К примеру, когда у нас гастролировал Пекинский балет, мы усадили его в одну ложу с мистером и миссис Вайс. И разумеется, единодушно положили за правило в личных разговорах отзываться о нем лишь в самых уважительных тонах. Мы усердно проводим в жизнь наш проект вот уже два года – и в основном результат нельзя не признать вполне удовлетворительным. Образ мистера Бродского в глазах общества определенно меняется. Настолько разительно, что мы сочли своевременным предпринять решающий шаг. Вот почему недавняя сцена выглядела столь обескураживающе. Те джентльмены – именно они должны были подавать пример. И если уж они берутся за старое, стоит им чуточку расслабиться, то чего мы вправе ожидать от широкой публики?.. – Педерсен умолк и вновь покачал головой. – Я чувствую, что меня подвели. И меня, и вас, мистер Райдер.
Педерсен снова замолчал. После паузы я сказал со вздохом:
– Общественное мнение всегда неподатливо. Мы прошли еще несколько шагов, потом Педерсен заговорил:
– Вам необходимо принять во внимание нашу исходную точку. Если вы взглянете на дело под этим углом, вникнете в наши мотивы, то, думаю, поймете, что мы добились громадного прогресса. Вы должны уяснить, сэр: мистер Бродский живет с нами уже довольно давно, но за все эти годы никто не слышал от него ни единого слова о музыке, не говоря уж об ее исполнении. Да, всем вроде бы известно, что когда-то у себя в стране он был дирижером. Мы и не воспринимали его в данном качестве, поскольку мистер Бродский никак себя с этой стороны не проявил. Откровенно признаться, до недавнего времени его и замечали-то только тогда, когда он крепко напивался и шел, пошатываясь, с громкими криками, через весь город. А так, в прочие дни, он оставался всего лишь тем отшельником, который живет наедине с собакой по Северному шоссе. Впрочем, это не совсем справедливо: его регулярно видели также и в библиотеке. Он являлся туда по утрам два-три раза в неделю, занимал обычное место у окна и привязывал собаку к ножке стола. Правилами воспрещалось приводить собак, однако библиотекари издавна решили, что проще всего смотреть на это сквозь пальцы. Гораздо проще, чем затевать с мистерохм Бродским сражение. Итак, порой его можно было видеть в библиотеке с собакой у ног, листающим груду книг – всегда те же самые пухлые тома по истории. Если кому-нибудь в зале случалось обменяться короткими репликами, пусть даже шепотом, или просто поприветствовать знакомого, мистер Бродский тотчас вскакивал и негодующе обрушивался на виновника. Теоретически он конечно же был прав. Но у нас в библиотеке за тишиной так строго не следили. Читателям при встрече всегда хочется немного поговорить – как и в любом другом общественном месте. И если принять во внимание, что мистер Бродский сам нарушал правила, приводя с собой собаку, неудивительно, что на него смотрели косо. Однако порой по утрам, его охватывало особое настроение. Он читал, сидя за столом, с возрастающе отрешенным видом. Замечали, как он смотрит в пространство перед собой, и на глаза его нередко наворачиваются слезы. Когда такое случалось, все понимали, что теперь можно и не понижать голоса. Обычно кто-нибудь предпринимал попытку. Если мистер Бродский никак не откликался, очень скоро все присутствующие затевали громкий разговор. Иногда – людская испорченность! – шум в библиотеке стоит такой, какого в отсутствие мистера Бродского сроду и не бывает. Помню, однажды я зашел туда вернуть книгу – и мне почудилось, будто я не где-нибудь, а на вокзале. Мне пришлось кричать чуть ли не во весь голос, чтобы меня услышали у стола выдачи. А мистер Бродский сидит, не шелохнувшись, посреди всего этого, погруженный в собственный мир. Печальное, надо сказать, зрелище он собой представлял. В утреннем свете он выглядел совсем раскисшим. С кончика носа свисала капля, взгляд казался отрешенным, развернутая страница была начисто забыта. Мне подумалось, что это жестоко – вытворять этакое рядом с ним. Окружающие его словно попирали, хотя я и не знал точно, в каком смысле. Однако на следующее же утро мистер Бродский был вполне способен так на них рявкнуть, что все вмиг бы замолчали. Что я пытаюсь вам втолковать, мистер Райдер: вот кем долгие годы был для нас мистер Бродский. Полагаю, слишком смело ожидать, что восприятие его окружающими может совершенно перемениться за сравнительно короткий срок. Достигнуты серьезные успехи, но… как вы только что сами видели… – Педерсеном, похоже, вновь овладело раздражение. – Им следовало бы знать лучше, – пробормотал он себе под нос.
