На этот раз туже, плотней, ее движения стали более резкими.
— Отец был моложав, привлекателен, богат и обаятелен. Слишком обаятелен. Это был тот сорт обаяния, перед которым женщины не могут устоять. — На ее лицо набежала тень. — Он много плавал, но каждый раз, когда он возвращался, пропахший ветром, солнцем и солью, привозил мне разные безделушки — то отрез шелковой материи, то мешок фруктов из какого-нибудь далекого порта. Я любила, когда папа возвращался с моря. Я любила отца.
— Любила его или боготворила?
— И то и другое понемногу. Я любила его… но я не знала, пока не наступил один ужасный день, что он не любил меня.
Ветер швырнул в стекло смешанный с дождем снег, сквозняк шевельнул тяжелые шторы. Люсьен подтянул одеяло и прикрыл им обнаженные плечи жены.
— Я не могла понять, отчего мама всегда так печальна, а в ее глазах всегда злоба, когда она говорит об отце. Она говорила о мужчинах ядовитым тоном, сквозь зубы. В ее голосе звучала такая ненависть, что я часто просто убегала из комнаты.
— Какие вещи?
— О, по правде говоря… ну, такие вещи, как «ты не можешь доверять ни одному из них, ни одному» или «никогда не влюбляйся, Эва, это лишь разобьет тебе сердце». Были и другие подобного рода советы, которым я, конечно, не следовала, пока не стало слишком поздно и для меня. Но до этого я дойду позже. Не могла я понять и того, почему она приглашает на чай соседок и закрывает двери, чтобы я не слушала их разговоров. Я прекрасно знала, что за закрытыми дверьми она поносит отца перед этими гарпиями и изображает из себя страдалицу. — Эва горько усмехнулась и провела ладонью по лицу. — О, если бы я только знала. В тот день, когда мне исполнилось девять лет, все открылось. Слезы заструились из ее глаз. Люсьен стер мокрые дорожки большим пальцем.
— Не обязательно рассказывать, если это доставляет тебе такую боль, моя дорогая…
Она помотала головой, ее глаза вдруг стали пронзительными.
— Нет… раз уж я начала, то должна закончить.
Мне было невыносимо оставаться в доме с мамой, видеть, как она пьет, проклиная отца, свою судьбу и всех мужчин на свете. Для меня было обычным сбегать из дома, переодевшись мальчиком, в компании мальчишек, которые собирались у доков в ожидании судов, стараясь впитать в себя хоть часть духа странствий, который дарило море. Несколько лет спустя, выдав себя за мужчину, я подделала рекомендации и поступила в Гарвард. Хотя парни в Салеме знали, что я девушка, в Гарварде я смогла одурачить всех. Я была высока, сильна, быстра, и так как я немного задерживалась в женском развитии, то в бриджах и сюртуке выглядела совершенным мужчиной. Те ребята в доках научили меня драться без правил. А те, что были в Гарварде, — она презрительно усмехнулась, — показали, как драться по-джентельменски. Но я ушла от темы, — спохватилась Эва. — Так вот, однажды, когда я была в доках с друзьями, подошел корабль, в котором я сразу узнала отцовский. Я разволновалась, как было всегда, когда он возвращался из путешествий, и побежала на берег, чтобы встретить его. Я все поняла прежде, чем он добрался до берега. Еще до того, как он меня увидел. — Она сделала паузу, ее лицо было неподвижно. — Там… там была женщина.
Я не верила матери, когда она поносила мужчин, всегда защищала отца, потому что считала, что он не такой. Но вот, вся в дорогих шелках и драгоценностях, которые, несомненно, оплатил он, стояла она — как доказательство слов матери. Это была красивейшая из женщин, каких я когда-либо видела, словно картинка, и она улыбалась соблазнительной улыбкой, глядя на отца, который греб на лодке к берегу. Его лицо ожило, на нем появилось выражение любви, чего никогда не было в присутствии матери, и он протянул этой… этой женщине руку и увел ее прочь… А для меня в этот момент перестал существовать весь мир.
— Он предал тебя, — тихо сказал Люсьен.
— Да. Предал. А я стояла там, униженная, лишившаяся дара речи от внезапного осознания, что мой папа изменник, и не только по отношению к маме, но и по отношению к моей вере в него. Это было непереносимо. Я заплакала. Мальчишки, которых я считала своими друзьями, смеялись надо мной, говорили, что мой папа «делает как надо» и мне пора посмотреть в глаза действительности. Я прибежала домой в слезах. Влетела в дом, увидела мать, сидевшую перед бутылкой, и выложила ей все. И вот тогда она рассказала мне правду. Что едва не умерла, рожая меня, после чего доктор порекомендовал ей больше не иметь детей.
— Боже милостивый, — проговорил Люсьен.
