Что скажет татита! Он способен убить меня… А я… я умру со стыда…
Я избежал решительного ответа и изобразил в виде препятствий именно все благоприятные обстоятельства, – ведь на самом деле время было самое подходящее, – но без дурных намерений и, хотя никто этому не поверит, без задней мысли, – клянусь! – а просто повинуясь внутреннему голосу, в каком-то подсознательном стремлении защититься от непредвиденной опасности, издревле заложенном в тайниках человеческого существа. И покоренная или одурманенная моим красноречием Тереса успокоилась, обняла меня, поцеловала, приласкала и, подчинившись мне душой и телом, пообещала ничего не говорить дону Ихинио, пока я не разрешу ей.
Оставшись наконец один, я обдумал свое положение и понял, в какой я зашел тупик. Предупреждения де ла Эспады попали в точку. Ах, если бы он сказал это несколько месяцев назад… Но, как говорится, поздно хватился. А впрочем, от этого еще никто не умирал. На самый худой конец не такая уж случится беда. Но…
По правде сказать, я предпочел бы не жениться. В девчонке этой было мало соблазнительного или, во всяком случае, становилось все меньше. Лишенная тайны и ореола неприступности, Тереса с ее большими глазами ласковой телушки, нежной кожей, детским пришепетыванием и сельским простодушием уже не интересовала меня или интересовала очень мало.
На некоторое время это было хорошо, но на всю жизнь!..
XVI
В городе меня встретил успех, какого я не ожидал. Многие из бывших соучеников, потешавшихся надо мной в коллеже, те, кому не удалось еще добиться положения или сделать карьеру, явились с визитом в отель «Пас» и осыпали меня поздравлениями, лестью и подобострастными комплиментами, с трудом скрывая свою зависть – зависть, приправленную ненавистью. Это было прелюдией к другим визитам и приглашениям на празднества, обеды, вечеринки, балы, где я всегда был центром внимания и общим баловнем. Все видели во мне восходящую звезду, человека, избранного фортуной для самых высоких постов, но никто не хотел верить ни в мои исключительные достоинства, ни в услуги, которые я мог оказать стране, считая, что я просто родился в рубашке. И однажды, кого бы, думали вы, я увидел у себя в приемной? Самого дона Клаулио Сапату собственной персоной. Но этого было мало, за его спиной возвышалась солдатская фигура мисии Гертрудис в платье с неизменными сборками на груди; из-под пышной каштановой шевелюры едва выглядывало ее лицо, изрезанное глубокими морщинами, сбегавшими к некогда двойному подбородку, теперь похожему на мятый пустой пузырь.
– О дон Клаудио! О мисия Гертрудис! – воскликнул я, не в силах удержаться от смеха. – Добро пожаловать!
– Мы пришли, – церемонно произнес дон Клаудио, истолковав мое веселье как проявление радости, – мы пришли, будучи уверены, что ты не забыл тех, кто заменял тебе родителей, тех, кто, воспитывая тебя несколько сурово, это верно, тем самым подготовил тебя к высокому положению, коего ты достиг.
– О дон Клаудио! Как мог я забыть!
– Ты был мальчик озорной, очень озорной, но сразу видно было, что ты далеко пойдешь, – добавила мисия Гертрудис. – Я всегда говорила это Клаудио и твоему папе, царствие ему небесное. Бедный дон Фернандо! Кто бы мог сказать! До сих пор у меня лежит его последнее письмо, храню его как зеницу ока. Как нас огорчила его смерть!.. Мы тут несколько месс заказали за упокой его души…
Несмотря на печальные воспоминания, вызванные ее словами, смех душил меня при виде этого лица и кос, которые я и не предполагал увидеть вновь. Но, взяв себя в руки, я сказал:
Очень польщен вашим визитом. Какие воспоминания! А?… Ай да дон Клаудио! Ай да мисия Гертрудис! Вы оба прекрасно выглядите! Но садитесь, прошу вас, скажите, не могу ли я быть вам чем-нибудь полезен… И прежде всего, по чашечке мате.
Началось питье мате. Я был уверен, что пришли они небескорыстно, и вот, прихлебывая по глоточку, донья Гертрудис, как бы подчиняясь моим настояниям, поведала мне наконец, чем могу я отблагодарить их за честь этого визита и полученное мною изысканное воспитание: времена настали тяжелые, – хотя они и не испытывают нищеты, крайней нищеты, все-таки жизнь их далека от благосостояния. Дон Клаудио оказал в свое время большие услуги правительству, и многие, в том числе татита, обещали что-нибудь для него сделать; обещания эти рассеялись как дым, только мой отец выполнил бы их, не умри он так трагически… После его смерти этот долг унаследовал я, его сын и почти приемный сын четы Сапата. Дон Клаудио скромен – слишком скромен, поэтому его всегда и задвигали в угол! – и удовольствуется малым. Хорошо бы, например, если я, влиятельный депутат, которому правительство ни в чем не откажет, испросил для него должность мирового судьи в их приходе. Место это вакантно.
