Очевидно, Магда поделилась с остальными печальной новостью.
– Догоняй маму, Паулина. Мне надо его во что-нибудь завернуть и унести отсюда.
– А где ты собираешься его хоронить?
– Где-нибудь на берегу реки. Чтобы вид был красивый.
– А это не будет нарушением закона – хоронить его там?
– Если вдруг я себя на этом поймаю, обязательно арестую.
Последняя моя фраза вывела ее из транса, она ушла.
Даже мертвый он выглядел бойцом. Какую бы жизнь он ни вел, к финишной ленточке подошел на всех четырех (вернее, трех) и умер стоя. Истратил все свои силы, без остатка. Это было ясно с первого же взгляда на него. Голова вжата в плечи, глубокие шрамы на макушке зловеще розовеют. Хотел бы я знать, в какой переделке этот бедняга получил их, черт побери.
Наклонившись, я осторожно накрыл пса дешевым одеялом и медленно перевалил его тело. Оно было тяжелым, обмякшим. Его здоровая передняя лапа вдруг высунулась наружу. Заталкивая ее назад, я ее слегка пожал.
– Меня зовут Фрэнни. Сегодня я носильщик твоих лап.
Я поднял узел и понес его к двери. Она вдруг распахнулась, и в проеме показался патрульный Большой Билл Пегг, изо всех сил старавшийся подавить улыбку.
– Помочь, шеф?
– Нет, сам управлюсь. Открой только дверь пошире.
Снаружи толпились несколько человек. Мой выход они сопроводили бурными аплодисментами.
– Очень смешно.
– На твоем месте я не стал бы открывать зоомагазин, Фрэнни.
– Что это у тебя там в одеяле? Никак поросята?
– Хорош гость, нечего сказать: возьми да и умри прямо у радушных хозяев.
– Вы, ребята, просто завидуете, что он помер не у вас, а у меня в кабинете, – сказал я на ходу.
Взрывы хохота и шутки неслись мне вслед. Олд-вертью оказался довольно увесистым. И уложить его в машину было совсем непросто. Я сначала опустил его на крышку багажника и полез в карман за ключами. Сунул один из них в замочную скважину, послышался щелчок – и все. Тело не давало крышке подняться. Я приподнял узел на плечо и снова повернул ключ. На этот раз крышка поднялась. И в эту самую минуту над моим левым ухом раздался громовой глас:
– Почему ты кладешь эту собаку к себе в багажник, Фрэнни?
– Потому что она мертвая, Джонни. Я ее хочу похоронить.
Джонни Петанглс, наш городской придурок, на цыпочках подобрался к машине и заглянул через мое плечо в багажник.
– Можно и я с тобой? Поглядеть хочется.
– Нет, Джон, – я пытался прислонить Вертью к одной из стенок багажника, чтобы его не кидало туда-сюда на ходу, но кто-то мне мешал.– Джон, двигай отсюда! Тебе что, делать нечего?
– Ага. Где ты хочешь его похоронить, Фрэнни? На кладбище?
– Кладбище только для людей. Я еще не решил. Можешь ты наконец подвинуться, чтобы я его здесь устроил?
– Как ты его собираешься устроить, если он мертвый?
Я замер и закрыл глаза.
– Джон, как насчет гамбургера?
– Это было бы расчудесно.
– Заметано, – я вынул из кармана пятидолларовую бумажку и протянул ему. – Купи гамбургер, а когда с ним покончишь, отправляйся ко мне домой и помоги Магде с дровами, идет?
– Идет, – он зажал деньги в кулаке, но с места не сдвинулся. – Возьми меня с собой. Я буду себя вести тихо-тихо.
– Джонни, мне, видно, придется тебя пристрелить.
– Вот всегда ты так, – он посмотрел на часы с портретом Арнольда Шварценеггера, которые я ему подарил несколько лет назад, когда он болел Терминатором. – Сколько у меня времени, прежде чем я должен буду помогать Магде? Не люблю быстро есть. У меня от этого газы.
– Можешь не торопиться, – я похлопал его по плечу и открыл дверцу машины.
– Не знал, что у тебя пес в дружках, Фрэнни.
– Собаки умеют любить, Джон. Об этом пишут в книгах.
Отъезжая, я взглянул в зеркальце заднего вида. Он махал мне вслед рукой, как это делал бы ребенок, – его кисть ритмично двигалась вверх-вниз.
