— Значит, вы согласны, что мне кто-то угрожает?
— Да не кто-то, а что-то. Может быть, наследственность… Может быть…
— Я вас не понимаю.
— Вероятно, я сказал лишнее.
— Ничего подобного. В том-то и беда, что все чего-то недоговаривают. Если бы я знала, что думают люди вокруг меня, я сумела бы доказать им, что они не правы, считая меня… неуравновешенной.
— Но вы верите, что я хочу вам помочь? Надеюсь, вы относитесь ко мне не только как к врачу, но и как к другу?
Я увидела, что он действительно озабочен, и меня это тронуло. Значит, он заметил, что я безразлична собственному отцу, и понял, как больно это меня задевает. Он назвал меня ранимой.
Я никогда не думала о себе с такой точки зрения, но теперь поняла, что это определение очень ко мне подходит. Я страдаю оттого, что никому не нужна. Будь здесь дядя Дик, он поддержал бы меня сейчас, в самое трудное для меня время. Но его нет со мной. А доктор Смит предлагает свое участие и отцовскую заботу, которой мне так не хватает.
— Вы очень добры, — сказала я.
Лицо у него прояснилось. Он склонился надо мной и похлопал меня по руке. Потом снова стал очень серьезен.
— Кэтрин, только что вы просили меня быть с вами откровенным, — медленно, будто тщательно подбирая слова, проговорил он. — По-моему, мне удалось убедить вас, что для меня самое главное — ваше благополучие. Хочу, чтобы вы знали еще одно: я чрезвычайно обязан семейству Рокуэлл. Скажу вам то, что не всем известно, но мне хочется, чтобы вы поняли, почему я так предан этой семье, членом которой теперь стали и вы. Помните, я рассказывал вам, что я был нежеланным ребенком, заброшенным сиротой, но нашелся богатый человек, который принял во мне участие и дал возможность заняться той работой, к которой я стремился? Этот добрый человек был Рокуэлл. Сэр Мэтью Рокуэлл. Так что вы понимаете, я никогда не смогу забыть, чем обязан вашей семье, и особенно сэру Мэтью.
— Понимаю, — пробормотала я.
— А ему хочется, чтобы его внук родился здоровым и сильным. И моя задача — этому помочь. Кэтрин, дорогая моя, вы должны вверить себя моим заботам. Вам надо очень беречь себя. Позвольте мне следить за вашим самочувствием. Дело в том, что есть одно обстоятельство, очевидно вам неизвестное. И сейчас я ломаю себе голову, имею ли я право открыть его вам.
— Вы должны открыть мне все. Должны!
— Не уверен, Кэтрин. Может быть, когда вы узнаете, в чем дело, вы пожалеете, что согласились выслушать меня. В который уже раз я задаюсь вопросом — говорить вам или нет.
— Пожалуйста, скажите. Я не могу оставаться в неведении.
— А вы выдержите правду, Кэтрин? У вас хватит сил?
— Разумеется! Я больше не могу выдерживать ложь и недомолвки. Я должна узнать, кто плетет интриги против меня.
— Я помогу вам, Кэтрин.
— Тогда скажите то, что собирались.
Но доктор никак не мог решиться. Наконец он заговорил:
— Вы должны понять, что я открою вам известные мне обстоятельства только для того, чтобы вы осознали, как необходимо вам прислушиваться к моим советам.
— Я понимаю… только, пожалуйста, скажите.
Но он опять замолчал, как бы подыскивая нужные слова. И наконец эти слова прозвучали громко и решительно.
— Вы знаете, Кэтрин, что уже несколько лет я регулярно бываю в Уорстуистле.
— Да-да.
— И вы знаете, что такое Уорстуистл?
— Конечно.
— Как врач я пользуюсь там большим доверием и имею доступ к историям болезни всех пациентов.
— Естественно, — перебила его я.
— Кэтрин, в этой больнице лежит ваша близкая родственница. Не думаю, что вам это известно… вернее, уверен, что вы этого не знаете. Среди пациентов Уорстуистла уже семнадцать лет находится ваша мать.
Я смотрела на него как завороженная. В ушах у меня звенело, стены, казалось, рушились, и чудилось, что этот кабинет, это бюро, доктор с его добрым взглядом — все куда-то исчезает, и я снова в доме, темном не от вечно закрытых жалюзи, а от навсегда поселившихся в нем трагических воспоминаний. Я снова услышала звучащую в ночи мольбу: «Кэтти! Вернись ко мне, Кэтти!» Передо мной выросла неприкаянная фигура отца, который регулярно раз в месяц уезжает куда-то и возвращается разбитый, подавленный и угнетенный.
— Да, — продолжал доктор, — к сожалению, это так. Говорят, ваш отец очень предан своей больной жене и регулярно ее навещает. Временами, Кэтрин, она узнает его, временами нет. Она играет с куклой. Иногда она понимает, что это — кукла, но чаще принимает ее за свое дитя — за вас, Кэтрин. В Уорстуистле для нее делается все возможное, но она никогда не выйдет оттуда. Вы чувствуете, Кэтрин, что я хочу сказать? Иногда болезнь передается по наследству. Держитесь, Кэтрин! Я вижу, вы потрясены, но я к тому и говорю, что мы сможем о вас позаботиться, сможем вам помочь. В этом и заключается моя задача. И рассказываю я вам все это только для того, чтобы вы мне доверились. Верьте мне, Кэтрин!
Я закрыла лицо руками и поймала себя на том, что молюсь: «Господи, сделай так, чтобы все это было сном. Пусть это окажется неправдой!»
Доктор поднялся, подошел ко мне и обнял за плечи.
— Мы будем бороться за вас, Кэтрин, — сказал он. — Будем бороться вместе!
Может быть, меня привело в себя слово «бороться». Я давно привыкла бороться за все, чего хотела добиться. Я снова вспомнила фигуру в ногах моей кровати, задернутые занавески. Кто их задернул? И почему из-под двери тянуло сквозняком? Никогда не соглашусь, что все это мне просто привиделось. Доктор почувствовал перемену в моем настроении.
— Узнаю упрямую Кэтрин, — проговорил он. — Вы не верите мне, правда?
Когда я ответила ему, мой голос прозвучал твердо:
— Я знаю, что кто-то задумал навредить мне и моему ребенку.
— Вы допускаете, что я настолько жесток, что решил сочинить эту историю про болезнь вашей матери?
Я молчала. Конечно, отлучки отца из дома нуждались в объяснении. Но откуда мог знать о них доктор? И все же… мне всегда давали понять, что матери нет в живых.
Однако если даже предположить, что моя мать действительно в Уорстуистле, нет никаких оснований считать, что поражен и мой мозг. Я всегда отличалась ровным характером и выдержкой. У меня не было ни малейших признаков истеричности. Даже теперь, когда меня преследуют все эти напасти, я, как мне казалось, умела сохранять спокойствие, что при подобных обстоятельствах далось бы далеко не каждому. Чем бы ни страдала моя мать, я не унаследовала ее душевной болезни, в этом я была уверена.
— Ну, Кэтрин! — развел руками доктор. — Я восхищаюсь вами! Вы сильны духом, значит, у меня есть основания надеяться, что мы одержим победу. Поверьте, то, что ваша мать — Кэтрин Кордер — уже семнадцать лет содержится в Уорстуистле, это правда! Вы же понимаете: если бы я не знал этого совершенно точно, я бы вам ничего не сказал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81