«Пусть Афродита выступит вперед и потребует яблоко, если дерзнет!»
А еще лучше, если бы в тот вечер, когда класс Феликса устраивал бал, папочка велел бы, чтобы его связали, сунули в рот кляп и заперли на чердаке, где хранилось оружие.
Что же касается Елены Троянской, то о ней С е л и я Гилд-рет слыхом не слыхала. В мифе говорится, что Елена была прекраснейшей из смертных и Афродита отдала ее Парису в обмен на яблоко.
Одно было плохо: Елена была уже замужем за царем Спарты, так что троянцу Парису пришлось ее похитить.
Из-за этого и разгорелась Троянская война.
И С е л и я действительно вышла из машины, но никакого яблока она так и не взяла. Когда Феликс подошел к ней, она сорвала с платья и бросила свой букетик, сбросила свои золотые бальные туфельки на высоких каблуках, купленные на последние деньги, так же как ее белое платье, а может быть, и кружевное бельишко. И ее страх, и возмущение, и ножки в чулках, и ее поразительное лицо были чудом из чудес, какое только в сказках и встретишь.
В Мидлэнд-Сити оказалась своя собственная богиня раздора.
Эта богиня танцевать не умела и не хотела, и своих одноклассников она терпеть не могла. Она сказала нам, что в кровь разодрала бы себе лицо, чтобы люди, глядя на нее, не видели то, чего в ней не было и нет. Она сказала, что лучше бы ей умереть, потому что ей стыдно от того, что про нее думают взрослые мужчины и даже мальчишки и как они ее обхаживают. Она сказала, что когда после смерти попадет на небо, то первым делом постарается у кого-нибудь там дознаться, что же, в конце концов, было написано у нее на лице и зачем.
Мы с Феликсом вспоминаем все, что говорила С е л и я в тот вечер, — мы с ним сидим рядом около нашего плавательного бассейна в Гаити.
Мы оба помним, как она сказала, что чернокожие добрее и лучше понимают жизнь, чем белые. Она ненавидела богачей. Она сказала, что надо бы расстрелять всех богачей, которые, как мы, живут в свое удовольствие, когда идет война.
И вдруг, позабыв о своих туфельках и своем букетике, она со всех ног помчалась домой.
Бежать ей надо было всего четырнадцать кварталов. Феликс полз за ней на своем «кидслере» вдоль обочины все четырнадцать кварталов, упрашивая ее сесть в машину. Но она нарочно шмыгнула в переулок, куда «кидслер» не мог протиснуться. Феликс так и не узнал, что с ней было потом. Встретились они только двадцать семь лет спустя, в 1970 году. Она тогда была замужем за Двейном Гувером, торговцем автомашинами фирмы «Понтиак», а Феликса только что выгнали с поста президента Национальной радиовещательной корпорации.
И он вернулся домой искать свои корни.
9
Дважды убийцей я стал так.
Весной 1944 года Феликса призвали на действительную военную службу в армию США. Он только что закончил второй семестр на факультете гуманитарных наук университета штата Огайо. Благодаря своему прекрасному голосу он стал одним из главных дикторов на студенческой радиостанции и к тому же был избран вице-председателем студенческого совета первого курса.
Он принес присягу в Колумбусе, но ему разрешили еще одну ночь провести дома, потому что следующий день, второе воскресенье мая, был Днем матери.
Слез никто не проливал, да и с чего было плакать — он должен был служить в армии только диктором на радиостанции. Но мы этого всего не могли знать и не плакали просто потому, что отец нам сказал: все наши предки гордились и радовались, что служили родине в военное время.
Помню, что у Марко Маритимо, который вместе с братом Джино уже стал крупнейшим строительным подрядчиком в нашем городе, был сын Джулио, которого тогда тоже призвали. И вечером, накануне Дня матери, Марко с женой привели своего сына к нам, и все семейство заливалось горючими слезами, никого не стесняясь, как дети.
И не зря они рыдали. Их сына Джулио убили в Германии.
На рассвете, когда мама еще спала, мы с отцом и Феликсом пошли на стрельбище Мидлэндского клуба рыболовов и охотников, как и сотни раз прежде. Это был такой утренний воскресный ритуал. И хотя мне было всего двенадцать лет, я уже умел стрелять из револьверов, из ружей, из винтовок любого образца. И многие другие отцы тоже пришли с сыновьями, и все палили без устали.
Помню, там был начальник полиции Фрэнсис Кс. Морисси со своим сыном Бакки. Морисси был приятелем отца и шел охотиться на гусей вместе с ним и Джоном Форчуном в 1916 году, в тот день, когда пропал старый Август Гюнтер. Только недавно я узнал, что именно Морисси убил старика Гюнтера. Он нечаянно выпалил крупной дробью в футе от головы Гюнтера.
Голову как ветром сдуло.
