Они прятались, где только могли, в ожидании момента, подходящего для возвращения домой.
Ближе к вечеру один из таких бедняг, завидев стражника, зашел в первую же попавшуюся лавку. Это была кондитерская на улице Бюшри. Он был растрепан после схватки с каким-то горожанином, выведенным из себя университетскими бузотерами.
Жанна в это время думала, что завтра день смерти ее родителей. Она просила отца Мартино отслужить мессу за упокой их душ.
Гийоме домывал стаканы.
Жанна взглянула на вошедшего и вздрогнула: перед ней стоял Франсуа де Монкорбье.
25
Фениксы
Он тоже был изумлен.
– Я бежал от стражников, – произнес Франсуа, все еще задыхаясь. – Ты перебралась сюда с улицы Галанд?
Жанна кивнула и объяснила, что сохранила там за собой жилье и лавку.
– Я оставил там для тебя… стихи.
– Я их нашла.
Гийоме простился с хозяйкой и ушел с понимающим видом. Послышался зов кормилицы, малыш что-то прокричал в ответ. Франсуа вопросительно посмотрел на Жанну.
– Я тебя на секунду оставлю, – сказала Жанна, – мне надо поговорить с кормилицей.
Жанна помогла ей сменить запачканное мальчиком белье в колыбели. Когда она снова появилась внизу, Франсуа сидел на табурете перед окном и всматривался в темнеющее небо.
– У тебя ребенок?
– Франсуа де Бовуа.
У Франсуа дрогнули ресницы, а на лице появилось нетерпение. Он встал, по-видимому намереваясь уйти.
– Я ничего не понимаю, Жанна. Последний раз я видел тебя на уроке и ты была сама не своя. Я подумал, что надоел тебе. Потом я получил твою записку. Прощальную. Почему ты не сказала мне, что выходишь замуж?
– Хочешь вина? – спросила Жанна.
– С удовольствием.
– А может, ты голоден? У меня остались пирожки.
– Жанна, ответь мне.
– Я была беременна от тебя. Мне надо было выйти замуж, а ты не стал бы хорошим супругом.
– Так это мой сын? – воскликнул Франсуа.
Жанна кивнула.
– Я хочу его видеть.
Жанна поставила перед ним стакан вина. Франсуа взглянул на него, но не взял в руки.
– Твой муж наверху? – спросил он.
– Если ты имеешь в виду небеса, то ты прав.
Франсуа прислонился к прилавку, опустил голову и замолчал.
– Когда же он умер? – произнес наконец он.
– Несколько месяцев назад.
– Ты любила его?
– Могу сказать, что он был безупречен.
– Обо мне ты такого не скажешь. Почему ты думаешь, что я был бы тебе плохим мужем?
– Задай этот вопрос сам себе, – ответила Жанна.
– Но что скажешь ты?
– У тебя нет работы, ты выпивоха и ветреник… Блуждающий огонек. Маловато для семейного очага.
У Жанны пропало желание спрашивать его о любви к мальчикам. Ей было все равно. По некоторым обмолвкам Бартелеми она поняла, что иные мужчины ищут в других образ собственной юности.
– И все же я не мог отделаться от мыслей о тебе с тех самых пор…
– С вечера на улице Дез-Англэ? – спросила Жанна, устав от собственного безразличия.
Ей не хотелось ни в чем упрекать Франсуа, ибо это было конечно же бесполезно. Нельзя упрекать дуб, распускающий крону по ветру, и ос за то, что они не приносят мед. Так уж случилось, что она привязалась к нему, а он к ней, и ничего с этим уже не поделать. Жанна поняла это гораздо яснее, чем раньше.
– Я жил как вдовец, – глухо сказал Франсуа. – Судьба отняла у меня сокровище, которое я похитил, и только тогда я понял, что заменить его нечем.
– И ты конечно же украл еще много сокровищ… – сказала Жанна с вымученной улыбкой.
– Ни один каравай не заменит куска, выпавшего изо рта, – ответил Франсуа, поднимая на нее свои карие глаза.
От этого разговора у Жанны сжималось сердце. Пятнадцать месяцев без Франсуа показались ей вдруг невыносимо долгими. Жанна только сейчас поняла, как страшно ей не хватало их всех – Франсуа, родителей, Дени, Исаака, Матье, Бартелеми. Она едва сдержала рыдания.
– Муза поэта непостоянна, ведь правда? – сказала она.
– Поэзия вовсе не мое ремесло, – ответил Франсуа.
– Верно: это твоя жизнь.
Он улыбнулся. Жанна взглянула на него и поняла, что этой-то улыбки ей так и недоставало. И еще его взгляда. Темный мед и вишни. Франсуа потянулся за стаканом и сделал глоток вина.
