Большинство придворной челяди страдало от простуды, но все равно каждое утро даже в самую холодную погоду они должны были присутствовать на церковной службе в неотапливавшейся церкви, в которой стоял еще более лютый мороз, нежели в коридорах.
И все же король с королевой предпочитали жить в Виндзоре, а не в Сент-Джеймсе или в Букингемском дворце, который совсем недавно был за огромные деньги отремонтирован. Самой любимой их резиденцией был, конечно же, «милый маленький Кью», но, поскольку и королю, и королеве нравилось жить на природе, они частенько наезжали в Виндзор.
– Здесь всегда точно знаешь, что и когда случится, – жаловались скучающие придворные.
Никому не верилось, что это королевский двор, ибо нравы тут были точно такие же, как в самой глухой провинции. Здесь и не пахло «хорошим тоном», здесь не было захватывающих развлечений, не было ничего королевского! Королева вникала в хозяйственные дела с такой увлеченностью, с какой она больше ничем не занималась, разве что нюхала табак. Король бродил по окрестностям, словно обыкновенный сквайр, интересовался урожаем, который собирали его крестьяне, и даже порой собственноручно сбивал масло! И король, и королева были ужасно педантичными, и никому не позволялось опаздывать к столу, а если уж кто-нибудь опаздывал, король непременно желал знать, по какой причине. Каждый вечер слушали музыку, но даже в этом было очень мало разнообразия. Всегда игралось какое-нибудь сочинение Генделя, и на концерте обязаны были присутствовать все принцессы, даже малышка Амелия: по глубокому убеждению короля, ей с детства следовало привить вкус к хорошей музыке – то есть, разумеется, к той, которая нравилась ему.
Жизнь королевского двора представляла собой разительный контраст по, сравнению с жизнью приближенных принца в Карлтон-хаусе. Король с королевой частенько слышали, как о тамошних порядках люди говорили почти с почтительным трепетом. Именно там находился центр веселья, именно там собирались щеголи, эрудиты и остроумцы. Принцессы жадно ловили новости о своем брате; они завидовали ему и мечтали, чтобы он приехал в Виндзор, в Кью – короче, туда, где томились они. Но он приезжал нечасто, ведь принц был очень занят – он вел такую захватывающую жизнь!
Король постоянно думал о своем сыне Георге и с каждым днем проникался к нему все большей неприязнью. Королева же волновалась за принца. Ну почему он так отдалился от них? Почему не может оправдать их чаяний и честно выполнять свой сыновний долг? Любовь и гордость за сына боролись в душе королевы с обидой на него, и она думала о нем больше, чем обо всех других детях вместе взятых. Про Георга и вдову-католичку, миссис Фитцерберт, ходили очень настораживающие слухи. Единственным приятным моментом в этой истории было то, что все отзывались о миссис Фитцерберт очень хорошо.
Королева обсудила поведение принца с леди Харкурт, одной из своих ближайших подруг и фрейлин, прислуживающих ей в спальне.
– Я думаю, это просто добрая дружба… и ничего больше, – предположила королева. – Помнится, подобная дружба связывала его с одной из фрейлин, Мэри Гамильтон. Мэри – целомудренная девушка, и, насколько я слышала, миссис Фитцерберт тоже славится своей добродетелью.
– Я тоже это слышала, Ваше Величество, – согласилась леди Харкурт, – но…
Но как она могла волновать королеву, у которой и без того было достаточно поводов для беспокойства? Леди Харкурт знала, что королева с тревогой следит за супругом, опасаясь возвращения странного недуга, который однажды уже охватил его… тогда король разговаривал так бессвязно, что королева заподозрила помешательство.
Леди Харкурт, преданная королю не меньше, чем королеве, искренне надеялась, что принц своим недостойным поведением не спровоцирует новую вспышку болезни отца.
И вот однажды холодным утром в начале 1786 года королева поднялась как обычно и после церемонии утреннего туалета, занявшей около часа, пошла на службу в промерзшую часовню, затем позавтракала в обществе короля и старших дочерей и вернулась в свои покои, чтобы окончательно привести себя в порядок – уложить и напудрить волосы; дело происходило в один из тех двух дней в неделю, когда королеве не только укладывали, но и завивали локоны, поэтому вся процедура длилась на час дольше обычного.
Королева вздохнула: она всегда весьма равнодушно относилась к своей внешности. Как бы ей хотелось, чтобы эти нелепые прически вышли из моды! Эта мода пришла сюда из Франции, причем Мария-Антуанетта довела ее до гротеска, и теперь эти прически выглядели просто смешно.
