Затем он бесстрастно призвал обвиняемых:
— Лаура! Тереса!
Шум заставил его повернуть голову. Девочки стояли у лестницы. Он не слышал, как они спустились вниз. Старшая — Тереса — держала в руках пыльную тряпку, как будто она занималась уборкой. Лаура была одета в школьную форму. Дочери в растерянности смотрели на стоящую на коленях мать и медленно приближавшегося отца — сурового, непроницаемого, как жрец, направляющийся к жертвенному камню, где его ждут меч и весталка, и наконец увидели журнал, который дон Федерико обличительным жестом ткнул им в лицо. Он не ожидал подобной реакции от своих дочерей. Вместо того чтобы, побледнев, упасть на колени с мольбой о прощении, озорницы, чуть покраснев, быстро переглянулись, как сообщницы. Нет, сказал себе дон Федерико, несмотря на всю его опустошенность и гнев, он еще не испил до дна чашу с ядом. Значит, Лаура и Тереса знали, что их фотографировали, знали, что фото будет опубликовано, и даже — что же еще могли означать искорки в их глазах? — радовались этому. Сделав открытие — его семейный очаг, который он всегда считал пуританским, заражен не только общегородским поветрием пляжного нудизма, но еще и эксгибиционизмом (а может, вдобавок нимфоманией?!), он ощутил слабость во всем теле и известковый привкус во рту и вдруг впервые задумался: оправданна ли его жизнь? Одновременно — размышления заняли не более секунды — он подумал, что, пожалуй, единственным достойным наказанием за все это была бы смерть. Мысль сделаться детоубийцей мучила его не меньше, чем сознание того, что тысячи людей обшаривали глазами (только ли глазами) сокровенные тайны плоти его дочерей.
После того он перешел к действию. Он отбросил журнал, схватил левой рукой Лауру за форменную курточку, притянул ее к себе, дабы не промахнуться, поднял правую руку и нанес удар, вложив в него всю свою силу и злость. И во второй раз — безумный, безумный день! — испытал непривычное потрясение, пожалуй, еще более пронзительное, чем при виде дурацкой обложки журнала. Вместо мягкой щеки Лауры его рука пронзила пустоту и нелепо, впустую повисла в воздухе. Но это было еще не все. Самое страшное наступило потом. Девочка не просто увернулась от пощечины — такого, как вспомнил, несмотря на оцепенение дон Федерико, не позволил себе ни разу никто из членов семьи, — с лицом, искаженным ненавистью, четырнадцатилетняя Лаура кинулась на него — своего отца! — и принялась молотить его кулаками, царапать, толкать и лягать!
Дон Федерико почувствовал: вся кровь в нем застыла и перестала бежать по сосудам. Все было, как если бы небесные светила сорвались со своих орбит и помчались друг на друга, сталкиваясь, разрушаясь, носясь в истерике по космическому пространству. Дон Федерико не в состоянии был отреагировать на происходящее, широко открыв глаза, он медленно отступал, а на него наседала расхрабрившаяся, отчаявшаяся девушка. Теперь она не только била его, но и кричала: «Проклятый! Диктатор! Ненавижу тебя! Чтоб ты сдох! Сейчас же!» Ему показалось, будто он сходит с ума, едва увидел (все свершалось так быстро — он почти не отдавал себе отчета в происходящем), что к нему бежит Тереса и не удерживает сестру, а приходит к ней на помощь. Старшая дочь выкрикивала ругательства вроде: «Жадина! Тупица! Дурак! Маньяк! Мерзкий тиран! Псих! Крысятник!» Две юные фурии прижали дона Федерико к стене. Наконец он стал приходить в себя от охватившего его оцепенения и защищаться, прикрывая лицо руками. Но в этот момент он ощутил боль в спине: донья Сойла, встав с колен, укусила его. Видимо, он еще не утратил способности удивляться, если смог отметить, что жена преобразилась даже больше, чем дочери. Неужели донья Сойла, женщина, никогда не проронившая ни единой жалобы, ни разу не возвысившая голос, не посмевшая выказать плохое настроение, могла превратиться в существо с горящими глазами и мощными руками, которое осыпало дона Федерико ударами и щипками, плевало на него, рвало на нем рубашку и кричало, как безумное: «Убьем его! Отомстим за себя! Пусть подавится своей дуростью! Выцарапайте ему глаза!» Все три женщины завывали, и дону Федерико чудилось, что от их крика у него лопаются перепонки в ушах. Он защищался изо всех сил, пытался отвечать на удары, но тщетно: женщины (возможно, они на практике применили заранее отработанные удары) висли вдвоем у него на руках, а третья продолжала терзать его. Дон Федерико ощущал то жгучую боль, то уколы, то чувствовал вдруг, как набухают шишки, из глаз его сыпались искры; а увидев алые пятна на руках фурий, он осознал, что льется кровь.