Смеркалось. Снаружи тихонько поскрипывала вывеска лавки «Большой пирожок». Она была одна из немногих, которые пощадили школяры, зная, что здесь им всегда рады. Сквозняк пошевелил огонь в камине. В котле тихонько побулькивал суп. Кусочки моркови и пастернака варились в бульоне с курицей, салом, луком и кервелем. Жанна закрыла ставни и дверь, заперев их железными прутьями. Кроме кормилицы в доме никто не ночевал, и Жанна остерегалась ночных воришек, «соловьев», которых в Париже была тьма-тьмущая. Любой из них не упустил бы случая наведаться в дом одинокой и беззащитной женщины. Жанна заперла на замок и дверь дома.
Помогавший ей Франсуа произнес с улыбкой:
– Теперь ты отлично защищена изнутри и снаружи!
Жанна едва не ответила, что защититься изнутри ей помог не особенно приятный опыт, но промолчала. Он ведь пришел просить прощения, не зная, что уже давным-давно получил его.
– Я не ужинала, – сказала Жанна, отлично понимая, что за этими простыми словами мог скрываться какой угодно смысл.
Если он согласится отужинать, то, конечно, останется на ночь. Она вновь почувствует его тело, которого ей так недоставало.
Франсуа понял, что означали эти слова, и вопросительно посмотрел на Жанну.
– Отужинаешь со мной по-домашнему? Суп, омлет с салом и пирожки с сыром.
– С удовольствием.
Тьерри Лепулен был весь в делах, связанных с Пет-о-Дьябль, и наведаться к ней не мог. Жанна вышла во двор взять доску и козлы, которые берегла как память о тех временах, когда торговала под открытым небом: она их не выбрасывала потому, что, как знать, быть может, однажды придется начать все сначала. Жанна поставила на стол две оловянные миски, налила супу Франсуа, потом себе. На столе появились два оловянных стакана и бутыль вина в соломенной плетенке, защищавшей ее от холода. Глиняный поднос с четырьмя пирожками покоился на котле, жар от которого размягчал сыр и делал его нежнее. Справившись со всем этим, Жанна взбила в миске шесть яиц, бросила в нее кусочки сала и склонилась над очагом, чтобы растопить масло на сковородке. Когда масло зашипело, она вылила на сковородку яйца.
Ни пиршество в Боте-сюр-Марн, ни изыски повара особняка Барбет не повлияли на вкусы Жанны. Не делать же ей для себя и кормилицы утку с гвоздикой! Чаще всего на ее столе красовались жареные макрели, ветчина и сырный пирог. В редкие праздничные дни, когда трапезу делил с ней отец Мартино, подавалась пулярка или жареная говядина.
Жанна взяла табурет и села. Франсуа последовал ее примеру. Они посмотрели друг на друга и улыбнулись.
При свете пяти свечей ничто в облике Франсуа не могло ускользнуть от ее взгляда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
Ближе к вечеру один из таких бедняг, завидев стражника, зашел в первую же попавшуюся лавку. Это была кондитерская на улице Бюшри. Он был растрепан после схватки с каким-то горожанином, выведенным из себя университетскими бузотерами.
Жанна в это время думала, что завтра день смерти ее родителей. Она просила отца Мартино отслужить мессу за упокой их душ.
Гийоме домывал стаканы.
Жанна взглянула на вошедшего и вздрогнула: перед ней стоял Франсуа де Монкорбье.
25
Фениксы
Он тоже был изумлен.
– Я бежал от стражников, – произнес Франсуа, все еще задыхаясь. – Ты перебралась сюда с улицы Галанд?
Жанна кивнула и объяснила, что сохранила там за собой жилье и лавку.
– Я оставил там для тебя… стихи.
– Я их нашла.
Гийоме простился с хозяйкой и ушел с понимающим видом. Послышался зов кормилицы, малыш что-то прокричал в ответ. Франсуа вопросительно посмотрел на Жанну.
– Я тебя на секунду оставлю, – сказала Жанна, – мне надо поговорить с кормилицей.
Жанна помогла ей сменить запачканное мальчиком белье в колыбели. Когда она снова появилась внизу, Франсуа сидел на табурете перед окном и всматривался в темнеющее небо.
– У тебя ребенок?
– Франсуа де Бовуа.
У Франсуа дрогнули ресницы, а на лице появилось нетерпение. Он встал, по-видимому намереваясь уйти.
– Я ничего не понимаю, Жанна. Последний раз я видел тебя на уроке и ты была сама не своя. Я подумал, что надоел тебе. Потом я получил твою записку. Прощальную. Почему ты не сказала мне, что выходишь замуж?
– Хочешь вина? – спросила Жанна.
– С удовольствием.
– А может, ты голоден? У меня остались пирожки.
– Жанна, ответь мне.
– Я была беременна от тебя. Мне надо было выйти замуж, а ты не стал бы хорошим супругом.
– Так это мой сын? – воскликнул Франсуа.
Жанна кивнула.
– Я хочу его видеть.
Жанна поставила перед ним стакан вина. Франсуа взглянул на него, но не взял в руки.
– Твой муж наверху? – спросил он.
– Если ты имеешь в виду небеса, то ты прав.
Франсуа прислонился к прилавку, опустил голову и замолчал.
– Когда же он умер? – произнес наконец он.
– Несколько месяцев назад.
– Ты любила его?
