Через несколько дней твоя жизнь закончится.
– Как она, Фрэнни? Она ведь поправится, да?
– Да, думаю, да. Надеюсь. Они говорят, все вроде не так уж плохо. Но нужно дождаться результата анализов. Паулина, побудешь здесь, пока я поговорю с Джорджем, ладно? Всего минут пять, не больше.
Она вцепилась мне в руку.
– Ты что-то скрываешь, да? Что-то насчет мамы?
– Да нет, нет, ничего подобного. Поверь. Просто мне надо обсудить с Джорджем кое-какие дела…
– Не обманывай меня, Фрэнни. Пожалуйста. Я знаю, ты считаешь, что я еще маленькая…
– Это неправда, Паулина. Магда твоя мать. И если бы я знал, что ее дела плохи, то от тебя не стал бы скрывать. Зачем, по-твоему, я бы стал это делать?
– Потому что ты меня считаешь малым ребенком и…
У меня оставалось так мало времени, что я обязательно должен был разобраться с Паулиной хотя бы в этом. Я взял ее за руки и притянул к себе, так что мы оказались почти нос к носу.
– Я вовсе так не считаю. Я чертовски тобой горжусь и уверен, что ты обязательно будешь победителем – ты ведь сказала об этом недавно в гараже.
Больше мне ничего не приходило в голову, а сказать нужно было так много, потому что все это кипело во мне и осаждалось глыбой льда – да, кипело и обращалось в лед одновременно. Сочетание совершенно невероятное, но со мной происходило именно это.
Жизнь – это только противоречия и умение приноравливаться к ним. Я хотел сказать этой умненькой, наивной девочке, чтобы она помолчала и послушала-я расскажу тебе, чему успел научиться, и, может, ты сумеешь этим воспользоваться. И в то же время я ничего ей не хотел говорить, и пусть себе живет в своем серебристом мыльном пузыре невинности до самого последнего момента, до тех пор, пока тот не лопнет и она не свалится на землю – гораздо более жесткую, чем она себе представляла.
– Послушай… – Но тут настала ее очередь поддерживать меня, потому что я совершенно расклеился, не смог больше сказать ничего и заплакал.
– Ты меня обманываешь, Фрэнни? Ты поэтому плачешь? Ты меня обманываешь насчет мамы?
Ее голос был нежным и мягким, как кашемир. Он задавал вопросы и в то же время успокаивал. В нем не было даже намека на осуждение. Я не сержусь, даже если ты мне соврал, я не сержусь. Я тебя прощаю и не выпущу из своих объятий, пока ты не успокоишься. Я до сегодняшнего утра и не подозревал таких качеств в этой девочке. Все они обнаружили себя как-то сразу. Сексуальная Паулина, Паулина Флиртующая, Снисходительная, Понимающая… Почему я не замечал в ней этого прежде? Почему я не потрудился узнать ее как следует?
– Ты мной довольна, Паулина? Я тебе был хорошим отчимом?
– Ну да. Конечно да. А почему ты спрашиваешь? Что случилось?
– Просто хотел узнать. Мне это очень нужно. С твоей мамой все в порядке. Клянусь, я передал тебе все, что они мне сказали. Дело совсем не в этом; просто я хотел узнать, не очень ли я тебя терроризировал.
Губы улыбнулись едва заметной улыбкой.
– Не очень. Когда мы сидели в гараже и разговаривали, я поняла, что так тебя люблю! С тобой я чувствовала, что мои слова вовсе не глупые и не идиотские. С тобой я себя почувствовала нормальной.
Мы обнялись. Мы обнялись, и я почувствовал слезы на своих щеках и тепло ее хрупкого тела.
– Не надо быть нормальной, Паулина. Даже не пытайся быть нормальной, потому что это первый признак неизлечимой болезни. Как только почувствуешь потребность быть нормальной, немедленно прими противоядие.
– И что же это за противоядие?
Мне ужасно захотелось сказать что-нибудь глубокомысленное и в то же время остроумное, чтобы она запомнила до конца своих дней. Но в голову только и пришло, что:
– Просто старайся жить своей жизнью, Паулина, и пусть никакая нормальность не притворяется тобой.
К нам подошла Изабелла Закридес – подписать бумаги. Она спросила, с кем из нас можно переговорить о состоянии Магды. Я взглядом спросил ее, есть ли какие-то новости. Она так же безмолвно ответила, что нет, ничего, просто надо выполнить формальности. Тогда я сказал, чтобы она поговорила с Паулиной, и лицо у девушки засияло от счастья и благодарности.
– Вы мне подробно расскажете, что с мамой?
– Конечно, Паулина. Давай-ка присядем, и я тебе расскажу абсолютно все.
Выйдя из больницы, я сказал Джорджу, что случилось с Джонни и что это наверняка дело рук Флоона. Еще я рассказал ему о том, что происходило между мной и Барри. Когда я закончил, на Джордже просто лица не было.
