Они вместе читали Сенеку:
«Перестанем стремиться к тому, к чему стремились раньше. Что до меня, став стариком, я стараюсь не желать того, чего желал в детстве».
– Но я всегда буду хотеть ласкать твою грудь, – прошептал Филибер.
– Ты просто хочешь вернуть свое детство! – ответила Жанна, смеясь. – Разница между мужчиной и женщиной в том и состоит, что мужчина всегда желает того, что уже познал, грудь-кормилицу, а женщина забывает о ней.
– О ком ты жалеешь из тех мужчин, кого знала?
– Обо всех, кроме Франсуа. Ведь я бы никого из них не узнала, если бы не предыдущий. Если бы меня не оттолкнул Исаак, я не познакомилась бы с Матье, а если бы тот не свел счеты с жизнью, не узнала бы Бартелеми.
– Так значит, я гуляю по кладбищу! – задорно сказал Филибер. – Но я вовсе не хочу, чтобы кто-то топтал и мою могилу.
Иногда Филибер смотрелся в зеркальце Исаака.
В сочельник он подарил Жанне двадцать одно изречение из прочитанных книг, по одному на каждый год жизни. Жанна преподнесла ему семнадцать ливров, ибо как раз семнадцать ему исполнилось в конце августа.
– Живем до ста лет! – воскликнул Филибер, и они оба расхохотались.
Рождество выдалось мягким. Снег белыми перьями устлал землю так, словно на небесной кухне ощипывали гусей.
В начале февраля 1457 года одна неприятная новость облетела сначала Университет, а потом и весь город: кто-то похитил пятьсот экю из Наваррского коллежа, гордости Университета. Коллеж находился на улице Монтань-Сент-Женевьев недалеко от Корнуэльского коллежа и был основан в 1304 году Изабеллой Наваррской, которая стала королевой Франции после свадьбы с Филиппом Красивым. Филипп оставил в наследство потомству чудесное средство, которому, увы, было суждено большое будущее в области управления: обесценивание денег. Сам он проделал это дважды, что не помешало ему обобрать тамплиеров как липку, дабы избавиться от своих колоссальных долгов перед орденом. Его жена завещала стране благо понадежней, хотя тоже в некотором роде и умозрительное: богословский коллеж.
Это заведение было знаменито не только своей прекрасной библиотекой, но и тем, что из него не выпускали юристов, а только богословов. Будущих студентов набирали из самых блестящих семейств Франции.
Филибер без промедления сообщил Жанне новость.
Пятьсот экю были тогда кругленькой суммой: двадцать тысяч ливров.
Выяснилось, что как-то раз управляющие коллежа захотели открыть большой сундук, испокон века стоявший в ризнице, где хранилась основная часть казны. Делали они это редко и обнаружили, что ни один из четырех замков не открывается. Позвали мастеров и предупредили стражу, которую должны были извещать всякий раз, когда дело касалось воровства или тяжелых ранений. Справившись наконец с замками, управляющие увидели, что отказал запор маленького орехового сундучка, где, собственно, и лежали деньги. Взломав его, управляющие нашли внутри лишь список полученных в разное время сумм. Действия грабителей восстановили без труда: по лестнице они перебрались через стену коллежа и, не сумев вскрыть массивную дверь ризницы, выдавили ее рычагом. Было установлено, что ключей у взломщиков не было, – это исключало участие кого-то из своих.
Больше Филибер ничего не знал.
В субботу в дом на улице Бюшри явились два пристава и стали расспрашивать Гийоме о том, не встречал ли он в этом доме некого Франсуа де Монкорбье, прозванного Вийоном. Жанна была в это время на рынке. До смерти перепуганный Гийоме сказал правду: да, он видел его в доме, но это было уже год назад. Следователи испросили позволения осмотреть дом и, получив его, обошли все комнаты, осведомившись о том, кто занимает третий этаж. Гийоме ответил, что, насколько он знает, там никто не живет.
Когда Жанна вернулась, Гийоме все ей рассказал. Вот уж действительно, никак не отделаться от этого человека! Кормилица места себе не находила от волнения; Жанна ее успокоила.
В воскресенье Сибуле, как обычно, пришел с деньгами. Жанна спокойно объявила:
– Монкорбье здесь больше не живет.
Сибуле улыбнулся и ответил:
– Говорят, он покинул Париж, но Монкорбье может вернуться и попросить здесь убежища. Малыш Жан и Колен живут на широкую ногу.
Жанна поняла, что власти подозревают Франсуа в соучастии в ограблении Наваррского коллежа. Если Малыш Жан и Колен швыряются деньгами, значит, они совершают типичную для воров ошибку: открыто тратят украденное.
На другой день Жанна заметила, что один из бродяг с ракушкой на шляпе обосновался напротив. Итак, за ней собирались понаблюдать. Власти не пускают дело на самотек.
Но Франсуа не вернулся.
Через несколько дней Филибер доложил, что по крайней мере один из служащих коллежа, по мнению властей, замешан в деле. Следователи рассудили, что кто-то из местных должен был описать злоумышленникам расположение комнат и указать, где стоит сам сундук. По их мнению, это был живший в коллеже монах-пикардиец, некий Дом Никола. Он исчез, но можно поклясться, что если его схватят, беглец не будет в монашеском платье.
За семь лет работы в своих трех лавках, Жанна сумела скопить кругленькую сумму в сорок две тысячи ливров. Это было неплохо: тысяча пятьдесят экю. Чтобы не держать дома так много монет, она перевела часть денег в старые золотые экю, которых набралось штук триста. Еще часть денег была в серебряных ливрах, а остаток, три тысячи ливров, – в медной монете. Она хранила их не в сундуке у кровати, первом подарке Бартелеми, куда воры не преминули бы заглянуть, а в железном ящике. Когда ремонтировали чулан, где для приучения Франсуа к гигиене поставили стул с дыркой, Жанна велела устроить там тайник, замаскированный кирпичами. Именно там и хранился ящик.
Деньги, которые спят, – ленивые деньги, говорила себе временами Жанна. Она не знала ни одного верного человека, который подсказал бы, как пустить их в дело. Попробуйте спросить об этом кого-то, и он наверняка попросит дать ему в долг.
Кроме того, сам дом, королевский подарок, стоил две тысячи экю, и стоимость его непрерывно росла с той поры, как король возвратился в Париж и дела королевства пошли на лад. Даже маленькая конюшня на три стойла, которую она велела семь лет назад соорудить для Донки за тридцать пять ливров, стоила теперь не меньше пятисот.
Обо всем этом Жанна и размышляла, когда королевский эдикт вызвал у нее потрясение, схожее с тем, которое она испытала однажды на рынке: деньги обесценились! Раньше один серебряный франк равнялся двадцати солям, теперь – двадцати пяти.
Итак, три тысячи ливров в медной монете, лежавшие в ящике, превратились в две тысячи четыреста. Жанна потеряла доход за пять или шесть недель работы. Вот так просто, ни за что ни про что. Все утро она не могла прийти в себя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81