Мы остановились у перекрестка. Туман заметно сгустился, и я потерял всякую ориентировку. Педерсен, оглядевшись вокруг, зашагал вперед, ведя меня по узкой улочке с рядами автомобилей, припаркованных на тротуарах.
– Я провожу вас до отеля, мистер Райдер. Домой мне по пути и так, и так. Надеюсь, отель вас вполне удовлетворяет?
– О да, все отлично.
– У мистера Хоффмана превосходное заведение. Он великолепный управляющий и в целом замечательный человек. К тому же, как вам известно, именно мистера Хоффмана мы должны благодарить за… э-э… оздоровление мистера Бродского.
– Да-да, разумеется.
Автомобиля на тротуаре вынуждали нас идти гуськом, и тогда мы переместились на середину улицы. Шагая бок о бок с Педерсеном, я заметил, что настроение его улучшилось.
– Насколько я знаю, – с улыбкой произнес он, – завтра вы направляетесь в дом графини, чтобы послушать записи. Наш мэр, мистер фон Винтерштейн, намеревается к вам присоединиться. Он жаждет где-нибудь в сторонке обсудить с вами положение дел. Но главное, конечно, это записи. Нечто совершенно необыкновенное!
– Да, я с нетерпением предвкушаю это событие.
– Графиня удивительная дама. Снова и снова она демонстрирует такой размах мышления, который повергает в стыд всех нас. Я не раз спрашивал ее, что впервые подало ей эту идею. «Предчувствие, – неизменно отвечает она. Однажды утром я проснулась с этим предчувствием». Что за дама! Добыть эти граммофонные пластинки было делом нелегким. Тем не менее она ухитрилась, обратившись за помощью в специализированный магазин в Берлине. Конечно, никто из нас тогда ничего не подозревал – а если б узнали, то просто подняли бы на смех всю затею. Но вот однажды она созвала нас к себе. Выдался приятный солнечный вечер – в прошлом месяце минуло два года. Нас было всего одиннадцать, и мы собрались в гостиной, не зная толком, чего ожидать. После угощения графиня без проволочек обратилась к нам. Мы мучились достаточно долго, сказала она. Пришло время действовать. Время признать, насколько мы заблуждались, и предпринять какие-то положительные шаги, дабы максимально устранить нанесенный ущерб. Иначе внуки и правнуки нам этого никогда не простят.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157
Педерсен снова замолчал. После паузы я сказал со вздохом:
– Общественное мнение всегда неподатливо. Мы прошли еще несколько шагов, потом Педерсен заговорил:
– Вам необходимо принять во внимание нашу исходную точку. Если вы взглянете на дело под этим углом, вникнете в наши мотивы, то, думаю, поймете, что мы добились громадного прогресса. Вы должны уяснить, сэр: мистер Бродский живет с нами уже довольно давно, но за все эти годы никто не слышал от него ни единого слова о музыке, не говоря уж об ее исполнении. Да, всем вроде бы известно, что когда-то у себя в стране он был дирижером. Мы и не воспринимали его в данном качестве, поскольку мистер Бродский никак себя с этой стороны не проявил. Откровенно признаться, до недавнего времени его и замечали-то только тогда, когда он крепко напивался и шел, пошатываясь, с громкими криками, через весь город. А так, в прочие дни, он оставался всего лишь тем отшельником, который живет наедине с собакой по Северному шоссе. Впрочем, это не совсем справедливо: его регулярно видели также и в библиотеке. Он являлся туда по утрам два-три раза в неделю, занимал обычное место у окна и привязывал собаку к ножке стола. Правилами воспрещалось приводить собак, однако библиотекари издавна решили, что проще всего смотреть на это сквозь пальцы. Гораздо проще, чем затевать с мистерохм Бродским сражение. Итак, порой его можно было видеть в библиотеке с собакой у ног, листающим груду книг – всегда те же самые пухлые тома по истории. Если кому-нибудь в зале случалось обменяться короткими репликами, пусть даже шепотом, или просто поприветствовать знакомого, мистер Бродский тотчас вскакивал и негодующе обрушивался на виновника. Теоретически он конечно же был прав. Но у нас в библиотеке за тишиной так строго не следили. Читателям при встрече всегда хочется немного поговорить – как и в любом