Он понял, что погиб, когда увидел на верху лестницы Рикардо и Федерико-младшего. Несколько последних секунд сделали его скептиком, он уже знал: сыновья прибыли как подкрепление — нанести ему последний удар. В ужасе, позабыв достоинство и честь, дон Федерико думал лишь об одном: как бы добраться до дверей и ускользнуть на улицу. Но это было нелегким делом. Ему удалось сделать лишь два-три прыжка, как ловкая подножка с грохотом обрушила его на пол. Скорчившись, чтобы защитить свои детородные органы (наследники явно пытались добраться до них жесткими ударами ног), дон Федерико следил за тем, как жена и дочери вооружались метлами, вениками, каминными щипцами, намереваясь продолжить избиение. Он не успел даже подумать о том, что ничего не понимает, кроме того, что мир обезумел, услыхав, как и сыновья его в лад ударам твердили: «Маньяк, жадина, грязная тварь и крысятник». Сознание его затуманивалось, и вдруг в этот момент из незаметной дырки в углу столовой выскочил серый зверек с белыми клыками и с откровенной усмешкой в бойких глазках уставился на павшего дона Федерико…
Скончался ли дон Федерико Тельес Унсатеги, неутомимый палач перуанских грызунов? Совершилось ли в нарушение всех заповедей отцеубийство? Или супруг и отец, распластанный на полу, лишь потерял сознание, забытый под обеденным столом среди великого беспорядка, когда члены его семьи спешно укладывали свои чемоданы и с омерзением покидали домашний очаг?
Как закончится этот несчастный случай в районе Барранко?
IX
Неудача с повествованием о Доротео Марта привела меня в подавленное настроение на несколько дней. Однако в то утро, услышав переданную Паскуалем Великому Паблито историю об открытии в аэропорту, я ощутил, что вдохновение возвращается ко мне, и вновь задумал рассказ. Как выяснилось, Паскуаль застал нескольких беспризорников за опасным и увлекательным спортом. В темноте ребята ложились у края взлетной полосы аэродрома Лиматамбо, и — Паскуаль клялся в том — каждый раз при взлете самолета силой воздушной волны мальчиков поднимало на несколько сантиметров над землей. Как на представлении иллюзионистов, мальчики парили несколько секунд в воздухе, потом — со спадом волны — шлепались наземь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
— Лаура! Тереса!
Шум заставил его повернуть голову. Девочки стояли у лестницы. Он не слышал, как они спустились вниз. Старшая — Тереса — держала в руках пыльную тряпку, как будто она занималась уборкой. Лаура была одета в школьную форму. Дочери в растерянности смотрели на стоящую на коленях мать и медленно приближавшегося отца — сурового, непроницаемого, как жрец, направляющийся к жертвенному камню, где его ждут меч и весталка, и наконец увидели журнал, который дон Федерико обличительным жестом ткнул им в лицо. Он не ожидал подобной реакции от своих дочерей. Вместо того чтобы, побледнев, упасть на колени с мольбой о прощении, озорницы, чуть покраснев, быстро переглянулись, как сообщницы. Нет, сказал себе дон Федерико, несмотря на всю его опустошенность и гнев, он еще не испил до дна чашу с ядом. Значит, Лаура и Тереса знали, что их фотографировали, знали, что фото будет опубликовано, и даже — что же еще могли означать искорки в их глазах? — радовались этому. Сделав открытие — его семейный очаг, который он всегда считал пуританским, заражен не только общегородским поветрием пляжного нудизма, но еще и эксгибиционизмом (а может, вдобавок нимфоманией?!), он ощутил слабость во всем теле и известковый привкус во рту и вдруг впервые задумался: оправданна ли его жизнь? Одновременно — размышления заняли не более секунды — он подумал, что, пожалуй, единственным достойным наказанием за все это была бы смерть. Мысль сделаться детоубийцей мучила его не меньше, чем сознание того, что тысячи людей обшаривали глазами (только ли глазами) сокровенные тайны плоти его дочерей.
После того он перешел к действию. Он отбросил журнал, схватил левой рукой Лауру за форменную курточку, притянул ее к себе, дабы не промахнуться, поднял правую руку и нанес удар, вложив в него всю свою силу и злость. И во второй раз — безумный, безумный день! — испытал непривычное потрясение, пожалуй, еще более пронзительное, чем при виде дурацкой обложки журнала. Вместо мягкой щеки Лауры его рука пронзила пустоту и нелепо, впустую повисла в воздухе. Но это было еще не все. Самое страшное наступило потом. Девочка не просто увернулась от пощечины — такого, как вспомнил, несмотря на оцепенение дон Федерико, не позволил себе ни разу никто из членов семьи, — с лицом, искаженным ненавистью, четырнадцатилетняя Лаура кинулась на него — своего отца! — и принялась молотить его кулаками, царапать, толкать и лягать!