Магда считает, что о характере человека можно судить по тому, что лежит у него в машине. Остановившись у светофора на Эйприл-авеню, я посмотрел на пассажирское сиденье и увидел вот что: три нераспечатанные пачки «Мальборо», дешевый сотовый телефон с треснувшим от частых падений корпусом, сборник рассказов Джона О'Хары в бумажной обложке, запечатанный конверт со штампом городской больницы, содержащий результаты обследования с применением бариевой клизмы. В бардачке лежала упаковка мятных леденцов «Элтойдс» для освежения дыхания, видеокассета с фильмом «Вокруг света за восемьдесят дней» и компакт-диски с музыкой семидесятых, которую никто, кроме меня, не стал бы слушать. Единственными интересными вещами в моей машине были пистолет «беретта» у меня под мышкой и мертвая собака в багажнике. Результат этого беглого осмотра меня огорчил. Что, если бы мы жили у подножия Везувия и тот прямо сейчас надумал бы извергнуться еще раз? Погребенный под слоем лавы и пепла в своем двухтонном гробу марки «форд» я бы в идеальном виде сохранился для будущего. Спустя несколько тысячелетий археологи, откопав меня, принялись бы строить догадки, что я был за человек, исходя из содержимого моей машины: сигареты, компакт-диск группы КС the Sunshine Band , результаты обследования прямой кишки и собачий скелет. И чтоже это за ископаемое?
Где и как мне похоронить Олд-вертью? У меня в машине не было никаких инструментов. Прежде надо было заехать домой и взять из гаража лопату. Я быстро свернул налево и поехал по Бродвею.
В свой восьмидесятый день рождения мой отец поклялся, что никогда больше не прочтет ни одной инструкции. Умер он месяц спустя. Я сейчас об этом вспоминаю, потому что орудовал той же самой лопатой, когда его хоронил. Все решили, что я спятил. На кладбищах для этого есть могильщики, но я подумал, есть в этом что-то древнее и правильное – самому приготовить для отца последнее ложе. Я не смог бы прочитать каддиш, но вырыть для пса могилу было мне по силам. В жаркий летний полдень я орудовал лопатой и улыбался. Джонни Петанглс для компании сидел возле меня на земле. Спрашивал, куда мы уходим, когда умираем. Я ответил, что в Бангладеш, если при жизни скверно себя ведем. Он меня не понял, и тогда я у него спросил, куда мы уходим, по его мнению. В океан. Мы превращаемся в скалы, и Господь швыряет нас в океан. Не там ли теперь мой отец – прячет греческих кальмаров? Крутя баранку, я раздумывал о том, что сказал бы Джонни о посмертном местонахождении животных.
– Шеф! – закаркала рация.
– Маккейб слушает.
– Шеф, у нас тут семейные разборки на Хелен-стрит.
– Скьяво?
– Угадал.
– Ладно, я здесь недалеко. Сам займусь.
– Да уж лучше ты, чем я, – хихикнул диспетчер и повесил трубку.
Я покачал головой. Дональд и Джеральдина Скьяво, урожденная Фортузо, были моими одноклассниками в средней школе Крейнс-Вью. Поженились они сразу после выпуска и с тех самых пор ведут непрерывную войну.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
– Догоняй маму, Паулина. Мне надо его во что-нибудь завернуть и унести отсюда.
– А где ты собираешься его хоронить?
– Где-нибудь на берегу реки. Чтобы вид был красивый.
– А это не будет нарушением закона – хоронить его там?
– Если вдруг я себя на этом поймаю, обязательно арестую.
Последняя моя фраза вывела ее из транса, она ушла.
Даже мертвый он выглядел бойцом. Какую бы жизнь он ни вел, к финишной ленточке подошел на всех четырех (вернее, трех) и умер стоя. Истратил все свои силы, без остатка. Это было ясно с первого же взгляда на него. Голова вжата в плечи, глубокие шрамы на макушке зловеще розовеют. Хотел бы я знать, в какой переделке этот бедняга получил их, черт побери.
Наклонившись, я осторожно накрыл пса дешевым одеялом и медленно перевалил его тело. Оно было тяжелым, обмякшим. Его здоровая передняя лапа вдруг высунулась наружу. Заталкивая ее назад, я ее слегка пожал.
– Меня зовут Фрэнни. Сегодня я носильщик твоих лап.
Я поднял узел и понес его к двери. Она вдруг распахнулась, и в проеме показался патрульный Большой Билл Пегг, изо всех сил старавшийся подавить улыбку.
– Помочь, шеф?
– Нет, сам управлюсь. Открой только дверь пошире.
Снаружи толпились несколько человек. Мой выход они сопроводили бурными аплодисментами.
– Очень смешно.
– На твоем месте я не стал бы открывать зоомагазин, Фрэнни.
– Что это у тебя там в одеяле? Никак поросята?
– Хорош гость, нечего сказать: возьми да и умри прямо у радушных хозяев.
– Вы, ребята, просто завидуете, что он помер не у вас, а у меня в кабинете, – сказал я на ходу.
Взрывы хохота и шутки неслись мне вслед. Олд-вертью оказался довольно увесистым. И уложить его в машину было совсем непросто. Я сначала опустил его на крышку багажника и полез в карман за ключами. Сунул один из них в замочную скважину, послышался щелчок – и все. Тело не давало крышке подняться. Я приподнял узел на плечо и снова повернул ключ. На этот раз крышка поднялась. И в эту самую минуту над моим левым ухом раздался громовой глас:
– Почему ты кладешь эту собаку к себе в багажник, Фрэнни?
– Потому что она мертвая, Джонни. Я ее хочу похоронить.