— Ты не похож на тупой клинок, Блэкхит. Уверена, что все остальное ты вполне можешь представить и сам. После моего рождения отец был так обижен на мать за то, что она не может принести ему наследника имени и состояния, что стремился лишь наказать ее за это. Он заводил одну любовницу за другой. Остальную часть детства я провела за тем, что смотрела, как каждый раз разные женщины встречали отца, возвращавшегося с моря, слушала бесконечные жалобы проклинавшей судьбу матери, ее непрерывные разговоры о бессовестности и неверности мужчин. Она пила все больше, и это должно было погубить ее. В конце концов она умерла. Отмучилась.
Люсьен почувствовал боль в сердце. Теперь ему все было понятно. С самого детства его жена держала обиду на мужчин: предательство отца помогло прорасти семенам недоверия. Он хотел бы своими руками задушить ее отца, который так страшно предал ее. Отчаянно желал доказать, что он совсем другой, что он никогда, никогда не изменит ей с другой женщиной, даже под страхом смерти.
— А твой отец, — тихо спросил он, — еще жив?
— Он погиб в море где-то у берегов Мадагаскара, туда ему и дорога.
— Эва.
Она закрыла лицо ладонями, тонкие пальцы виднелись сквозь густые вьющиеся ярко-рыжие струи волос.
— Мне жаль, Блэкхит, что я почти не в состоянии доверять тебе, что я такая… свихнувшаяся. Я обречена на такую же несчастливую судьбу, как и моя мать.
— Эва…
— Все эти годы она предупреждала меня, но я ненавидела ее за то, что она убила во мне прекрасную мечту о будущей счастливой жизни с милым, любящим мужем. Я ненавидела ее за то, что она была права в отношении отца, за то, что она заставила меня избегать мужчин, за то, что она заставила меня не доверять им. Мы стали своего рода союзницами. И врагами, так как она всегда завидовала моей силе. Я росла. У меня обрисовались грудь и бедра, мой язык стал язвительным. Куда бы я ни шла, меня повсюду окружали мужчины. У меня кружилась голова. Я наслаждалась вниманием, властью, которой обладала над их жалкими душами, властью разбивать их сердца.
Но лесть несла мне погибель. Я стала слабеть. Смягчаться. Глупеть. Я начала думать, что, может быть, мой отец был всего лишь один на миллион. Что случившееся с моей матерью минует меня, потому что я… — она горько усмехнулась, — я сильная.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
— Отец был моложав, привлекателен, богат и обаятелен. Слишком обаятелен. Это был тот сорт обаяния, перед которым женщины не могут устоять. — На ее лицо набежала тень. — Он много плавал, но каждый раз, когда он возвращался, пропахший ветром, солнцем и солью, привозил мне разные безделушки — то отрез шелковой материи, то мешок фруктов из какого-нибудь далекого порта. Я любила, когда папа возвращался с моря. Я любила отца.
— Любила его или боготворила?
— И то и другое понемногу. Я любила его… но я не знала, пока не наступил один ужасный день, что он не любил меня.
Ветер швырнул в стекло смешанный с дождем снег, сквозняк шевельнул тяжелые шторы. Люсьен подтянул одеяло и прикрыл им обнаженные плечи жены.
— Я не могла понять, отчего мама всегда так печальна, а в ее глазах всегда злоба, когда она говорит об отце. Она говорила о мужчинах ядовитым тоном, сквозь зубы. В ее голосе звучала такая ненависть, что я часто просто убегала из комнаты.
— Какие вещи?
— О, по правде говоря… ну, такие вещи, как «ты не можешь доверять ни одному из них, ни одному» или «никогда не влюбляйся, Эва, это лишь разобьет тебе сердце». Были и другие подобного рода советы, которым я, конечно, не следовала, пока не стало слишком поздно и для меня. Но до этого я дойду позже. Не могла я понять и того, почему она приглашает на чай соседок и закрывает двери, чтобы я не слушала их разговоров. Я прекрасно знала, что за закрытыми дверьми она поносит отца перед этими гарпиями и изображает из себя страдалицу. — Эва горько усмехнулась и провела ладонью по лицу. — О, если бы я только знала. В тот день, когда мне исполнилось девять лет, все открылось. Слезы заструились из ее глаз. Люсьен стер мокрые дорожки большим пальцем.
— Не обязательно рассказывать, если это доставляет тебе такую боль, моя дорогая…
Она помотала головой, ее глаза вдруг стали пронзительными.
— Нет… раз уж я начала, то должна закончить.
