Он стоял на четвереньках, бумаги были раскиданы вокруг него по ковру; ничего необычного в этом не было – отец частенько работает подобным образом. Офис совсем небольшой, письменный стол занимает немало места, и для того, чтобы положить ключи куда следует, мне пришлось обойти вокруг на цыпочках. Отец спросил меня, как дела, и прежде чем я успел ответить, казалось, опять с головой погрузился в свои бумаги. И вот, попрощавшись, уже в дверях, я бросил на него взгляд сверху и вдруг, непонятно почему, посчитал момент подходящим для признания. Это было словно внутренним толчком. Как бы вскользь, я заметил: «Кстати, отец, в четверг вечером я собираюсь исполнить „Георгин“ Лароша. Я подумал, тебе приятно будет узнать». Я никак не подчеркивал свои слова, просто сказал это ровным тоном и стал ждать его реакции. Отец отложил в сторону документ, который читал, но по-прежнему не отрывал глаз от ковра перед собой. Потом по лицу его пробежала улыбка – и он произнес нечто вроде: «Ах да, „Георгин“», и на минуту выглядел совершенно счастливым. Он так и не поднимал глаз, по-прежнему стоя на четвереньках, но просто лучился счастьем. Закрыв глаза, он принялся мурлыкать начало адажио, прямо на полу, покачивая в такт головой. Он воплощал собой счастье и безмятежность, мистер Райдер, и я стал себя поздравлять. Но тут он открыл глаза и, мечтательно мне улыбнувшись, сказал: «Да, это прекрасно! Никогда не мог взять в толк, почему твоя мать так сильно его презирает». Как я уже рассказывал мисс Коллинз, сначала я решил, что попросту ослышался. Однако отец повторил: «Твоя мать эту пьесу ни во что не ставит. Да, как тебе известно, на днях она прониклась к позднему творчеству Лароша глубочайшим презрением. Не разрешает мне слушать его записи нигде в доме, даже через наушники». Тут он, должно быть, заметил, насколько я ошеломлен и расстроен. И – как это на него похоже! – тотчас принялся меня подбадривать. «Мне давным-давно надо было тебя спросить, – твердил он. – Это только моя вина». Хлопнув себя по лбу, словно внезапно что-то вспомнил, он заявил: «В самом деле, Штефан, я подвел вас обоих. Я думал тогда, что поступаю правильно, не вмешиваясь, а теперь вижу, что подвел вас обоих». Я спросил, что он имеет в виду, и отец пояснил: все это время мать предвкушала, что услышит мое исполнение «Стеклянных страстей» Казана. Она явно дала отцу понять, и уже давно, что хочет именно эту пьесу, и, вероятно, предположила, что отец все устроит. Но, как видите, отец смотрел на дело с моей стороны. Он до крайности чуток к подобным вещам. Он отдавал себе отчет в том, что музыкант – даже любитель вроде меня – перед столь ответственным концертом пожелает принять собственное решение. Поэтому он ничего мне и не сказал, твердо намереваясь объяснить ситуацию матери, как только подвернется случай. И потом, конечно, – впрочем, я полагаю, лучше объяснить немного подробнее, мистер Райдер. Видите ли, когда я говорю, что мать дала отцу понять о своих намерениях относительно Казана, это не означает, что она высказала это словами.
Довольно сложно объяснить это стороннему человеку. Суть дела в том, что мать каким-то образом, знаете ли, каким-то образом умеет довести до сведения отца то или иное желание, ни разу не упомянув о нем прямо. Она пользуется сигналами, вполне для него ясными. Не знаю в точности, к каким она прибегла в данном случае. Возможно, вернувшись домой, он застал ее слушающей «Стеклянные страсти» по стереопроигрывателю. Поскольку мать очень редко слушает что-нибудь по стерео, это могло послужить вполне очевидным знаком. Далее, предположим, отец после ванны ложится в постель и видит, что мать перед сном читает книгу о Казане – ну, я не знаю, обычно между ними так оно всегда и происходило. Во всяком случае, видите, отец не мог вдруг вот так ни с того ни с сего выпалить: «Нет, Штефан должен сделать свой собственный выбор». Отец выжидал, пытаясь найти удобный способ провести свою мысль. И конечно же, откуда ему было знать, что я из множества пьес готовлю именно «Георгин» Лароша. Боже, каким я был глупцом! Я и понятия не имел, что мать так ненавидит этот «Георгин»! Итак, отец раскрыл мне положение дел, а когда я спросил, как, по его мнению, лучше всего поступить, он задумался, а потом посоветовал мне продолжать работу – менять что-либо было уже поздно. «Мать тебя ни в чем не упрекнет, – повторял он. – Не упрекнет ни в чем. Она обвинит меня – и поделом». Бедняга отец: он изо всех сил старался меня утешить, но я-то видел, как он впадает в настоящее отчаяние. Он не отрывал глаз от пятна на ковре – он все еще не поднялся с пола, но весь скрючился, словно выжимал штангу, и, вглядываясь в ковер, бормотал себе под нос одну и ту же фразу: «Я сумею это перенести. Я сумею это перенести. Переживал и худшее. Я сумею это перенести». Он, казалось, забыл о моем присутствии, и в конце концов я попросту ушел, тихонько притворив за собой дверь. И вот с тех пор, мистер Райдер, я весь вечер ни о чем другом не в состоянии думать. По правде говоря, я немного растерян. Времени осталось так мало. А «Стеклянные страсти» – очень трудная пьеса, как же я смогу ее подготовить? Собственно, если признаться начистоту, она мне все еще не под силу, даже будь у меня целый год в запасе.
Обеспокоенно вздохнув, молодой человек умолк. Пауза длилась, мисс Коллинз тоже молчала, и я заключил, что Штефан ждет моего мнения.
– Конечно, это не мое дело, – начал я, – вы должны решить сами. Но, по моему ощущению, на позднем этапе вам следует придерживаться того, что вы уже подготовили…
– Да, я так и думала, что вы это скажете, мистер Райдер! – неожиданно вмешалась мисс Коллинз. Ее вызывающая интонация заставила меня споткнуться и повернуться к ней. Пожилая леди смотрела на меня с понимающим видом легкого превосходства. – Без сомнения, – продолжала она, – вы назовете это – как? – ах да, «художественной цельностью».
– Не совсем так, мисс Коллинз, – ответил я. – Дело в том, что с практической точки зрения, я полагаю, на этом этапе довольно поздно…
– Откуда вам знать, поздно или не поздно, мистер Райдер? – снова перебила меня мисс Коллинз. – О способностях Штефана вам известно очень мало. Не говоря уж о подспудном смысле его нынешнего затруднения. Почему вы присваиваете себе право выносить подобный приговор, словно вы наделены неким дополнительным чувством, которого лишены все остальные?
Неловкость нарастала во мне с самого первого выпада мисс Коллинз, а слушая это обвинение, я невольно отвел глаза, чтобы избежать ее взгляда. Я не нашелся, чем парировать ее вопросы, и минуту спустя, сочтя за благо разом оборвать спор, с легким смешком растворился в толпе.
Мне не оставалось ничего другого, как бесцельно слоняться по залу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157