– Могу сказать, что он был безупречен.
– Обо мне ты такого не скажешь. Почему ты думаешь, что я был бы тебе плохим мужем?
– Задай этот вопрос сам себе, – ответила Жанна.
– Но что скажешь ты?
– У тебя нет работы, ты выпивоха и ветреник… Блуждающий огонек. Маловато для семейного очага.
У Жанны пропало желание спрашивать его о любви к мальчикам. Ей было все равно. По некоторым обмолвкам Бартелеми она поняла, что иные мужчины ищут в других образ собственной юности.
– И все же я не мог отделаться от мыслей о тебе с тех самых пор…
– С вечера на улице Дез-Англэ? – спросила Жанна, устав от собственного безразличия.
Ей не хотелось ни в чем упрекать Франсуа, ибо это было конечно же бесполезно. Нельзя упрекать дуб, распускающий крону по ветру, и ос за то, что они не приносят мед. Так уж случилось, что она привязалась к нему, а он к ней, и ничего с этим уже не поделать. Жанна поняла это гораздо яснее, чем раньше.
– Я жил как вдовец, – глухо сказал Франсуа. – Судьба отняла у меня сокровище, которое я похитил, и только тогда я понял, что заменить его нечем.
– И ты конечно же украл еще много сокровищ… – сказала Жанна с вымученной улыбкой.
– Ни один каравай не заменит куска, выпавшего изо рта, – ответил Франсуа, поднимая на нее свои карие глаза.
От этого разговора у Жанны сжималось сердце. Пятнадцать месяцев без Франсуа показались ей вдруг невыносимо долгими. Жанна только сейчас поняла, как страшно ей не хватало их всех – Франсуа, родителей, Дени, Исаака, Матье, Бартелеми. Она едва сдержала рыдания.
– Муза поэта непостоянна, ведь правда? – сказала она.
– Поэзия вовсе не мое ремесло, – ответил Франсуа.
– Верно: это твоя жизнь.
Он улыбнулся. Жанна взглянула на него и поняла, что этой-то улыбки ей так и недоставало. И еще его взгляда. Темный мед и вишни. Франсуа потянулся за стаканом и сделал глоток вина.
Смеркалось. Снаружи тихонько поскрипывала вывеска лавки «Большой пирожок». Она была одна из немногих, которые пощадили школяры, зная, что здесь им всегда рады. Сквозняк пошевелил огонь в камине. В котле тихонько побулькивал суп. Кусочки моркови и пастернака варились в бульоне с курицей, салом, луком и кервелем. Жанна закрыла ставни и дверь, заперев их железными прутьями. Кроме кормилицы в доме никто не ночевал, и Жанна остерегалась ночных воришек, «соловьев», которых в Париже была тьма-тьмущая. Любой из них не упустил бы случая наведаться в дом одинокой и беззащитной женщины. Жанна заперла на замок и дверь дома.
Помогавший ей Франсуа произнес с улыбкой:
– Теперь ты отлично защищена изнутри и снаружи!
Жанна едва не ответила, что защититься изнутри ей помог не особенно приятный опыт, но промолчала. Он ведь пришел просить прощения, не зная, что уже давным-давно получил его.
– Я не ужинала, – сказала Жанна, отлично понимая, что за этими простыми словами мог скрываться какой угодно смысл.
Если он согласится отужинать, то, конечно, останется на ночь. Она вновь почувствует его тело, которого ей так недоставало.
Франсуа понял, что означали эти слова, и вопросительно посмотрел на Жанну.
– Отужинаешь со мной по-домашнему? Суп, омлет с салом и пирожки с сыром.
– С удовольствием.
Тьерри Лепулен был весь в делах, связанных с Пет-о-Дьябль, и наведаться к ней не мог. Жанна вышла во двор взять доску и козлы, которые берегла как память о тех временах, когда торговала под открытым небом: она их не выбрасывала потому, что, как знать, быть может, однажды придется начать все сначала. Жанна поставила на стол две оловянные миски, налила супу Франсуа, потом себе. На столе появились два оловянных стакана и бутыль вина в соломенной плетенке, защищавшей ее от холода. Глиняный поднос с четырьмя пирожками покоился на котле, жар от которого размягчал сыр и делал его нежнее. Справившись со всем этим, Жанна взбила в миске шесть яиц, бросила в нее кусочки сала и склонилась над очагом, чтобы растопить масло на сковородке. Когда масло зашипело, она вылила на сковородку яйца.
Ни пиршество в Боте-сюр-Марн, ни изыски повара особняка Барбет не повлияли на вкусы Жанны. Не делать же ей для себя и кормилицы утку с гвоздикой! Чаще всего на ее столе красовались жареные макрели, ветчина и сырный пирог. В редкие праздничные дни, когда трапезу делил с ней отец Мартино, подавалась пулярка или жареная говядина.
Жанна взяла табурет и села. Франсуа последовал ее примеру. Они посмотрели друг на друга и улыбнулись.
При свете пяти свечей ничто в облике Франсуа не могло ускользнуть от ее взгляда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81