– Переварить такое, Фрэнни, все равно что проглотить индюшку целиком. Я потрясен. Что ты теперь собираешься делать?
– Я хотел разыскать Барри и задать ему несколько вопросов, но он исчез. У меня такое чувство, что, когда надо будет, парень снова объявится. А тем временем я должен позаботиться, чтобы этот подонок Флоон не шлялся здесь с пистолетом. Он уже подстрелил двоих людей и пса, а ведь еще и двенадцати нет.
– Но что ты будешь делать, когда его найдешь? Ведь у тебя только несколько дней, Фрэнни.
– Сначала нужно разобраться с Флооном. Этот тип опасен. А потом займусь этой четвертой штуковиной, которую им приспичило получить, что бы там это ни было. А какие еще варианты, Джордж?
На его обычно бесстрастном лице появилось и осталось выражение неизбывной печали. Он боялся за меня, и, к моему удивлению, в его глазах было столько любви! Он едва слышно спросил:
– Чем я могу помочь?
– Вернись в больницу и присмотри за Паулиной. Я не в состоянии заботиться сейчас еще и о ней. Включи свой сотовый, чтобы я мог с тобой связаться, если что. И отвечай на звонки, ради всего святого, Джордж! А то ведь у тебя телефон может звонить, пока батарейка не сядет.
– Хорошо. А куда ты теперь?
– Домой за пистолетом и переодеться. Потом на поиски Флоона, нашего летучего голландца.
Мы обменялись взглядами и столько всего успели безмолвно поведать друг другу за эти несколько секунд. Потом он виновато улыбнулся.
– Фрэнни, неужели ты и правда видел «Битлз»? – не смог он удержаться.– Ну и как они тебе?
– Все они оказались ниже ростом, чем я думал. Даже Леннон. Я всегда его представлял великаном футов этак десяти.
Приближаясь к своему дому, я услышал, как внутри надрывается телефон. Мы так торопились в больницу, что забыли запереть входную дверь. Я вошел внутрь и при звуках последнего звонка схватил трубку. Но ответа на мое «алло» не последовало. Что там Флоон – успел натворить еще что-нибудь? Не дай бог. Я обдумывал это привычное выражение, пока шел в спальню и переодевался. Как может «Бог не дать», если Он спал все это время? Или «Господи, сохрани», или «Господи, помилуй». Но в самом ли деле Его сознание отключено, как бывает с нашим, когда мы спим, или Барри воспользовался какой-то космической метафорой?
Держа в руках брюки и собравшись уже было сунуть в них одну ногу, я понял, что смотрю на нашу постель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
– Как она, Фрэнни? Она ведь поправится, да?
– Да, думаю, да. Надеюсь. Они говорят, все вроде не так уж плохо. Но нужно дождаться результата анализов. Паулина, побудешь здесь, пока я поговорю с Джорджем, ладно? Всего минут пять, не больше.
Она вцепилась мне в руку.
– Ты что-то скрываешь, да? Что-то насчет мамы?
– Да нет, нет, ничего подобного. Поверь. Просто мне надо обсудить с Джорджем кое-какие дела…
– Не обманывай меня, Фрэнни. Пожалуйста. Я знаю, ты считаешь, что я еще маленькая…
– Это неправда, Паулина. Магда твоя мать. И если бы я знал, что ее дела плохи, то от тебя не стал бы скрывать. Зачем, по-твоему, я бы стал это делать?
– Потому что ты меня считаешь малым ребенком и…
У меня оставалось так мало времени, что я обязательно должен был разобраться с Паулиной хотя бы в этом. Я взял ее за руки и притянул к себе, так что мы оказались почти нос к носу.
– Я вовсе так не считаю. Я чертовски тобой горжусь и уверен, что ты обязательно будешь победителем – ты ведь сказала об этом недавно в гараже.
Больше мне ничего не приходило в голову, а сказать нужно было так много, потому что все это кипело во мне и осаждалось глыбой льда – да, кипело и обращалось в лед одновременно. Сочетание совершенно невероятное, но со мной происходило именно это.
Жизнь – это только противоречия и умение приноравливаться к ним. Я хотел сказать этой умненькой, наивной девочке, чтобы она помолчала и послушала-я расскажу тебе, чему успел научиться, и, может, ты сумеешь этим воспользоваться. И в то же время я ничего ей не хотел говорить, и пусть себе живет в своем серебристом мыльном пузыре невинности до самого последнего момента, до тех пор, пока тот не лопнет и она не свалится на землю – гораздо более жесткую, чем она себе представляла.
– Послушай… – Но тут настала ее очередь поддерживать меня, потому что я совершенно расклеился, не смог больше сказать ничего и заплакал.
– Ты меня обманываешь, Фрэнни? Ты поэтому плачешь? Ты меня обманываешь насчет мамы?