Мне было невыносимо оставаться в доме с мамой, видеть, как она пьет, проклиная отца, свою судьбу и всех мужчин на свете. Для меня было обычным сбегать из дома, переодевшись мальчиком, в компании мальчишек, которые собирались у доков в ожидании судов, стараясь впитать в себя хоть часть духа странствий, который дарило море. Несколько лет спустя, выдав себя за мужчину, я подделала рекомендации и поступила в Гарвард. Хотя парни в Салеме знали, что я девушка, в Гарварде я смогла одурачить всех. Я была высока, сильна, быстра, и так как я немного задерживалась в женском развитии, то в бриджах и сюртуке выглядела совершенным мужчиной. Те ребята в доках научили меня драться без правил. А те, что были в Гарварде, — она презрительно усмехнулась, — показали, как драться по-джентельменски. Но я ушла от темы, — спохватилась Эва. — Так вот, однажды, когда я была в доках с друзьями, подошел корабль, в котором я сразу узнала отцовский. Я разволновалась, как было всегда, когда он возвращался из путешествий, и побежала на берег, чтобы встретить его. Я все поняла прежде, чем он добрался до берега. Еще до того, как он меня увидел. — Она сделала паузу, ее лицо было неподвижно. — Там… там была женщина.
Я не верила матери, когда она поносила мужчин, всегда защищала отца, потому что считала, что он не такой. Но вот, вся в дорогих шелках и драгоценностях, которые, несомненно, оплатил он, стояла она — как доказательство слов матери. Это была красивейшая из женщин, каких я когда-либо видела, словно картинка, и она улыбалась соблазнительной улыбкой, глядя на отца, который греб на лодке к берегу. Его лицо ожило, на нем появилось выражение любви, чего никогда не было в присутствии матери, и он протянул этой… этой женщине руку и увел ее прочь… А для меня в этот момент перестал существовать весь мир.
— Он предал тебя, — тихо сказал Люсьен.
— Да. Предал. А я стояла там, униженная, лишившаяся дара речи от внезапного осознания, что мой папа изменник, и не только по отношению к маме, но и по отношению к моей вере в него. Это было непереносимо. Я заплакала. Мальчишки, которых я считала своими друзьями, смеялись надо мной, говорили, что мой папа «делает как надо» и мне пора посмотреть в глаза действительности. Я прибежала домой в слезах. Влетела в дом, увидела мать, сидевшую перед бутылкой, и выложила ей все. И вот тогда она рассказала мне правду. Что едва не умерла, рожая меня, после чего доктор порекомендовал ей больше не иметь детей.
— Боже милостивый, — проговорил Люсьен.
— Ты не похож на тупой клинок, Блэкхит. Уверена, что все остальное ты вполне можешь представить и сам. После моего рождения отец был так обижен на мать за то, что она не может принести ему наследника имени и состояния, что стремился лишь наказать ее за это. Он заводил одну любовницу за другой. Остальную часть детства я провела за тем, что смотрела, как каждый раз разные женщины встречали отца, возвращавшегося с моря, слушала бесконечные жалобы проклинавшей судьбу матери, ее непрерывные разговоры о бессовестности и неверности мужчин. Она пила все больше, и это должно было погубить ее. В конце концов она умерла. Отмучилась.
Люсьен почувствовал боль в сердце. Теперь ему все было понятно. С самого детства его жена держала обиду на мужчин: предательство отца помогло прорасти семенам недоверия. Он хотел бы своими руками задушить ее отца, который так страшно предал ее. Отчаянно желал доказать, что он совсем другой, что он никогда, никогда не изменит ей с другой женщиной, даже под страхом смерти.
— А твой отец, — тихо спросил он, — еще жив?
— Он погиб в море где-то у берегов Мадагаскара, туда ему и дорога.
— Эва.
Она закрыла лицо ладонями, тонкие пальцы виднелись сквозь густые вьющиеся ярко-рыжие струи волос.
— Мне жаль, Блэкхит, что я почти не в состоянии доверять тебе, что я такая… свихнувшаяся. Я обречена на такую же несчастливую судьбу, как и моя мать.
— Эва…
— Все эти годы она предупреждала меня, но я ненавидела ее за то, что она убила во мне прекрасную мечту о будущей счастливой жизни с милым, любящим мужем. Я ненавидела ее за то, что она была права в отношении отца, за то, что она заставила меня избегать мужчин, за то, что она заставила меня не доверять им. Мы стали своего рода союзницами. И врагами, так как она всегда завидовала моей силе. Я росла. У меня обрисовались грудь и бедра, мой язык стал язвительным. Куда бы я ни шла, меня повсюду окружали мужчины. У меня кружилась голова. Я наслаждалась вниманием, властью, которой обладала над их жалкими душами, властью разбивать их сердца.
Но лесть несла мне погибель. Я стала слабеть. Смягчаться. Глупеть. Я начала думать, что, может быть, мой отец был всего лишь один на миллион. Что случившееся с моей матерью минует меня, потому что я… — она горько усмехнулась, — я сильная.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69