Королева сидела, глядя на женщин, которые положили ей на голову треугольную подушечку, а потом завили королеве волосы и подняли их вверх, так что подушечка оказалась под волосами. Затем еще немного подвили локоны и оставили несколько волнистых прядей – они обрамляли лицо; после чего королеву обрядили в специальную одежду и принялись напудривать ее волосы.
Причесывая госпожу, камеристки читали ей вслух; королева любила послушать, что пишут газеты; когда же все газеты были прочитаны, она обычно желала насладиться чтением романа. Женщины постоянно пропускали при чтении абзацы, касавшиеся принца и миссис Фитцерберт, от чего возникали неловкие заминки; королева понимала, в чем дело, и хотя ей хотелось узнать, что говорят о ее сыне, она боялась спрашивать, отваживаясь на это только тогда, когда была уверена, что в газетах сообщаются какие-то вульгарные, издевательские или важные по своей сути подробности – нечто такое, что она, повинуясь чувству долга, обязана рассказать королю.
Покончив с укладкой волос и завершив туалет, королева обычно посылала за старшими принцессами и мирно проводила с ними около часа: мать и дочери шили или вязали, а одна из фрейлин читала им вслух. Королева всегда слушала чтение очень внимательно; это вошло у нее в привычку и являлось одной из главных причин столь мастерского овладения английским языком, ибо королева говорила по-английски бегло, с едва заметным немецким акцентом.
На сей раз она порадовалась, что девочки ее ждали, а старшая дочь не забыла наполнить мамину табакерку.
Королева взялась за работу и велела всем остальным приступать к исполнению своих обязанностей. Старшей дочери было поручено вдевать нитку в иголку, которой шила мать; Августа должна была приводить в гостиную собак и уводить их, когда занятия рукоделием заканчивались; София подавала матери по ее просьбе табакерку. В промежутках же девушкам велели заниматься шитьем. Что касается других дочерей, то они должны были шить или вязать осе время, без пауз, а мисс Планта, их гувернантка, слывшая хорошей чтицей, читала им вслух, а мисс Голдсворти, ее помощница, которую в королевской семье ласково звали Гули, брала у мисс Планты книгу, когда та утомлялась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106
И все же король с королевой предпочитали жить в Виндзоре, а не в Сент-Джеймсе или в Букингемском дворце, который совсем недавно был за огромные деньги отремонтирован. Самой любимой их резиденцией был, конечно же, «милый маленький Кью», но, поскольку и королю, и королеве нравилось жить на природе, они частенько наезжали в Виндзор.
– Здесь всегда точно знаешь, что и когда случится, – жаловались скучающие придворные.
Никому не верилось, что это королевский двор, ибо нравы тут были точно такие же, как в самой глухой провинции. Здесь и не пахло «хорошим тоном», здесь не было захватывающих развлечений, не было ничего королевского! Королева вникала в хозяйственные дела с такой увлеченностью, с какой она больше ничем не занималась, разве что нюхала табак. Король бродил по окрестностям, словно обыкновенный сквайр, интересовался урожаем, который собирали его крестьяне, и даже порой собственноручно сбивал масло! И король, и королева были ужасно педантичными, и никому не позволялось опаздывать к столу, а если уж кто-нибудь опаздывал, король непременно желал знать, по какой причине. Каждый вечер слушали музыку, но даже в этом было очень мало разнообразия. Всегда игралось какое-нибудь сочинение Генделя, и на концерте обязаны были присутствовать все принцессы, даже малышка Амелия: по глубокому убеждению короля, ей с детства следовало привить вкус к хорошей музыке – то есть, разумеется, к той, которая нравилась ему.
Жизнь королевского двора представляла собой разительный контраст по, сравнению с жизнью приближенных принца в Карлтон-хаусе. Король с королевой частенько слышали, как о тамошних порядках люди говорили почти с почтительным трепетом. Именно там находился центр веселья, именно там собирались щеголи, эрудиты и остроумцы. Принцессы жадно ловили новости о своем брате; они завидовали ему и мечтали, чтобы он приехал в Виндзор, в Кью – короче, туда, где томились они. Но он приезжал нечасто, ведь принц был очень занят – он вел такую захватывающую жизнь!