– Но, сеньора! – возразил я, чтобы заставить ее разговориться. – Во-первых, я еще не депутат, выборы должны быть утверждены.
– О, это простая формальность!
– Не такая уж простая!.. Во-вторых, не знаю, велико ли мое влияние, поскольку никогда не проверял его…
– О! Это ясно! Ты ведь Гомес Эррера!
– И, в-третьих, эта должность не поможет дону Клаудио ничем, решительно ничем. Мировой судья исполняет свои обязанности бесплатно.
Мисия Гертрудис взглянула на меня так, будто хо тела сожрать, и, сдерживаясь, чтобы не наговорить кол костей, вертевшихся у нее на языке, медленно произнесла:
– Это неважно!.. Понятно, должность сама по себе не даст ему ни реала… Клаудио не из тех, кто пользуется своим положением, – правда, Клаудио? – и способен оставить без рубашки бедняка, подающей просьбу… Но как мировой судья он будет больше на виду, сможет оказать немало услуг, а это облегчит ему некоторые дела и выведет нас из затруднения.
Беседа эта так меня развеселила, что я обещал дать им все, о чем они просили, как только это будет возможно и если я приобрету достаточное влияние. И словно кто-то наворожил – через несколько месяцев я дал дону Клаудио должность мирового судьи и мог забавляться его приговорами, достойными Соломона или Санчо Пансы, и его неслыханным мздоимством. Забегая вперед, скажу, что он брал со всех, с истца и с ответчика, с правого и виноватого, а такое равенство перед законом – лучшее доказательство полной беспристрастности судьи.
Менее приятна была моя первая встреча с Педро Васкесом, который учился в то время на юридическом факультете университета соседней провинции и по пути заехал в наш город. Подобно всем остальным, он поздравил меня с такой стремительной карьерой, но несколько насмешливым тоном, в котором я уловил скрытое неодобрение или недовольство.
– Хотел бы сам быть на моем месте, а? – спросил я с досадой, давая ему понять, что он, должно быть, немножко завидует.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87
Я избежал решительного ответа и изобразил в виде препятствий именно все благоприятные обстоятельства, – ведь на самом деле время было самое подходящее, – но без дурных намерений и, хотя никто этому не поверит, без задней мысли, – клянусь! – а просто повинуясь внутреннему голосу, в каком-то подсознательном стремлении защититься от непредвиденной опасности, издревле заложенном в тайниках человеческого существа. И покоренная или одурманенная моим красноречием Тереса успокоилась, обняла меня, поцеловала, приласкала и, подчинившись мне душой и телом, пообещала ничего не говорить дону Ихинио, пока я не разрешу ей.
Оставшись наконец один, я обдумал свое положение и понял, в какой я зашел тупик. Предупреждения де ла Эспады попали в точку. Ах, если бы он сказал это несколько месяцев назад… Но, как говорится, поздно хватился. А впрочем, от этого еще никто не умирал. На самый худой конец не такая уж случится беда. Но…
По правде сказать, я предпочел бы не жениться. В девчонке этой было мало соблазнительного или, во всяком случае, становилось все меньше. Лишенная тайны и ореола неприступности, Тереса с ее большими глазами ласковой телушки, нежной кожей, детским пришепетыванием и сельским простодушием уже не интересовала меня или интересовала очень мало.
На некоторое время это было хорошо, но на всю жизнь!..
XVI
В городе меня встретил успех, какого я не ожидал. Многие из бывших соучеников, потешавшихся надо мной в коллеже, те, кому не удалось еще добиться положения или сделать карьеру, явились с визитом в отель «Пас» и осыпали меня поздравлениями, лестью и подобострастными комплиментами, с трудом скрывая свою зависть – зависть, приправленную ненавистью. Это было прелюдией к другим визитам и приглашениям на празднества, обеды, вечеринки, балы, где я всегда был центром внимания и общим баловнем. Все видели во мне восходящую звезду, человека, избранного фортуной для самых высоких постов, но никто не хотел верить ни в мои исключительные достоинства, ни в услуги, которые я мог оказать стране, считая, что я просто родился в рубашке. И однажды, кого бы, думали вы, я увидел у себя в приемной? Самого дона Клаулио Сапату собственной персоной. Но этого было мало, за его спиной возвышалась солдатская фигура мисии Гертрудис в платье с неизменными сборками на груди; из-под пышной каштановой шевелюры едва выглядывало ее лицо, изрезанное глубокими морщинами, сбегавшими к некогда двойному подбородку, теперь похожему на мятый пустой пузырь.