другом общественном месте. И если принять во внимание, что мистер Бродский сам нарушал правила, приводя с собой собаку, неудивительно, что на него смотрели косо. Однако порой по утрам, его охватывало особое настроение. Он читал, сидя за столом, с возрастающе отрешенным видом. Замечали, как он смотрит в пространство перед собой, и на глаза его нередко наворачиваются слезы. Когда такое случалось, все понимали, что теперь можно и не понижать голоса. Обычно кто-нибудь предпринимал попытку. Если мистер Бродский никак не откликался, очень скоро все присутствующие затевали громкий разговор. Иногда – людская испорченность! – шум в библиотеке стоит такой, какого в отсутствие мистера Бродского сроду и не бывает. Помню, однажды я зашел туда вернуть книгу – и мне почудилось, будто я не где-нибудь, а на вокзале. Мне пришлось кричать чуть ли не во весь голос, чтобы меня услышали у стола выдачи. А мистер Бродский сидит, не шелохнувшись, посреди всего этого, погруженный в собственный мир. Печальное, надо сказать, зрелище он собой представлял. В утреннем свете он выглядел совсем раскисшим. С кончика носа свисала капля, взгляд казался отрешенным, развернутая страница была начисто забыта. Мне подумалось, что это жестоко – вытворять этакое рядом с ним. Окружающие его словно попирали, хотя я и не знал точно, в каком смысле. Однако на следующее же утро мистер Бродский был вполне способен так на них рявкнуть, что все вмиг бы замолчали. Что я пытаюсь вам втолковать, мистер Райдер: вот кем долгие годы был для нас мистер Бродский. Полагаю, слишком смело ожидать, что восприятие его окружающими может совершенно перемениться за сравнительно короткий срок. Достигнуты серьезные успехи, но… как вы только что сами видели… – Педерсеном, похоже, вновь овладело раздражение. – Им следовало бы знать лучше, – пробормотал он себе под нос.
Мы остановились у перекрестка. Туман заметно сгустился, и я потерял всякую ориентировку. Педерсен, оглядевшись вокруг, зашагал вперед, ведя меня по узкой улочке с рядами автомобилей, припаркованных на тротуарах.
– Я провожу вас до отеля, мистер Райдер. Домой мне по пути и так, и так. Надеюсь, отель вас вполне удовлетворяет?
– О да, все отлично.
– У мистера Хоффмана превосходное заведение. Он великолепный управляющий и в целом замечательный человек. К тому же, как вам известно, именно мистера Хоффмана мы должны благодарить за… э-э… оздоровление мистера Бродского.
– Да-да, разумеется.
Автомобиля на тротуаре вынуждали нас идти гуськом, и тогда мы переместились на середину улицы. Шагая бок о бок с Педерсеном, я заметил, что настроение его улучшилось.
– Насколько я знаю, – с улыбкой произнес он, – завтра вы направляетесь в дом графини, чтобы послушать записи. Наш мэр, мистер фон Винтерштейн, намеревается к вам присоединиться. Он жаждет где-нибудь в сторонке обсудить с вами положение дел. Но главное, конечно, это записи. Нечто совершенно необыкновенное!
– Да, я с нетерпением предвкушаю это событие.
– Графиня удивительная дама. Снова и снова она демонстрирует такой размах мышления, который повергает в стыд всех нас. Я не раз спрашивал ее, что впервые подало ей эту идею. «Предчувствие, – неизменно отвечает она. Однажды утром я проснулась с этим предчувствием». Что за дама! Добыть эти граммофонные пластинки было делом нелегким. Тем не менее она ухитрилась, обратившись за помощью в специализированный магазин в Берлине. Конечно, никто из нас тогда ничего не подозревал – а если б узнали, то просто подняли бы на смех всю затею. Но вот однажды она созвала нас к себе. Выдался приятный солнечный вечер – в прошлом месяце минуло два года. Нас было всего одиннадцать, и мы собрались в гостиной, не зная толком, чего ожидать. После угощения графиня без проволочек обратилась к нам. Мы мучились достаточно долго, сказала она. Пришло время действовать. Время признать, насколько мы заблуждались, и предпринять какие-то положительные шаги, дабы максимально устранить нанесенный ущерб. Иначе внуки и правнуки нам этого никогда не простят.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157