Король постоянно думал о своем сыне Георге и с каждым днем проникался к нему все большей неприязнью. Королева же волновалась за принца. Ну почему он так отдалился от них? Почему не может оправдать их чаяний и честно выполнять свой сыновний долг? Любовь и гордость за сына боролись в душе королевы с обидой на него, и она думала о нем больше, чем обо всех других детях вместе взятых. Про Георга и вдову-католичку, миссис Фитцерберт, ходили очень настораживающие слухи. Единственным приятным моментом в этой истории было то, что все отзывались о миссис Фитцерберт очень хорошо.
Королева обсудила поведение принца с леди Харкурт, одной из своих ближайших подруг и фрейлин, прислуживающих ей в спальне.
– Я думаю, это просто добрая дружба… и ничего больше, – предположила королева. – Помнится, подобная дружба связывала его с одной из фрейлин, Мэри Гамильтон. Мэри – целомудренная девушка, и, насколько я слышала, миссис Фитцерберт тоже славится своей добродетелью.
– Я тоже это слышала, Ваше Величество, – согласилась леди Харкурт, – но…
Но как она могла волновать королеву, у которой и без того было достаточно поводов для беспокойства? Леди Харкурт знала, что королева с тревогой следит за супругом, опасаясь возвращения странного недуга, который однажды уже охватил его… тогда король разговаривал так бессвязно, что королева заподозрила помешательство.
Леди Харкурт, преданная королю не меньше, чем королеве, искренне надеялась, что принц своим недостойным поведением не спровоцирует новую вспышку болезни отца.
И вот однажды холодным утром в начале 1786 года королева поднялась как обычно и после церемонии утреннего туалета, занявшей около часа, пошла на службу в промерзшую часовню, затем позавтракала в обществе короля и старших дочерей и вернулась в свои покои, чтобы окончательно привести себя в порядок – уложить и напудрить волосы; дело происходило в один из тех двух дней в неделю, когда королеве не только укладывали, но и завивали локоны, поэтому вся процедура длилась на час дольше обычного.
Королева вздохнула: она всегда весьма равнодушно относилась к своей внешности. Как бы ей хотелось, чтобы эти нелепые прически вышли из моды! Эта мода пришла сюда из Франции, причем Мария-Антуанетта довела ее до гротеска, и теперь эти прически выглядели просто смешно.
Королева сидела, глядя на женщин, которые положили ей на голову треугольную подушечку, а потом завили королеве волосы и подняли их вверх, так что подушечка оказалась под волосами. Затем еще немного подвили локоны и оставили несколько волнистых прядей – они обрамляли лицо; после чего королеву обрядили в специальную одежду и принялись напудривать ее волосы.
Причесывая госпожу, камеристки читали ей вслух; королева любила послушать, что пишут газеты; когда же все газеты были прочитаны, она обычно желала насладиться чтением романа. Женщины постоянно пропускали при чтении абзацы, касавшиеся принца и миссис Фитцерберт, от чего возникали неловкие заминки; королева понимала, в чем дело, и хотя ей хотелось узнать, что говорят о ее сыне, она боялась спрашивать, отваживаясь на это только тогда, когда была уверена, что в газетах сообщаются какие-то вульгарные, издевательские или важные по своей сути подробности – нечто такое, что она, повинуясь чувству долга, обязана рассказать королю.
Покончив с укладкой волос и завершив туалет, королева обычно посылала за старшими принцессами и мирно проводила с ними около часа: мать и дочери шили или вязали, а одна из фрейлин читала им вслух. Королева всегда слушала чтение очень внимательно; это вошло у нее в привычку и являлось одной из главных причин столь мастерского овладения английским языком, ибо королева говорила по-английски бегло, с едва заметным немецким акцентом.
На сей раз она порадовалась, что девочки ее ждали, а старшая дочь не забыла наполнить мамину табакерку.
Королева взялась за работу и велела всем остальным приступать к исполнению своих обязанностей. Старшей дочери было поручено вдевать нитку в иголку, которой шила мать; Августа должна была приводить в гостиную собак и уводить их, когда занятия рукоделием заканчивались; София подавала матери по ее просьбе табакерку. В промежутках же девушкам велели заниматься шитьем. Что касается других дочерей, то они должны были шить или вязать осе время, без пауз, а мисс Планта, их гувернантка, слывшая хорошей чтицей, читала им вслух, а мисс Голдсворти, ее помощница, которую в королевской семье ласково звали Гули, брала у мисс Планты книгу, когда та утомлялась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106