Джонни Петанглс, наш городской придурок, на цыпочках подобрался к машине и заглянул через мое плечо в багажник.
– Можно и я с тобой? Поглядеть хочется.
– Нет, Джон, – я пытался прислонить Вертью к одной из стенок багажника, чтобы его не кидало туда-сюда на ходу, но кто-то мне мешал.– Джон, двигай отсюда! Тебе что, делать нечего?
– Ага. Где ты хочешь его похоронить, Фрэнни? На кладбище?
– Кладбище только для людей. Я еще не решил. Можешь ты наконец подвинуться, чтобы я его здесь устроил?
– Как ты его собираешься устроить, если он мертвый?
Я замер и закрыл глаза.
– Джон, как насчет гамбургера?
– Это было бы расчудесно.
– Заметано, – я вынул из кармана пятидолларовую бумажку и протянул ему. – Купи гамбургер, а когда с ним покончишь, отправляйся ко мне домой и помоги Магде с дровами, идет?
– Идет, – он зажал деньги в кулаке, но с места не сдвинулся. – Возьми меня с собой. Я буду себя вести тихо-тихо.
– Джонни, мне, видно, придется тебя пристрелить.
– Вот всегда ты так, – он посмотрел на часы с портретом Арнольда Шварценеггера, которые я ему подарил несколько лет назад, когда он болел Терминатором. – Сколько у меня времени, прежде чем я должен буду помогать Магде? Не люблю быстро есть. У меня от этого газы.
– Можешь не торопиться, – я похлопал его по плечу и открыл дверцу машины.
– Не знал, что у тебя пес в дружках, Фрэнни.
– Собаки умеют любить, Джон. Об этом пишут в книгах.
Отъезжая, я взглянул в зеркальце заднего вида. Он махал мне вслед рукой, как это делал бы ребенок, – его кисть ритмично двигалась вверх-вниз.
Магда считает, что о характере человека можно судить по тому, что лежит у него в машине. Остановившись у светофора на Эйприл-авеню, я посмотрел на пассажирское сиденье и увидел вот что: три нераспечатанные пачки «Мальборо», дешевый сотовый телефон с треснувшим от частых падений корпусом, сборник рассказов Джона О'Хары в бумажной обложке, запечатанный конверт со штампом городской больницы, содержащий результаты обследования с применением бариевой клизмы. В бардачке лежала упаковка мятных леденцов «Элтойдс» для освежения дыхания, видеокассета с фильмом «Вокруг света за восемьдесят дней» и компакт-диски с музыкой семидесятых, которую никто, кроме меня, не стал бы слушать. Единственными интересными вещами в моей машине были пистолет «беретта» у меня под мышкой и мертвая собака в багажнике. Результат этого беглого осмотра меня огорчил. Что, если бы мы жили у подножия Везувия и тот прямо сейчас надумал бы извергнуться еще раз? Погребенный под слоем лавы и пепла в своем двухтонном гробу марки «форд» я бы в идеальном виде сохранился для будущего. Спустя несколько тысячелетий археологи, откопав меня, принялись бы строить догадки, что я был за человек, исходя из содержимого моей машины: сигареты, компакт-диск группы КС the Sunshine Band , результаты обследования прямой кишки и собачий скелет. И чтоже это за ископаемое?
Где и как мне похоронить Олд-вертью? У меня в машине не было никаких инструментов. Прежде надо было заехать домой и взять из гаража лопату. Я быстро свернул налево и поехал по Бродвею.
В свой восьмидесятый день рождения мой отец поклялся, что никогда больше не прочтет ни одной инструкции. Умер он месяц спустя. Я сейчас об этом вспоминаю, потому что орудовал той же самой лопатой, когда его хоронил. Все решили, что я спятил. На кладбищах для этого есть могильщики, но я подумал, есть в этом что-то древнее и правильное – самому приготовить для отца последнее ложе. Я не смог бы прочитать каддиш, но вырыть для пса могилу было мне по силам. В жаркий летний полдень я орудовал лопатой и улыбался. Джонни Петанглс для компании сидел возле меня на земле. Спрашивал, куда мы уходим, когда умираем. Я ответил, что в Бангладеш, если при жизни скверно себя ведем. Он меня не понял, и тогда я у него спросил, куда мы уходим, по его мнению. В океан. Мы превращаемся в скалы, и Господь швыряет нас в океан. Не там ли теперь мой отец – прячет греческих кальмаров? Крутя баранку, я раздумывал о том, что сказал бы Джонни о посмертном местонахождении животных.
– Шеф! – закаркала рация.
– Маккейб слушает.
– Шеф, у нас тут семейные разборки на Хелен-стрит.
– Скьяво?
– Угадал.
– Ладно, я здесь недалеко. Сам займусь.
– Да уж лучше ты, чем я, – хихикнул диспетчер и повесил трубку.
Я покачал головой. Дональд и Джеральдина Скьяво, урожденная Фортузо, были моими одноклассниками в средней школе Крейнс-Вью. Поженились они сразу после выпуска и с тех самых пор ведут непрерывную войну.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76