Ко всему прочему Реджинальда еще и обвинили в ереси. Ничего более абсурдного нельзя было вообразить, но для неистового Павла это был обычный способ расправы с друзьями своих врагов.
Реджинальду приказали явиться на суд инквизиции как еретику, не сумевшему добиться успеха в деле возрождения римско-католической церкви в Англии.
Я больше чем уверена, что Реджинальда не страшил ни суд инквизиции, ни пытки, ни сама смерть. Он всегда оставался верным сыном церкви. Разрыв с Римом сделал его изгнанником – свою веру он не променял на земные блага. Что стоило ему в свое время принять сторону короля и избежать гонений? Но Реджинальд выбрал истину, презрев монаршую милость. И теперь его обвиняли в ереси… Этого он вынести не мог.
Он заболел жесточайшей лихорадкой, после которой так и не оправился. На него было больно смотреть – от прежнего Реджинальда осталась тень. С потухшим взглядом он слушал, что ему говорили, но тут же забывал, о чем шла речь, или же вдруг вставал и шел, сам не зная куда… Так я потеряла своего лучшего друга.
В отчаянии я погрузилась в вымышленный мир, подумав, что снова беременна. Сначала я ничего никому не сказала, помня о том унижении, через которое прошла.
Когда же, наконец, я посвятила в свою тайну Сьюзан, она отнеслась к моим словам с нескрываемым ужасом.
– Ваше Величество, – воскликнула она, – вы не ошиблись?
– Я уверена, Сьюзан, все симптомы указывают на беременность.
– Тогда… Это замечательно! Теперь все будет по-другому!
– Ты же знаешь, я всегда мечтала только об одном – родить ребенка.
– Да, Ваше Величество, знаю.
– Но никому – ни слова.
Она была так рада, будто сама забеременела.
– Я даже Филипу не скажу.
– Лучше не надо, – согласилась она.
– На этот раз я уверена.
Да, говорила я себе, уверена и счастлива – иначе мне не выбраться из страшной трясины отчаяния.
* * *
Казалось, я до дна испила чашу страданий. Нет же, на меня обрушился еще один удар.
Война, которую народ окрестил «испанской», продолжалась. И мы пожинали ее плоды.
Французы взяли Кале.
Для Англии эта потеря была унижением ее национального достоинства. И вина лежала на мне. С тех пор, как в 1347 году Эдуарду III удалось завладеть портом Кале после осады, длившейся целый год, Англия всегда ревниво охраняла эти ворота во Францию.
И вот теперь Кале в руках французов! А все потому, что мы ввязались в эту войну, ввязались по моей прихоти, только из-за того, что мне хотелось угодить Филипу.
Слабым утешением было сообщение о героическом сопротивлении нашего гарнизона – восемьсот солдат в течение недели отражали натиск трехтысячного войска герцога Гиза.
* * *
Улицы Лондона будто вымерли. По-прежнему в Смитфилде и по всей стране горели костры. Я говорила себе: «Жгут еретиков. Такова воля Божия. Он посадил меня на трон, чтобы я исполнила Его волю, и я делаю все, что в моих силах».
Появились нелегально напечатанные листки, в которых меня называли Иезавелью-распутницей, навлекшей несчастье на страну.
Самым злейшим из моих врагов был Джон Нокс. Этот ярый женоненавистник, презиравший Марию Шотландскую и Екатерину Медичи за то, что они занимались «мужским делом» – правили государством, – теперь обрушил свой гнев на меня. Себя он считал великим реформатором, выразителем народных чаяний. Больше, чем женщин, он ненавидел разве что католиков-папистов.
И тех и других Джон Нокс поносил устно и письменно – на страницах своей книги «Трубный глас против женской тирании». Запрещенная в Англии, она распространялась тайно и пользовалась большой популярностью.
В ней я представала незаконнорожденной дочерью короля, не имевшей права сидеть на троне. Автор предупреждал, что Англии грозит Божия кара за то, что она допустила женщину к управлению страной. Мое правление он окрестил «кровавой тиранией».
Тогда-то впервые и прозвучало это страшное прозвище – «Мария Кровавая».
Я думала о своей злосчастной судьбе. Разве меньше страданий и казней было при Генрихе VIII? Но его не клеймили позором! А ведь он посылал на смерть всех, кто не подчинялся его воле. Я же – только еретиков, искажавших Священное Писание! Почему же не его, а меня обвиняют в злодействе?!
Все рушилось. Кале у французов. Мой народ и мой муж бросили меня. Друзей почти не осталось. Со страхом ждала я известия о смерти Реджинальда – он уже не мог ходить. Я уцепилась за свою единственную соломинку – ребенка, о котором мечтала. И тут меня настигла болезнь – та же самая лихорадка, что свалила Реджинальда.
Неожиданно скончался император Карл. Я с горечью восприняла эту весть – пусть мы не виделись с тех пор, как были обручены, и пусть он не спешил помочь мне в трудную минуту, но я всегда знала, что он – мой друг. Теперь и его не стало.
Жизнь приобретала иные очертания, иные краски. Я написала Филипу, умоляя его приехать. Последний удар – моя беременность оказалась водянкой.
Я переехала в Сент-Джеймс, чувствуя, что дни мои сочтены.
Филип написал, что приехать не может, и обещал вернуть Кале. В том же письме он настаивал, чтобы я назвала в качестве своей преемницы Елизавету, что, по его мнению, предотвратит гражданскую войну.
Из его письма я поняла, что ему известно о моей болезни. Но он не упомянул об этом, а советовал полагаться на помощь Реджинальда. Если бы он знал, что бедный Реджинальд уже никому не мог помочь…
У моей постели неотступно находились Сьюзан и Джейн Дормер. Джейн очень похорошела в предвкушении близкой свадьбы с графом Фериа. Мы радовались все вместе, но сначала я попросила ее отложить свадьбу до приезда Филипа. Теперь же я сказала, что дальше откладывать не имеет смысла.
– Тебе повезло, Джейн, – заметила я, – граф – прекрасный человек, и он… любит тебя.
При этих словах Джейн отвернулась, чтобы скрыть жалость ко мне.
На пороге смерти в памяти оживает прошлое, и все видится в ярком свете.
Сколько же ошибок я наделала! Могла ли я поступить по-другому? Не знаю. Знаю только, что, когда верх надо мною брали чувства, тогда – и это относится только к любви – я закрывала глаза на правду, принимая желаемое за действительное. Почему я трезво не посмотрела на наш брак как на официальный союз двух королевских фамилий? Подобные браки – отнюдь не редкость. В мои годы не выходят замуж по любви – как я не могла этого понять? Если бы я осталась одинокой и правила согласно собственной воле, а не вопреки рассудку, желая угодить мужу, я не ввергла бы Англию в эту позорную войну.
Исполнила я свой долг перед Богом? Не уверена. Да, страна вернулась в лоно римско-католической церкви, но надолго ли? Будущее имело неясные очертания. C чем столкнется моя преемница, которой не терпится надеть корону?
То, что на престол вступит Елизавета, ни у кого уже не вызывало сомнений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113