И отец вместе с остальными, не желая, чтобы этот несчастный случай исковеркал всю жизнь Морисси — такое ведь с любым может стрястись, — пустил тело Гюнтера вниз по течению Сахарной речки.
В то утро мы с отцом и Феликсом никакого особенного оружия с собой не взяли. Так как Феликсу вскоре предстояло отправляться на фронт, мы взяли только винтовку «спринг-филд». Такие винтовки в американской пехоте уже сняли с вооружения и заменили винтовкой «гаранд». Но винтовками «спрингфилд» еще пользовались снайперы — у них был особенно точный бой. В это утро все стреляли отлично, но я стрелял лучше всех, и меня за это наперебой хвалили. Но лишь после того, как я в тот же день нечаянно застрелил беременную женщину, меня наградили прозвищем Малый Не Промах.
Но все-таки в это утро один приз я выиграл. После стрельбы отец сказал Феликсу:
— Дай-ка своему братцу Руди ключ.
Феликс удивился:
— Какой еще ключ?
И тут отец назвал то помещение, которое для меня с самого детства было все равно что святая святых. Сам Феликс получил ключ от него только в пятнадцать лет, а я до этого ключа даже никогда и не дотрагивался.
— Дай ему, — сказал отец, — ключ от оружейной комнаты.
Разумеется, я был слишком мал, чтобы мне можно было доверить этот ключ. Даже Феликсу рано было давать этот ключ в пятнадцать лет, а мне-то было всего двенадцать. Но когда я застрелил беременную женщину, выяснилось, что отец даже не помнит, сколько мне лет. Когда пришла полиция, я слышал, как отец сказал, что мне уже шестнадцать или около того.
Дело в том, что я для своих лет был очень высокого роста. Тогда и теперь рост среднего американца — меньше шести футов, а во мне было полных шесть. Вероятно, мой гипофиз на некоторое время взбунтовался, а потом пришел в норму. Я не вырос уродом — если не считать того, что меня наградили клеймом дважды убийцы, — потому что с возрастом сверстники догнали меня в росте.
Но в те годы я был ненормально высок для своего возраста и неимоверно худ. Наверное, я пытался стать каким-то суперменом, но раздумал — уж очень неодобрительно к этому отнеслись все окружающие.
После того как мы вернулись домой из Клуба рыболовов и охотников — я все время чувствовал ключ от оружейной, словно он вот-вот прожжет дыру в кармане, — дома мне еще раз напомнили, что пора стать настоящим мужчиной, потому что Феликс уезжает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
А еще лучше, если бы в тот вечер, когда класс Феликса устраивал бал, папочка велел бы, чтобы его связали, сунули в рот кляп и заперли на чердаке, где хранилось оружие.
Что же касается Елены Троянской, то о ней С е л и я Гилд-рет слыхом не слыхала. В мифе говорится, что Елена была прекраснейшей из смертных и Афродита отдала ее Парису в обмен на яблоко.
Одно было плохо: Елена была уже замужем за царем Спарты, так что троянцу Парису пришлось ее похитить.
Из-за этого и разгорелась Троянская война.
И С е л и я действительно вышла из машины, но никакого яблока она так и не взяла. Когда Феликс подошел к ней, она сорвала с платья и бросила свой букетик, сбросила свои золотые бальные туфельки на высоких каблуках, купленные на последние деньги, так же как ее белое платье, а может быть, и кружевное бельишко. И ее страх, и возмущение, и ножки в чулках, и ее поразительное лицо были чудом из чудес, какое только в сказках и встретишь.
В Мидлэнд-Сити оказалась своя собственная богиня раздора.
Эта богиня танцевать не умела и не хотела, и своих одноклассников она терпеть не могла. Она сказала нам, что в кровь разодрала бы себе лицо, чтобы люди, глядя на нее, не видели то, чего в ней не было и нет. Она сказала, что лучше бы ей умереть, потому что ей стыдно от того, что про нее думают взрослые мужчины и даже мальчишки и как они ее обхаживают. Она сказала, что когда после смерти попадет на небо, то первым делом постарается у кого-нибудь там дознаться, что же, в конце концов, было написано у нее на лице и зачем.
Мы с Феликсом вспоминаем все, что говорила С е л и я в тот вечер, — мы с ним сидим рядом около нашего плавательного бассейна в Гаити.
Мы оба помним, как она сказала, что чернокожие добрее и лучше понимают жизнь, чем белые. Она ненавидела богачей. Она сказала, что надо бы расстрелять всех богачей, которые, как мы, живут в свое удовольствие, когда идет война.
И вдруг, позабыв о своих туфельках и своем букетике, она со всех ног помчалась домой.
