Но через год уже никто не хотел с ним торговать, и он наконец заподозрил подвох. И действительно, было отчего насторожиться…
Над Вье-Карре сгустились тучи. Броуди брел по узкой темной улочке. Вдалеке сверкнула молния, но отзвуки грома потонули в городском шуме. Броуди, поглядев на небо, решил, что гроза начнется часа через три-четыре, не раньше. Духота стояла невыносимая. Дождь пришелся бы сейчас очень кстати.
Подойдя к перекрестку, Броуди невольно замедлил шаг. Он теперь редко бывал во Французском квартале. Ему до сих пор было больно думать об Адриенне, проходить мимо тех мест, где они когда-то встречались, и вспоминать ее улыбку, ее сияющие глаза. Хотя после гибели Доминика прошел год, боль не утихала. Казалось, все случилось вчера.
Слепой скрипач, как обычно, стоял на углу. Броуди замер, не сразу решившись подойти к старику, который столько раз передавал ему записки от любимой. Донован боялся, что не удержится и начнет расспрашивать о ней. Но потом напомнил себе: «Кресент Лайн» грозит беда, и он должен думать прежде всего о ее спасении.
Приблизившись к скрипачу, Бруди бросил в его шляпу серебряный доллар.
– Как поживаешь, Кадо?
Старик узнал его голос и прекратил играть. Раньше он себе такого не позволял. А потом… потом Кадо нагнулся, выудил из шляпы доллар и протянул его Броуди.
– Ваши деньги мне больше не нужны, мишье Донован.
– Ты рехнулся, Кадо? Что ты несешь?
– Возьмите деньги и уходите. Оставьте старого Кадо в покое, – громко заявил старик.
Броуди чуть было не врезал кулаком по надменному лицу негра.
– И ты теперь против меня, Кадо? – с горечью произнес он, выхватил из руки скрипача монетку и бросил ее в канаву.
Но в самый последний момент, уже поворачиваясь к Кадо спиной, вдруг услышал заговорщический шепот:
– Приходите в четыре к сапожнику на Дюмейн.
На улице Дюмейн была только одна сапожная мастерская, да и та больше напоминала крысиную нору. Ровно в четыре Броуди уже стоял на пороге мастерской.
Чернокожий сапожник, сидевший на табурете, поднял голову, опасливо покосился на улицу и кивком указал Броуди на занавеску, прикрывающую дверь в еще одну комнату.
Приблизившись к занавеске, Броуди услышал голос Кадо:
– Мишье Донован, справа от вас лежат ботинки. Притворитесь, будто вы их рассматриваете, и не подавайте виду, что вы меня слышите. За нами следят.
Броуди послушно взял в руки выставленную на прилавке обувь.
– Что происходит, Кадо?
– У вас есть враг, – последовал тихий ответ. – Я ждал, что вы рано или поздно придете к старому Кадо. Поэтому давно навострил уши. Знайте же, по городу разнесся слух: тот, кто будет иметь с вами дело, может поставить на себе крест.
– Кто распространяет такие слухи? – Ногти Броуди впились в мягкую кожу ботинка.
– А вы не догадываетесь?
– Догадываюсь.
– Если ваше подозрение пало на Эмиля Жардина, то вы совершенно правы, – сказал Кадо.
Броуди выругался.
– Нечистого лучше не поминать. И без него дело худо, – продолжал старик. – Поговаривают, будто Жардин скупает ваши долговые расписки и потом предъявит вам громадный счет.
Броуди поник головой. Коли так, его песенка спета.
– А все из-за этой проклятой пули!
– Скажу вам больше, мишье Донован. Старик ненавидит вас не только за убийство внука.
Да, он не может простить ему и тайных свиданий с Адриенной… Броуди похолодел от ужаса, но не подал виду.
Кадо снова заговорил:
– В феврале они привезли из Франции грудного младенца. Говорят, малыш – круглый сирота.
– Да, я слышал, – равнодушно кивнул Броуди.
– А слуги уверяют, что мисс Адриенна любит малютку как собственного сына, – заявил Кадо и, помолчав, прибавил: – Негры говорят, у него рыжие волосы. Темно-рыжие, как у вас, мишье Донован.
Тут уж Броуди не выдержал и, откинув занавеску, схватил слепца за грудки.
– Что ты несешь? Говори прямо: он мой сын?
– Этого никто точно не знает, кроме мисс Адриенны, ее тетки и старого Эмиля. Хотя злые языки утверждают, будто бы мисс Адриенне перед отъездом нездоровилось. Но доподлинно ничего не известно, потому что все рабы, которых они брали с собой во Францию, получили вольную и остались за границей. Говорят, Эмиль распорядился оставить их там во избежание сплетен. Ну и потом… откуда у малыша рыжие волосы? Среди Жардинов рыжих отродясь не было. Значит, это в отца. Так, во всяком случае, кажется старому Кадо.
Броуди выпустил из рук серую рубашку негра. Боже, как ему хотелось поверить, что все это правда!
