре он очутился на равнине и направился в сторону Мондидье, ориентируясь на шпиль старинной колокольни, вырисовывавшийся вдали. Он все никак не мог понять, что именно так поразило его нынче вечером. Может, он стал хуже соображать после этой истории о реке, спутавшей все его мысли. Но он же видел все своими глазами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
В половине восьмого в дверь постучали, и в номер ворвался Солиман, весь в поту. Адамберг поднял на него глаза и отрицательно помотал головой, как бы говоря: ничего нового. Массар, по-видимому, ненадолго утихомирился.
– Лоранс еще там? – спросил он.
– Нет, – ответил Солиман. – Но это не мешает тебе провести вечер с нами, не так ли? Полуночник собирается пожарить мясо на решетке от куриной клетки. Он тебя ждет. Я приехал за тобой.
– Как поживает Джордж Гершвин?
– Перестань, тебе ведь наплевать на нее.
– Ну, не совсем.
– Ведь ты не едешь из-за траппера?
Адамберг улыбнулся:
– В фургоне только четыре кровати. А нас пятеро.
– Да, один лишний.
– Вот именно.
Солиман, насупившись, плюхнулся на кровать.
– Ты делаешь вид, будто хочешь держаться подальше. Но я-то знаю, это только для отвода глаз, – укоризненно заметил он. – Едва траппер исчезнет из виду, как ты тут же займешь его место. Я знаю, что ты затеял. Я уже давно все понял.
Адамберг не ответил.
– И я спрашиваю себя: разве это честно? – продолжал Солиман, сделав над собой усилие и подняв глаза к потолку. – И еще я себя спрашиваю: разве это правильно?
– Правильно по отношению к чему, Соль?
Солиман на секунду задумался.
– Правильно ли это по отношению к правилам, – наконец твердо произнес он.
– А мне казалось, тебе плевать на правила.
– Вообще-то это верно, – признался Солиман, немного растерявшись.
– И в чем же тогда дело?
– Все равно. Ты стреляешь трапперу в спину.
– Но мы с ним всегда лицом к лицу. И потом, он не тихоня какой-нибудь.
Солиман недовольно тряхнул головой.
– Ты роешь обводной канал, забираешь себе всю воду из реки и тайком пробираешься в постель к Камилле, занимая место траппера. Это же обман.
– Все совсем наоборот, Соль. Все любовники Камиллы, – а мы ведь с тобой с самого начала говорили о Камилле, и только о ней, не так ли? – так вот, все любовники Камиллы черпали из моей реки, а все мои подруги всегда берут воду из реки Камиллы. У истока – только она и я. Ниже по течению народу куда больше, иногда даже слишком много. Оттого-то вода в устье всегда мутнее, чем в верховье.
– Вот оно что, – пробормотал Солиман в полном замешательстве.
– Я хотел тебе объяснить попроще, – сказал Адамберг.
– Так что, получается, сейчас ты пытаешься вернуться к истоку? – помедлив, спросил Солиман.
Адамберг кивнул.
– Значит, если бы я преодолел эти чертовы последние метры и заполучил бы ее, то тоже оказался бы в низовьях вашей дурацкой гидрологической системы? – продолжал юноша.
– Да, примерно так, – подтвердил Адамберг.
– А Камилла это понимает или это только твои фантазии?
– Она это знает.
– А траппер? Он тоже в курсе?
– Думаю, он пытается разобраться.
– Тем не менее сегодня вечером тебя ждет Полуночник. Он и так уже совсем измучился со своей ногой на тазике. Он тебя ждет. Честно говоря, он строго-настрого мне приказал тебя привезти.
– Ладно, это другое дело, – согласился Адамберг. – Ты на чем приехал?
– На мопеде. Тебе нужно только держаться за меня левой рукой.
Адамберг аккуратно свернул в трубочку документы, засунул их в карман пиджака.
– Ты что, все это с собой берешь? – ужаснулся Солиман.
– Иногда идеи проникают ко мне в голову через кожу. Хочу все иметь при себе.
– Ты на что-то еще надеешься?
Адамберг состроил недовольную гримасу и с трудом надел пиджак, изрядно потяжелевший от бумаг.
– У тебя уже есть идея? – не отставал Солиман.
– Где-то в подсознании.
– То есть?
– То есть я еще не могу ее сформулировать. Она пока на границе поля зрения.
– Не очень-то удобно.
– Не очень.
Все напряженно молчали, только Солиман рассказывал свои африканские истории, уже третью подряд, стараясь утопить в потоке слов неприятное ощущение от тяжелых взглядов, которыми обменивались Камилла с Адамбергом, Адамберг с Лоуренсом, Лоуренс с Камиллой. Комиссар порой поднимал глаза на Лоуренса, и во взгляде его сквозило мучительное сомнение. Все, он сдается, решил Солиман. Он решил бросить свою реку. Адамберг опустил голову под неприязненным взором канадца и стал рассматривать тарелку, словно его внезапно заинтересовали узоры на фаянсе. Солиман продолжал рассказывать историю про сложные взаимоотношения мстительного паука и пугливой птички, не зная, как из этого выпутаться, потому что он никак не мог придумать конец.
– Когда болотный бог увидел, что птенцы лежат на земле, – произнес Солиман, – он страшно разгневался и пошел искать сына паука Момбо. «Я знаю, это ты, сын Момбо, перегрыз своими мерзкими челюстями ветки дерева, – грозно промолвил он. – Отныне ты больше не сможешь грызть древесину, зато из твоего зада будут тянуться длинные нити. И с помощью этих нитей день за днем ты будешь связывать ветки и оставишь в покое птиц и их гнезда». – «Ни черта!» – прорычал сын Момбо…
– God, – прервал его Лоуренс, – ничего не понял.
– А эти истории и не надо понимать, – тихо сказала Камилла.
К половине первого с Адамбергом остался один Солиман. Юноша предложил довезти комиссара до гостиницы, но тот отказался, потому что поездка на мопеде оказалась слишком мучительной для его раненой руки.
– Не волнуйся, я пешком дойду, – успокоил он Солимана.
– Но это ведь восемь километров.
– Мне нужно пройтись. Я пойду короткой дорогой, через поля.
Взгляд Адамберга блуждал где-то далеко, и Солиман не осмелился ему перечить. Иногда комиссар становился отрешенным, словно уходил в другой мир, и в такие минуты никто не жаждал составить ему компанию.
Адамберг свернул с шоссе и зашагал по тропе между полями молодой кукурузы и льна… Ночь была ясная: ветер, поднявшийся еще с вечера, прогнал все облака на запад. Рука на перевязи побаливала; комиссар медленно шел вперед, глядя под ноги, на извилистую белую ленту каменистой тропы. Вскоре он очутился на равнине и направился в сторону Мондидье, ориентируясь на шпиль старинной колокольни, вырисовывавшийся вдали. Он все никак не мог понять, что именно так поразило его нынче вечером. Может, он стал хуже соображать после этой истории о реке, спутавшей все его мысли. Но он же видел все своими глазами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71