Когда я подал торт, отец как-то встряхнулся, ожил и сказал, что торт словно перенес его на сорок лет назад. И прежде чемон снова отключился от действительности, я ему передал то, что мне сказала Наоми Шоуп.
— Полуженщина-полуптица, — сказал он.
— Простите, сэр? — сказал я.
— Мисс Шоуп, — сказал он.
— Не понимаю, — сказал я.
— Она, несомненно, сирена, — сказал он. — А сирена — это полуженщина-полуптица.
— Я знаю, что такое сирена.
— Значит, ты знаешь, как они завлекают моряков своими сладкими песнями и те разбиваются о скалы.
— Да, сэр, — сказал я. После того как я застрелил миссис Метцгер, я стал всех взрослых мужчин величать «сэр». Моя жуткая жизнь становилась от этого немножко веселее, так же как от негритянских песенок без слов. Я представлял себя каким-то «нижним чином», ниже некуда.
— А что сделал Одиссей, чтобы безнаказанно проплыть мимо сирен? — спросил отец.
— Забыл, — сказал я.
— Он сделал то, что я советую и тебе делать каждый раз, когда кто-нибудь скажет, что у тебя есть какой-то талант, — сказал он.
— Хотел бы я, чтобы мой отец сказал мне те слова, что я говорю тебе.
— Что именно, сэр? — сказал я.
— Залепи уши воском, мой мальчик, и привяжи себя к мачте, — сказал отец.
— Но я написал сочинение про Джона Форчуна, и она сказала, что сочинение отличное, — настаивал я. Вообще я очень редко на чем-нибудь настаивал. После того как я посидел в клетке, весь измазанный чернилами, я пришел к выводу, что лучше всего и для меня, и для окружающих, если я ничего не буду хотеть, ничем не буду восторгаться, по возможности ни к чему не буду стремиться, чтобы никогда больше никого не обидеть, никому не повредить.
Иными словами, я не смел прикасаться ни к чему на этой планете — будь то мужчина, женщина, ребенок, вещь, животное, растение или минерал, — может, все они подсоединены к контактному детонатору, к взрывчатке. Как шарахнет!
И для моих родителей было неожиданностью то, что я весь прошлый месяц работал до поздней ночи над сочинением на тему, которая меня очень волновала. Родители никогда не интересовались, чем я занимаюсь в школе.
Школа…
— Ты написал про Джона Форчуна? — спросил отец. — Но что же ты мог про него написать?
— Я покажу тебе это сочинение, — сказал я. — Мисс Шоуп мне его вернула.
— Нет-нет, не надо, — сказал отец. — Расскажи своими словами. — Теперь я думаю, что он и читать-то почти не умел.
— Мне интересно, что ты про него написал, ведь я с ним был довольно близко знаком.
— Знаю, — сказал я.
— Почему же ты меня не расспросил о нем? — поинтересовался отец.
— Не хотел тебя беспокоить, — сказал я. — Тебе и так приходится думать о многом. — Я знал, как отцу больно вспоминать о том, что из-за своего преклонения перед Гитлером он потерял такого друга, как Джон Форчун, но ничего не добавил. Я и так принес ему достаточно горя. Я всем принес одно горе.
— Он вел себя как дурак, — сказал отец. — Разве можно в Азии искать мудрость? Та проклятая книжка погубила его.
— Знаю — «Потерянный горизонт» Джеймса Хилтона, — сказал я. Это был очень популярный роман, вышедший в 1933 году, через год после того как открылся мой смотровой глазок. В романе была описана крошечная страна, совершенно отрезанная от всего мира, где люди старались не обижать друг друга, не делать никому зла, где все были счастливы и оставались вечно молодыми. Хилтон написал, что эта воображаемая райская страна находится где-то в Гималайских горах и называется «Шангри-Ла».
Прочитав эту книгу, Джон Форчун после смерти жены уехал в Гималаи. В те времена даже самые образованные люди, не чета Джону Форчуну, нередко верили в царство мира, радости, душевного покоя, которое на самом деле где-то существует и его можно отыскать, как спрятанное сокровище капитана Кидда. В Катманду часто бывали разные путешественники, но им приходилось идти туда тем же путем, которым прошел Джон Форчун, — тропою от границы Индии, через горы и джунгли. Дорогу туда проложили только в 1952 году, когда я получил диплом фармацевта.
Господи боже, а теперь там построен огромный аэропорт. Мой зубной врач Герберт Стакс был там уже три раза, и у него в приемной полным-полно всяких непальских сувениров. Вот почему ни он, ни его семья не пострадали от нейтронной бомбы. Они как раз были тогда в Катманду.
Отец удивился, словно я каким-то сверхъестественным способом узнал и про Джона Форчуна, и про «Потерянный горизонт».
— Откуда ты все это знаешь? — спросил он меня.
— Я просмотрел все старые газеты в нашей библиотеке.
— Да? — удивился отец. По-моему, он даже не знал дороги в библиотеку-читальню. — А разве там хранятся старые газеты? — недоверчиво спросил он.
— Да, сэр, — сказал я.
— Господи, сколько же их там скопилось? — сказал он. — День за днем, неделя за неделей…
Он еще спросил меня, многие ли ходят туда «рыться в этом старье». Может быть, он был недоволен тем, что газеты с его собственным прошлым не выбросили на помойку. А я там наткнулся на его письма в редакцию, в которых он превозносил Гитлера.
— Так-так, — сказал он. — Но я надеюсь, что книжку Хилтона ты не станешь читать?
— "Потерянный горизонт"? — спросил я. — Да я ее уже прочитал.
— Ты ее всерьез не принимай, — сказал он. — Все это чушь.
Тут у нас такое же Шангри-Ла, как и везде.
Теперь, когда мне стукнуло пятьдесят, я думаю, что так оно и есть.
И тут, в Гаити, я впервые сформулировал эту мысль, которая так мучила меня в отрочестве. Скоро по желанию нашего правительства мы должны будем вернуться в Мидлэнд-Сити, указать, то, что мы хотим из личного имущества, и предъявить правительству иск о возмещении убытков. Теперь уже ясно: весь наш округ станет лагерем для беженцев, может, его даже обнесут колючей проволокой.
Мрачная мысль: а вдруг взрыв нейтронной бомбы не такая уж случайность?
Так или иначе в ожидании нашего мимолетного свидания с Мидлэнд-Сити я как-то в разговоре дал ему кодовое название, которое Кетчем и мой брат с женой приняли без всяких возражений. Я назвал его «Шангри-Ла».
17
В тот вечер, когда я сказал отцу, что мне хочется стать писателем, в тот вечер, когда мы ели торт «Линцер», отец велел мне стать фармацевтом, и я его послушался. Как говорил Феликс, отцу с матерью не хотелось терять своего последнего слугу, и их можно было понять: они и так уже много всего потеряли.
И отец медленно, словно совершая ритуал, раскурил сигару, сунул обгорелую спичку в остатки торта и снова сказал:
— Стань фармацевтом! Займись делом своих предков. У нас в семье никаких талантов в области искусства никогда не было и не будет! Ты понимаешь, как мне больно это говорить. Мы — люди деловые, и надеяться на успех в другой профессии нам нечего.
— Феликс у нас одаренный, — сказал я.
— Любой цирковой уродец по-своему талантлив, — сказал отец.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51