Ее голос был нежным и мягким, как кашемир. Он задавал вопросы и в то же время успокаивал. В нем не было даже намека на осуждение. Я не сержусь, даже если ты мне соврал, я не сержусь. Я тебя прощаю и не выпущу из своих объятий, пока ты не успокоишься. Я до сегодняшнего утра и не подозревал таких качеств в этой девочке. Все они обнаружили себя как-то сразу. Сексуальная Паулина, Паулина Флиртующая, Снисходительная, Понимающая… Почему я не замечал в ней этого прежде? Почему я не потрудился узнать ее как следует?
– Ты мной довольна, Паулина? Я тебе был хорошим отчимом?
– Ну да. Конечно да. А почему ты спрашиваешь? Что случилось?
– Просто хотел узнать. Мне это очень нужно. С твоей мамой все в порядке. Клянусь, я передал тебе все, что они мне сказали. Дело совсем не в этом; просто я хотел узнать, не очень ли я тебя терроризировал.
Губы улыбнулись едва заметной улыбкой.
– Не очень. Когда мы сидели в гараже и разговаривали, я поняла, что так тебя люблю! С тобой я чувствовала, что мои слова вовсе не глупые и не идиотские. С тобой я себя почувствовала нормальной.
Мы обнялись. Мы обнялись, и я почувствовал слезы на своих щеках и тепло ее хрупкого тела.
– Не надо быть нормальной, Паулина. Даже не пытайся быть нормальной, потому что это первый признак неизлечимой болезни. Как только почувствуешь потребность быть нормальной, немедленно прими противоядие.
– И что же это за противоядие?
Мне ужасно захотелось сказать что-нибудь глубокомысленное и в то же время остроумное, чтобы она запомнила до конца своих дней. Но в голову только и пришло, что:
– Просто старайся жить своей жизнью, Паулина, и пусть никакая нормальность не притворяется тобой.
К нам подошла Изабелла Закридес – подписать бумаги. Она спросила, с кем из нас можно переговорить о состоянии Магды. Я взглядом спросил ее, есть ли какие-то новости. Она так же безмолвно ответила, что нет, ничего, просто надо выполнить формальности. Тогда я сказал, чтобы она поговорила с Паулиной, и лицо у девушки засияло от счастья и благодарности.
– Вы мне подробно расскажете, что с мамой?
– Конечно, Паулина. Давай-ка присядем, и я тебе расскажу абсолютно все.
Выйдя из больницы, я сказал Джорджу, что случилось с Джонни и что это наверняка дело рук Флоона. Еще я рассказал ему о том, что происходило между мной и Барри. Когда я закончил, на Джордже просто лица не было.
– Переварить такое, Фрэнни, все равно что проглотить индюшку целиком. Я потрясен. Что ты теперь собираешься делать?
– Я хотел разыскать Барри и задать ему несколько вопросов, но он исчез. У меня такое чувство, что, когда надо будет, парень снова объявится. А тем временем я должен позаботиться, чтобы этот подонок Флоон не шлялся здесь с пистолетом. Он уже подстрелил двоих людей и пса, а ведь еще и двенадцати нет.
– Но что ты будешь делать, когда его найдешь? Ведь у тебя только несколько дней, Фрэнни.
– Сначала нужно разобраться с Флооном. Этот тип опасен. А потом займусь этой четвертой штуковиной, которую им приспичило получить, что бы там это ни было. А какие еще варианты, Джордж?
На его обычно бесстрастном лице появилось и осталось выражение неизбывной печали. Он боялся за меня, и, к моему удивлению, в его глазах было столько любви! Он едва слышно спросил:
– Чем я могу помочь?
– Вернись в больницу и присмотри за Паулиной. Я не в состоянии заботиться сейчас еще и о ней. Включи свой сотовый, чтобы я мог с тобой связаться, если что. И отвечай на звонки, ради всего святого, Джордж! А то ведь у тебя телефон может звонить, пока батарейка не сядет.
– Хорошо. А куда ты теперь?
– Домой за пистолетом и переодеться. Потом на поиски Флоона, нашего летучего голландца.
Мы обменялись взглядами и столько всего успели безмолвно поведать друг другу за эти несколько секунд. Потом он виновато улыбнулся.
– Фрэнни, неужели ты и правда видел «Битлз»? – не смог он удержаться.– Ну и как они тебе?
– Все они оказались ниже ростом, чем я думал. Даже Леннон. Я всегда его представлял великаном футов этак десяти.
Приближаясь к своему дому, я услышал, как внутри надрывается телефон. Мы так торопились в больницу, что забыли запереть входную дверь. Я вошел внутрь и при звуках последнего звонка схватил трубку. Но ответа на мое «алло» не последовало. Что там Флоон – успел натворить еще что-нибудь? Не дай бог. Я обдумывал это привычное выражение, пока шел в спальню и переодевался. Как может «Бог не дать», если Он спал все это время? Или «Господи, сохрани», или «Господи, помилуй». Но в самом ли деле Его сознание отключено, как бывает с нашим, когда мы спим, или Барри воспользовался какой-то космической метафорой?
Держа в руках брюки и собравшись уже было сунуть в них одну ногу, я понял, что смотрю на нашу постель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76