– О дон Клаудио! О мисия Гертрудис! – воскликнул я, не в силах удержаться от смеха. – Добро пожаловать!
– Мы пришли, – церемонно произнес дон Клаудио, истолковав мое веселье как проявление радости, – мы пришли, будучи уверены, что ты не забыл тех, кто заменял тебе родителей, тех, кто, воспитывая тебя несколько сурово, это верно, тем самым подготовил тебя к высокому положению, коего ты достиг.
– О дон Клаудио! Как мог я забыть!
– Ты был мальчик озорной, очень озорной, но сразу видно было, что ты далеко пойдешь, – добавила мисия Гертрудис. – Я всегда говорила это Клаудио и твоему папе, царствие ему небесное. Бедный дон Фернандо! Кто бы мог сказать! До сих пор у меня лежит его последнее письмо, храню его как зеницу ока. Как нас огорчила его смерть!.. Мы тут несколько месс заказали за упокой его души…
Несмотря на печальные воспоминания, вызванные ее словами, смех душил меня при виде этого лица и кос, которые я и не предполагал увидеть вновь. Но, взяв себя в руки, я сказал:
Очень польщен вашим визитом. Какие воспоминания! А?… Ай да дон Клаудио! Ай да мисия Гертрудис! Вы оба прекрасно выглядите! Но садитесь, прошу вас, скажите, не могу ли я быть вам чем-нибудь полезен… И прежде всего, по чашечке мате.
Началось питье мате. Я был уверен, что пришли они небескорыстно, и вот, прихлебывая по глоточку, донья Гертрудис, как бы подчиняясь моим настояниям, поведала мне наконец, чем могу я отблагодарить их за честь этого визита и полученное мною изысканное воспитание: времена настали тяжелые, – хотя они и не испытывают нищеты, крайней нищеты, все-таки жизнь их далека от благосостояния. Дон Клаудио оказал в свое время большие услуги правительству, и многие, в том числе татита, обещали что-нибудь для него сделать; обещания эти рассеялись как дым, только мой отец выполнил бы их, не умри он так трагически… После его смерти этот долг унаследовал я, его сын и почти приемный сын четы Сапата. Дон Клаудио скромен – слишком скромен, поэтому его всегда и задвигали в угол! – и удовольствуется малым. Хорошо бы, например, если я, влиятельный депутат, которому правительство ни в чем не откажет, испросил для него должность мирового судьи в их приходе. Место это вакантно.
– Но, сеньора! – возразил я, чтобы заставить ее разговориться. – Во-первых, я еще не депутат, выборы должны быть утверждены.
– О, это простая формальность!
– Не такая уж простая!.. Во-вторых, не знаю, велико ли мое влияние, поскольку никогда не проверял его…
– О! Это ясно! Ты ведь Гомес Эррера!
– И, в-третьих, эта должность не поможет дону Клаудио ничем, решительно ничем. Мировой судья исполняет свои обязанности бесплатно.
Мисия Гертрудис взглянула на меня так, будто хо тела сожрать, и, сдерживаясь, чтобы не наговорить кол костей, вертевшихся у нее на языке, медленно произнесла:
– Это неважно!.. Понятно, должность сама по себе не даст ему ни реала… Клаудио не из тех, кто пользуется своим положением, – правда, Клаудио? – и способен оставить без рубашки бедняка, подающей просьбу… Но как мировой судья он будет больше на виду, сможет оказать немало услуг, а это облегчит ему некоторые дела и выведет нас из затруднения.
Беседа эта так меня развеселила, что я обещал дать им все, о чем они просили, как только это будет возможно и если я приобрету достаточное влияние. И словно кто-то наворожил – через несколько месяцев я дал дону Клаудио должность мирового судьи и мог забавляться его приговорами, достойными Соломона или Санчо Пансы, и его неслыханным мздоимством. Забегая вперед, скажу, что он брал со всех, с истца и с ответчика, с правого и виноватого, а такое равенство перед законом – лучшее доказательство полной беспристрастности судьи.
Менее приятна была моя первая встреча с Педро Васкесом, который учился в то время на юридическом факультете университета соседней провинции и по пути заехал в наш город. Подобно всем остальным, он поздравил меня с такой стремительной карьерой, но несколько насмешливым тоном, в котором я уловил скрытое неодобрение или недовольство.
– Хотел бы сам быть на моем месте, а? – спросил я с досадой, давая ему понять, что он, должно быть, немножко завидует.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87