Я интересовалась бы вашей деятельностью в любой другой области. Женщина, выбирая свою судьбу, должна приспосабливаться к среде своего… тех друзей, которые могут оказать решающее влияние на всю ее жизнь.
Тут меня, словно молния, озарила догадка, и, помолчав, я с деланным спокойствием спросил:
– Давно ли вы виделись с Педро Васкесом?
– Почему вы спрашиваете об этом?
– Просто из любопытства.
– Он приходил вчера…
– И вы говорили обо мне?
– Нет.
– Да, Мария.
– Нет!.. Во всяком случае, даже не произносили вашего имени. Мы говорили… говорили об успехе.
– И Педро полагает, что успех капризен и всегда, или почти всегда, несправедлив; что он достается самому неспособному или самому глупому и ускользает от достойного, работящего, самоотверженного… Узнаю Педро! Умеет он притвориться смиренником и нанести верный удар из-за угла!
– Нет. Васкес, так же как я, считает, что успех вознаграждает того, кто умеет подчиняться любому влиянию, идти по любому течению, независимо от достоинств этого человека…
– Не кажется ли вам, Мария, что вы слишком много думаете? Слишком много думаете, чтобы быть способной на чувства?
– И это значит?…
– Это значит – кто много рассуждает, тот недостаточно любит.
– По-вашему, надо принимать события и людей не размышляя?
– Однако Педрито теперь восхищает вас…
– После «рассуждений», как вы говорите.
Я бесился от ревности и досады. И этот синий чулок еще смеет судить обо мне, критиковать меня, давать мне советы! Ведь хотя она не сказала ничего определенного, я читал в ее глазах осуждение. По какому праву? Да женщине пристало заниматься только своими тряпками и лентами! Не отвратительны ли мужеподобные девы, которые считают себя венцом познания лишь потому, что прочли несколько книжонок и несколько минут, как им кажется, размышляли?
Ах, со всем этим было бы покончено сразу, не терзай мое сердце ревность и самолюбие. Жаль, не было тут Васкеса, уж я бы свернул ему шею!.. Руки у меня дрожали от ярости. Прерывающимся голосом я произнес:
– Вы высказали мне много упреков, но без всяких оснований, Мария. Вы осудили мое поведение, хотя оно строго соответствует требованиям действительности.
Что делать! Вы – мечтательница, ангельское создание, согласен, но вам чужда реальная жизнь, вы неспособны найти себе место в жизни… Может быть, за это я так и люблю вас… Но если я люблю вас, это не означает… Нет, вы не имеете права судить меня. Когда-нибудь вы отдадите себе отчет во всем, и тогда поймете. Если человек ставит себе определенную цель, он не может не следовать по ведущему к ней пути, будь то широкая дорога, тропинка или мостик над пропастью… Я иду туда, куда должен идти, по единственному лежащему передо мной пути, не оглядываясь назад, не озираясь по сторонам, не считаясь с мешающими мне людьми или преградами, но не изменяя при этом ни принципам благородного человека, ни своим…
Меня прервал короткий, не то печальный, не то саркастический смех.
– Так вы полагаете, – звонким голосом спросила она, – что, например, ваши заметки в газете не переходят, мягко выражаясь, границ приличия и корректности?
– Мои заметки! Я не пишу.
– Полноте. Не усугубляйте свою вину, – а я считаю, что это вина, – отрицанием. Вы знаете, что такие забавы – а многие, возможно, считают это забавой, – открывают все двери клевете и скандалам. Тот, кто сегодня является предметом насмешек или оговора, завтра из мести не остановится ни перед чем и, в свою очередь, все утопит в грязи, врага и его близких, его деятельность и его семейный очаг… Последствия таких выходок бывают ужасны, и никто не знает, куда могут они завести.
Я посмотрел на нее в упор, но она не отвела взгляда.
– Так для этого вы меня и позвали? – еле выговорил я, не помня себя от гнева. – Только для этого? Не могли даже немного подождать?… Что ж, ладно! У меня тоже есть что сказать вам: вы не любите меня, вы меня никогда не любили, Мария!
Она опустила голову с чуть заметной скорбной Улыбкой и прошептала, теребя пальцами платье:
– Возможно. Очень возможно.
В ее голосе снова послышались и нежность и ирония. Постороннему глазу было бы ясно, что в душе ее боролись два моих образа: тот, что она создала себе, и тот, что я сам постепенно открыл ей. В общем, романтизм. Когда она подняла глаза, взгляд ее был совершенно безмятежен. Она не произнесла ни слова. И какое-то время, может быть, полминуты, может быть, полчаса, я тоже молчал и размышлял. Как сложилась бы моя жизнь, если бы рядом со мной все время была эта креольская Аспазия, эта принципиальная Лукреция! Соединиться с нею означало бы обречь себя на дни, полные горькой досады, на вечную тиранию, на постоянную безжалостную проверку всех моих действий. Я почувствовал страх. Почувствовал страх и вместе с тем непреодолимое желание сломить ее, покорить, внушить ей безоглядное преклонение перед моей личностью. И, подчиняясь этому побуждению, я попытался успокоиться. Я изменил тон и нежно сказал, что, как бы я ни поступал, хорошо или дурно – сам не подозревая, что это могло быть дурно, – все я делал ради нее, ради того, чтобы завоевать ее, чтобы создать для нее самое высокое положение, богатство, власть, счастье, которого только она и достойна. Я ничего не добивался для себя; а для нее мне все казалось недостаточным.
– Вы – одна из тех редких женщин, которые помогают мужчине стать великим человеком. Будь вы рядом со мной, я был бы уверен, что достигну всего, к чему стремлюсь, и даже большего. Я богат, а скоро буду очень богат. Я обладаю некоторой властью, а буду обладать значительно большей. Вскоре в стране никто не сможет бороться со мной…
– Это неверно, Маурисио.
– Кто же?
– Тот, кто думает лучше, чем вы.
Тень Васкеса более ощутимо возникла передо мною. Побежденный соперник постепенно отвоевывал старые позиции. Этот призрак поверг меня в замешательство; ничем иным я не мог объяснить перемену в Марии, хотя раньше были и другие предвестия. Все же я попытался проникнуть глубже в ее душу и опять спросил:
– Так только для этого вы меня звали?
– Нет. Я хотела сказать вам еще кое-что… Все осуждают вас за то, что вы остаетесь во главе полиции, а сами тем временем готовитесь к избранию в конгресс. Почему вам не отказаться от своего поста и не дать этим удовлетворение и друзьям и врагам?
– Потому что они способны ссадить меня с коня! – улыбаясь, воскликнул я. – Нужно быть очень наивной, Мария, чтобы спрашивать или просить меня о подобных вещах.
– И все-таки я думала… – прошептала она со слезами на глазах, растрогав даже меня своим жалобным тоном.
Тут в гостиную вошел дон Эваристо. Заметив наше волнение, он предположил, что решающий шаг сделан и последние препятствия рухнули.
– Дело сдвинулось, а, мальчик?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87