Бежать ей надо было всего четырнадцать кварталов. Феликс полз за ней на своем «кидслере» вдоль обочины все четырнадцать кварталов, упрашивая ее сесть в машину. Но она нарочно шмыгнула в переулок, куда «кидслер» не мог протиснуться. Феликс так и не узнал, что с ней было потом. Встретились они только двадцать семь лет спустя, в 1970 году. Она тогда была замужем за Двейном Гувером, торговцем автомашинами фирмы «Понтиак», а Феликса только что выгнали с поста президента Национальной радиовещательной корпорации.
И он вернулся домой искать свои корни.
9
Дважды убийцей я стал так.
Весной 1944 года Феликса призвали на действительную военную службу в армию США. Он только что закончил второй семестр на факультете гуманитарных наук университета штата Огайо. Благодаря своему прекрасному голосу он стал одним из главных дикторов на студенческой радиостанции и к тому же был избран вице-председателем студенческого совета первого курса.
Он принес присягу в Колумбусе, но ему разрешили еще одну ночь провести дома, потому что следующий день, второе воскресенье мая, был Днем матери.
Слез никто не проливал, да и с чего было плакать — он должен был служить в армии только диктором на радиостанции. Но мы этого всего не могли знать и не плакали просто потому, что отец нам сказал: все наши предки гордились и радовались, что служили родине в военное время.
Помню, что у Марко Маритимо, который вместе с братом Джино уже стал крупнейшим строительным подрядчиком в нашем городе, был сын Джулио, которого тогда тоже призвали. И вечером, накануне Дня матери, Марко с женой привели своего сына к нам, и все семейство заливалось горючими слезами, никого не стесняясь, как дети.
И не зря они рыдали. Их сына Джулио убили в Германии.
На рассвете, когда мама еще спала, мы с отцом и Феликсом пошли на стрельбище Мидлэндского клуба рыболовов и охотников, как и сотни раз прежде. Это был такой утренний воскресный ритуал. И хотя мне было всего двенадцать лет, я уже умел стрелять из револьверов, из ружей, из винтовок любого образца. И многие другие отцы тоже пришли с сыновьями, и все палили без устали.
Помню, там был начальник полиции Фрэнсис Кс. Морисси со своим сыном Бакки. Морисси был приятелем отца и шел охотиться на гусей вместе с ним и Джоном Форчуном в 1916 году, в тот день, когда пропал старый Август Гюнтер. Только недавно я узнал, что именно Морисси убил старика Гюнтера. Он нечаянно выпалил крупной дробью в футе от головы Гюнтера.
Голову как ветром сдуло.
И отец вместе с остальными, не желая, чтобы этот несчастный случай исковеркал всю жизнь Морисси — такое ведь с любым может стрястись, — пустил тело Гюнтера вниз по течению Сахарной речки.
В то утро мы с отцом и Феликсом никакого особенного оружия с собой не взяли. Так как Феликсу вскоре предстояло отправляться на фронт, мы взяли только винтовку «спринг-филд». Такие винтовки в американской пехоте уже сняли с вооружения и заменили винтовкой «гаранд». Но винтовками «спрингфилд» еще пользовались снайперы — у них был особенно точный бой. В это утро все стреляли отлично, но я стрелял лучше всех, и меня за это наперебой хвалили. Но лишь после того, как я в тот же день нечаянно застрелил беременную женщину, меня наградили прозвищем Малый Не Промах.
Но все-таки в это утро один приз я выиграл. После стрельбы отец сказал Феликсу:
— Дай-ка своему братцу Руди ключ.
Феликс удивился:
— Какой еще ключ?
И тут отец назвал то помещение, которое для меня с самого детства было все равно что святая святых. Сам Феликс получил ключ от него только в пятнадцать лет, а я до этого ключа даже никогда и не дотрагивался.
— Дай ему, — сказал отец, — ключ от оружейной комнаты.
Разумеется, я был слишком мал, чтобы мне можно было доверить этот ключ. Даже Феликсу рано было давать этот ключ в пятнадцать лет, а мне-то было всего двенадцать. Но когда я застрелил беременную женщину, выяснилось, что отец даже не помнит, сколько мне лет. Когда пришла полиция, я слышал, как отец сказал, что мне уже шестнадцать или около того.
Дело в том, что я для своих лет был очень высокого роста. Тогда и теперь рост среднего американца — меньше шести футов, а во мне было полных шесть. Вероятно, мой гипофиз на некоторое время взбунтовался, а потом пришел в норму. Я не вырос уродом — если не считать того, что меня наградили клеймом дважды убийцы, — потому что с возрастом сверстники догнали меня в росте.
Но в те годы я был ненормально высок для своего возраста и неимоверно худ. Наверное, я пытался стать каким-то суперменом, но раздумал — уж очень неодобрительно к этому отнеслись все окружающие.
После того как мы вернулись домой из Клуба рыболовов и охотников — я все время чувствовал ключ от оружейной, словно он вот-вот прожжет дыру в кармане, — дома мне еще раз напомнили, что пора стать настоящим мужчиной, потому что Феликс уезжает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51