Дон Федерико почувствовал: вся кровь в нем застыла и перестала бежать по сосудам. Все было, как если бы небесные светила сорвались со своих орбит и помчались друг на друга, сталкиваясь, разрушаясь, носясь в истерике по космическому пространству. Дон Федерико не в состоянии был отреагировать на происходящее, широко открыв глаза, он медленно отступал, а на него наседала расхрабрившаяся, отчаявшаяся девушка. Теперь она не только била его, но и кричала: «Проклятый! Диктатор! Ненавижу тебя! Чтоб ты сдох! Сейчас же!» Ему показалось, будто он сходит с ума, едва увидел (все свершалось так быстро — он почти не отдавал себе отчета в происходящем), что к нему бежит Тереса и не удерживает сестру, а приходит к ней на помощь. Старшая дочь выкрикивала ругательства вроде: «Жадина! Тупица! Дурак! Маньяк! Мерзкий тиран! Псих! Крысятник!» Две юные фурии прижали дона Федерико к стене. Наконец он стал приходить в себя от охватившего его оцепенения и защищаться, прикрывая лицо руками. Но в этот момент он ощутил боль в спине: донья Сойла, встав с колен, укусила его. Видимо, он еще не утратил способности удивляться, если смог отметить, что жена преобразилась даже больше, чем дочери. Неужели донья Сойла, женщина, никогда не проронившая ни единой жалобы, ни разу не возвысившая голос, не посмевшая выказать плохое настроение, могла превратиться в существо с горящими глазами и мощными руками, которое осыпало дона Федерико ударами и щипками, плевало на него, рвало на нем рубашку и кричало, как безумное: «Убьем его! Отомстим за себя! Пусть подавится своей дуростью! Выцарапайте ему глаза!» Все три женщины завывали, и дону Федерико чудилось, что от их крика у него лопаются перепонки в ушах. Он защищался изо всех сил, пытался отвечать на удары, но тщетно: женщины (возможно, они на практике применили заранее отработанные удары) висли вдвоем у него на руках, а третья продолжала терзать его. Дон Федерико ощущал то жгучую боль, то уколы, то чувствовал вдруг, как набухают шишки, из глаз его сыпались искры; а увидев алые пятна на руках фурий, он осознал, что льется кровь.
Он понял, что погиб, когда увидел на верху лестницы Рикардо и Федерико-младшего. Несколько последних секунд сделали его скептиком, он уже знал: сыновья прибыли как подкрепление — нанести ему последний удар. В ужасе, позабыв достоинство и честь, дон Федерико думал лишь об одном: как бы добраться до дверей и ускользнуть на улицу. Но это было нелегким делом. Ему удалось сделать лишь два-три прыжка, как ловкая подножка с грохотом обрушила его на пол. Скорчившись, чтобы защитить свои детородные органы (наследники явно пытались добраться до них жесткими ударами ног), дон Федерико следил за тем, как жена и дочери вооружались метлами, вениками, каминными щипцами, намереваясь продолжить избиение. Он не успел даже подумать о том, что ничего не понимает, кроме того, что мир обезумел, услыхав, как и сыновья его в лад ударам твердили: «Маньяк, жадина, грязная тварь и крысятник». Сознание его затуманивалось, и вдруг в этот момент из незаметной дырки в углу столовой выскочил серый зверек с белыми клыками и с откровенной усмешкой в бойких глазках уставился на павшего дона Федерико…
Скончался ли дон Федерико Тельес Унсатеги, неутомимый палач перуанских грызунов? Совершилось ли в нарушение всех заповедей отцеубийство? Или супруг и отец, распластанный на полу, лишь потерял сознание, забытый под обеденным столом среди великого беспорядка, когда члены его семьи спешно укладывали свои чемоданы и с омерзением покидали домашний очаг?
Как закончится этот несчастный случай в районе Барранко?
IX
Неудача с повествованием о Доротео Марта привела меня в подавленное настроение на несколько дней. Однако в то утро, услышав переданную Паскуалем Великому Паблито историю об открытии в аэропорту, я ощутил, что вдохновение возвращается ко мне, и вновь задумал рассказ. Как выяснилось, Паскуаль застал нескольких беспризорников за опасным и увлекательным спортом. В темноте ребята ложились у края взлетной полосы аэродрома Лиматамбо, и — Паскуаль клялся в том — каждый раз при взлете самолета силой воздушной волны мальчиков поднимало на несколько сантиметров над землей. Как на представлении иллюзионистов, мальчики парили несколько секунд в воздухе, потом — со спадом волны — шлепались наземь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113