– Как зовут малыша? – хрипло пробормотал он.
– Жан-Люк Этьен Жардин.
– Жан-Люк. Люк… – Имя ему понравилось.
Но действительно ли Жан-Люк – его сын? Этот вопрос не давал Броуди покоя. Когда он вышел из мастерской, ноги сами понесли его на Ройал-стрит и остановились перед домом Жардинов. В прохладном воздухе уже пахло близким дождем. Броуди приблизился к деревянным воротам, немного поколебался и… вошел в темную галерею, похожую на туннель. Торопливо взбежав по лестнице на второй этаж, он настороженно огляделся.
Из спальни доносились приглушенные звуки женских голосов. Броуди весь обратился в слух. Внезапно раздалось агуканье младенца. Донован встрепенулся и, подойдя к открытым дверям, заглянул внутрь.
В комнате царил полумрак. Через пару минут глаза Броуди привыкли к темноте, и он увидел туалетный столик из палисандрового дерева, на котором лежали серебряные гребни. Донован понял, что попал в женскую спальню… Что это? Радостный детский смех? Броуди обернулся на звук и заметил детскую колыбельку, накрытую тонкой противомоскитной сеткой. Малыш, сидевший в колыбели, громко гулил и пускал пузыри.
Казалось, прошла целая вечность, прежде чем Донован приблизился к колыбели. Его сердце выпрыгивало из груди, в горле застрял комок.
Когда Броуди откинул сетку, малыш изумленно посмотрел на него широко раскрытыми глазами, потом сморщился, словно раздосадованный появлением чужака, и замахал шелковым покрывальцем. Волосы у него были густые и отливали рыжиной.
Броуди погладил младенца пальцем по пухленькой щечке.
– А ты красавчик, Жан-Люк!
Донован хотел убрать руку, но малыш схватил его за палец и восторженно залопотал, пытаясь привстать.
Броуди улыбнулся.
– Ты пока еще маловат, чтобы вставать.
Но все-таки подхватил малыша под мышки и поставил ножками, обутыми в хорошенькие вязаные пинетки, на матрас. А в следующую секунду уже неловко прижимал мальчугана к груди. Длинная льняная рубашонка малыша задралась, и Броуди, поправляя ее, пробормотал:
– Почему никто не скажет твоей маме, что ты в этом наряде похож на девчонку?
Малыш опять весело загулил.
Донован усмехнулся.
– Хотя нет… ты настоящий мужчина, сразу видно!
Жан-Люк завороженно уставился на рот и подбородок Броуди и вдруг схватил его за нижнюю губу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
Над Вье-Карре сгустились тучи. Броуди брел по узкой темной улочке. Вдалеке сверкнула молния, но отзвуки грома потонули в городском шуме. Броуди, поглядев на небо, решил, что гроза начнется часа через три-четыре, не раньше. Духота стояла невыносимая. Дождь пришелся бы сейчас очень кстати.
Подойдя к перекрестку, Броуди невольно замедлил шаг. Он теперь редко бывал во Французском квартале. Ему до сих пор было больно думать об Адриенне, проходить мимо тех мест, где они когда-то встречались, и вспоминать ее улыбку, ее сияющие глаза. Хотя после гибели Доминика прошел год, боль не утихала. Казалось, все случилось вчера.
Слепой скрипач, как обычно, стоял на углу. Броуди замер, не сразу решившись подойти к старику, который столько раз передавал ему записки от любимой. Донован боялся, что не удержится и начнет расспрашивать о ней. Но потом напомнил себе: «Кресент Лайн» грозит беда, и он должен думать прежде всего о ее спасении.
Приблизившись к скрипачу, Бруди бросил в его шляпу серебряный доллар.
– Как поживаешь, Кадо?
Старик узнал его голос и прекратил играть. Раньше он себе такого не позволял. А потом… потом Кадо нагнулся, выудил из шляпы доллар и протянул его Броуди.
– Ваши деньги мне больше не нужны, мишье Донован.
– Ты рехнулся, Кадо? Что ты несешь?
– Возьмите деньги и уходите. Оставьте старого Кадо в покое, – громко заявил старик.
Броуди чуть было не врезал кулаком по надменному лицу негра.
– И ты теперь против меня, Кадо? – с горечью произнес он, выхватил из руки скрипача монетку и бросил ее в канаву.
Но в самый последний момент, уже поворачиваясь к Кадо спиной, вдруг услышал заговорщический шепот:
– Приходите в четыре к сапожнику на Дюмейн.
На улице Дюмейн была только одна сапожная мастерская, да и та больше напоминала крысиную нору. Ровно в четыре Броуди уже стоял на пороге мастерской.
Чернокожий сапожник, сидевший на табурете, поднял голову, опасливо покосился на улицу и кивком указал Броуди на занавеску, прикрывающую дверь в еще одну комнату.
Приблизившись к занавеске, Броуди услышал голос Кадо:
– Мишье Донован, справа от вас лежат ботинки. Притворитесь, будто вы их рассматриваете, и не подавайте виду, что вы меня слышите. За нами следят.
Броуди послушно взял в руки выставленную на прилавке обувь.
– Что происходит, Кадо?
– У вас есть враг, – последовал тихий ответ. – Я ждал, что вы рано или поздно придете к старому Кадо. Поэтому давно навострил уши. Знайте же, по городу разнесся слух: тот, кто будет иметь с вами дело, может поставить на себе крест.
– Кто распространяет такие слухи? – Ногти Броуди впились в мягкую кожу ботинка.
– А вы не догадываетесь?
– Догадываюсь.
– Если ваше подозрение пало на Эмиля Жардина, то вы совершенно правы, – сказал Кадо.
Броуди выругался.
– Нечистого лучше не поминать. И без него дело худо, – продолжал старик. – Поговаривают, будто Жардин скупает ваши долговые расписки и потом предъявит вам громадный счет.
Броуди поник головой. Коли так, его песенка спета.
– А все из-за этой проклятой пули!
– Скажу вам больше, мишье Донован. Старик ненавидит вас не только за убийство внука.
Да, он не может простить ему и тайных свиданий с Адриенной… Броуди похолодел от ужаса, но не подал виду.
Кадо снова заговорил:
– В феврале они привезли из Франции грудного младенца. Говорят, малыш – круглый сирота.
– Да, я слышал, – равнодушно кивнул Броуди.
– А слуги уверяют, что мисс Адриенна любит малютку как собственного сына, – заявил Кадо и, помолчав, прибавил: – Негры говорят, у него рыжие волосы. Темно-рыжие, как у вас, мишье Донован.
Тут уж Броуди не выдержал и, откинув занавеску, схватил слепца за грудки.
– Что ты несешь? Говори прямо: он мой сын?
– Этого никто точно не знает, кроме мисс Адриенны, ее тетки и старого Эмиля. Хотя злые языки утверждают, будто бы мисс Адриенне перед отъездом нездоровилось. Но доподлинно ничего не известно, потому что все рабы, которых они брали с собой во Францию, получили вольную и остались за границей. Говорят, Эмиль распорядился оставить их там во избежание сплетен. Ну и потом… откуда у малыша рыжие волосы? Среди Жардинов рыжих отродясь не было. Значит, это в отца. Так, во всяком случае, кажется старому Кадо.
Броуди выпустил из рук серую рубашку негра. Боже, как ему хотелось поверить, что все это правда!
– Как зовут малыша? – хрипло пробормотал он.
– Жан-Люк Этьен Жардин.
– Жан-Люк. Люк… – Имя ему понравилось.
Но действительно ли Жан-Люк – его сын? Этот вопрос не давал Броуди покоя. Когда он вышел из мастерской, ноги сами понесли его на Ройал-стрит и остановились перед домом Жардинов. В прохладном воздухе уже пахло близким дождем. Броуди приблизился к деревянным воротам, немного поколебался и… вошел в темную галерею, похожую на туннель. Торопливо взбежав по лестнице на второй этаж, он настороженно огляделся.
Из спальни доносились приглушенные звуки женских голосов. Броуди весь обратился в слух. Внезапно раздалось агуканье младенца. Донован встрепенулся и, подойдя к открытым дверям, заглянул внутрь.
В комнате царил полумрак. Через пару минут глаза Броуди привыкли к темноте, и он увидел туалетный столик из палисандрового дерева, на котором лежали серебряные гребни. Донован понял, что попал в женскую спальню… Что это? Радостный детский смех? Броуди обернулся на звук и заметил детскую колыбельку, накрытую тонкой противомоскитной сеткой. Малыш, сидевший в колыбели, громко гулил и пускал пузыри.
Казалось, прошла целая вечность, прежде чем Донован приблизился к колыбели. Его сердце выпрыгивало из груди, в горле застрял комок.
Когда Броуди откинул сетку, малыш изумленно посмотрел на него широко раскрытыми глазами, потом сморщился, словно раздосадованный появлением чужака, и замахал шелковым покрывальцем. Волосы у него были густые и отливали рыжиной.
Броуди погладил младенца пальцем по пухленькой щечке.
– А ты красавчик, Жан-Люк!
Донован хотел убрать руку, но малыш схватил его за палец и восторженно залопотал, пытаясь привстать.
Броуди улыбнулся.
– Ты пока еще маловат, чтобы вставать.
Но все-таки подхватил малыша под мышки и поставил ножками, обутыми в хорошенькие вязаные пинетки, на матрас. А в следующую секунду уже неловко прижимал мальчугана к груди. Длинная льняная рубашонка малыша задралась, и Броуди, поправляя ее, пробормотал:
– Почему никто не скажет твоей маме, что ты в этом наряде похож на девчонку?
Малыш опять весело загулил.
Донован усмехнулся.
– Хотя нет… ты настоящий мужчина, сразу видно!
Жан-Люк завороженно уставился на рот и подбородок Броуди и вдруг схватил его за нижнюю губу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81